Поляки словоблудили насчет своего якобы нежелания участвовать в каких бы то ни было комбинациях враждебных как Германии, так и СССР. И это на фоне того, когда Польша договаривалась с Англией и Францией о военных гарантиях на случай нападения Германии — т. е. как раз участвовала в антигерманской комбинации. Спустя два дня после того как Чемберлен объявит о гарантиях Польше, 2 апреля Литвинов обратит внимание Гжибовского на этот странный, но весьма показательный момент.
Так, в очередной раз процитировав польскую позицию, как ее изложил 29 марта Кадоган Майскому, Литвинов потребовал объяснений. Польский посол пытался выкручиваться, мол, позицию Польши превратно поняли. А далее, сказано в записи беседы, «Гжибовский, покраснев, прочитал опять свою бумажку (инструкцию Бека) и признал, что там тоже говорится о комбинациях „совместно с Советским Союзом“.
Литвинов продолжил свою мысль уже с учетом заявления Чемберлена от 31 марта: „посол мне вчера объяснял нежелание участвовать в комбинациях опасением напряжения в отношениях с Германией и ее гневом, сегодня же выходит, что Польша все же готова участвовать далее в комбинациях, направленных против Германии, не опасаясь ее гнева, если только не будет СССР. Этот момент тоже требует объяснений“.
В конце же Литвинов констатирует: „из сегодняшней беседы мне совершенно ясно, что Гжибовский не хочет дать нам официальный ответ на запрос, зная, что поляки говорили с англичанами именно в том духе, как нам сообщил Майский. Он при этом сегодня сжульничал, опустив из сообщения Бека неприятную для нас фразу“[622]. Жульничать — это, как мы не раз убеждались ранее, было вполне в польском стиле.
Бог знает, какие комбинации в тот момент прокручивал воспаленный ум полковника Бека. К примеру, известный историк, написавший одну из лучших работ о Гитлере, Иоахим Фест считал, что Бек, „человек скользкий и любящий интриги, который словно отчаянный жонглер вел дерзкую игру с пятью мячами“ в 1939-м пытался сплести сеть, в которой окажется сама Германия. Политика Бека, отмечал Фест, „была втайне нацелена на то, чтобы совершенно методично усиливать зацикленность немцев на ошибках“, она строилась в надежде „не только на безоговорочное включение Данцига в состав польского государства, но на гораздо большее — на всю Восточную Пруссию, Силезию, более того — и на Померанию… нашу Померанию“, как стали скоро говорить все чаще и откровеннее. Тайные польские великодержавные мечты были подоплекой того неожиданно резкого отказа, которым ответил Бек в конце концов на предложение Гитлера, вызывающе связав это с мобилизацией нескольких дивизий в приграничной области»[623]. Очень даже может быть.
Заявление Чемберлена от 31 марта 1939-го об английских гарантиях Польше не стало таким уж неожиданным, как это нередко звучит в исторической литературе. Так, еще 29 марта Кадоган известил Майского о соответствующем плане, разработанном в Лондоне. Но кабинет Чемберлена не сразу решился на его принятие. Судя по словам Кадогана, в британском правительстве шли непростые дискуссии на указанный счет.
В своем донесении НКИД Майский будет описывать, как он «с большим недоверием» выслушивал соображения Кадогана: «Зная вековую нелюбовь Англии к „твердым обязательствам“ вообще, а на континенте Европы в особенности, зная традиционное пристрастие Англии к игре на противоречиях между третьими державами со свободными руками, зная, наконец, как уже на моих глазах брит(анское) пра(вительство) никогда даже и слышать не хотело о гарантии границ в Центральной и Восточной Европе, я с трудом мог себе представить, чтобы Чемберлен согласился дать твердые обязательства Польше и Румынии».
Желая уточнить намерения англичан, Майский поставит Кадогану прямой вопрос: «Допустим, Германия завтра нападает на Польшу — объявит ли Англия в этом случае войну Германии? Станет ли блокировать берега Германии и бомбардировать с воздуха ее укрепления?» На это, к «удивлению» советского полпреда, Кадоган так же прямо и ответил: «Да, объявит, если, конечно, кабинет примет весь план». Затем Кадоган посмотрел на часы и прибавил: «Может быть, план уже принят, — сейчас как раз проходит заседание правительства».
В тот раз, однако, план принят не был. Но оставались считанные часы до этой «революции» (как выразится Майский и с чем согласится Кадоган) в британской внешней политике.
«Да, конечно, это было бы революцией в нашей внешней политике, — заявил Кадоган Майскому, — оттого-то мы так долго не можем принять окончательного решения. Я не знаю, примет ли такое решение и сегодняшний кабинет. Но имейте все-таки в виду: настроения сейчас таковы, что твердые гарантии Польше и Румынии могут быть даны»[624].
И 31 марта в палате общин британского парламента Чемберлен сделал революционное заявление: «Как я заявил на сегодняшнем утреннем заседании, правительство Его Величества не имеет официального подтверждения слухов о каком-либо планируемом нападении на Польшу и поэтому их нельзя принимать за достоверные.
Я рад воспользоваться этой возможностью, чтобы снова сделать заявление об общей политике правительства Его Величества. Оно постоянно выступало и выступает за урегулирование путем свободных переговоров между заинтересованными сторонами любых разногласий, которые могут возникнуть между ними. Оно считает, что это естественный и правильный курс в тех случаях, когда существуют разногласия. По мнению правительства, нет такого вопроса, который нельзя было бы решить мирными средствами, и оно не видит никакого оправдания для замены метода переговоров методом применения силы или угрозы применения силы.
Как палате известно, в настоящее время проводятся некоторые консультации с другими правительствами. Для того чтобы сделать совершенно ясной позицию правительства Его Величества на то время, пока эти консультации еще не закончились, я должен теперь информировать палату о том, что в течение этого периода в случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство соответственно сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах. Оно дало польскому правительству заверение в этом.
Я могу добавить, что французское правительство уполномочило меня разъяснить, что оно занимает по этому вопросу ту же позицию, что и правительство Его Величества» (выделено мной. — С. Л.)[625].
Ошибкой было не то, что Англия и Франция встали, наконец, на позиции противодействия экспансии Гитлера, в т. ч. решили защищать Польшу — соображения военной стратегии диктовали именно такой путь. Катастрофической ошибкой стало предоставление гарантий без привлечения СССР.
У Лондона в той ситуации были все рычаги для оказания мощного дипломатического давления на Варшаву по вопросу сотрудничества с СССР. Великобритания должна была обусловить английские гарантии Польше согласием последней на привлечение СССР к европейскому альянсу против германской агрессии. Ибо только в этом случае Гитлер действительно оказался бы зажат в тиски, способные сдержать его агрессию (удержать от агрессии как таковой).
Тогда как предоставление односторонних англо-французских гарантий, не подкрепленных гарантиями с Востока, действовало на Гитлера как красная тряпка на быка — провоцируя третий рейх на агрессивные решения, от которых его пытались удержать. Т. е. эти односторонние и крайне недостаточные с военной точки зрения гарантии играли роль не пены, подавляющей разгорающийся пожар войны, но бензина, раздувающего пламя еще больше. Так и произойдет: уже в апреле 1939-го Гитлер подпишет «план Вайс» (о подготовке войны с Польшей) и разорвет польско-германский договор о ненападении.
Односторонние англо-французские гарантии от 31 марта (подтвержденные официально 3 апреля), данные Польше без ее предварительного согласия на участие СССР в общеевропейском альянсе против агрессии, сыграют роковую роль и в дальнейших переговорах об объединении коллективных усилий для противодействия Гитлеру. Варшава, имея «в кармане» англо-французские гарантии (как считали неадекватные поляки — вполне достаточные), впоследствии упорно отвергала любые попытки привлечь Советский Союз к единому фронту борьбы.
Английский историк Джон Фуллер впоследствии будет вспоминать: «Я был в Берлине вскоре после предоставления гарантий и спросил известного американского журналиста (Уильяма Ширера, также известного историка. — С. Л.), что он думал о них. Вот его ответ: „Я считаю, что ваш премьер-министр совершил грубейшую ошибку со времени принятия закона о гербовом сборе“»[626]. Далее он сказал (а он знает Польшу 30 лет): «Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нем соблюдаются правила безопасности, однако страховать завод, полный сумасшедших, немного опасно» (выделено мной. — С. Л.)[627].
