К 1946 году материал по истории Хорезма был уже накоплен изрядный. Уже было ясно, что Хорезм — мощнейшее государство в прошлом, ведшее на протяжении многих веков оживленные и регулярные сношения с внешним миром. А там, где связи с миром, прежде всего должны быть дороги. Толстов и решил проверить на месте с помощью авиаразведки: что за развалины сооружений помечены на картах вдоль заброшенных караванных путей в направлении от Аральского моря, то есть с севера Хорезма, в сторону Руси — к Уралу, к Волге?
Местные жители из числа бывавших в тех местах также подтверждали, когда он расспрашивал их, что там много интересных развалин, причем часть из них хорошо сохранилась, но, конечно, определить, к каким векам относятся эти памятники старины, они не могли — это должен был сделать археолог.
Закончив полеты в районе Топрак-калы, Толстов перенес аэродром к Аральскому морю. Во главе автокаравана, если так можно выразиться, стал неизменный автокомандующий экспедиции шофер Коля Горин. По дороге к новой аэродромной базе, у мыса Урги, на караван однажды налетела жестокая песчаная буря. Машины после этого пришлось выкапывать из-под заносов, моторы не заводились — так забил их песок, и водители, обычно насмехающиеся над столь устаревшим по-сегодняшнему дню транспортом пустыни, как верблюды, с завистью вспоминали, как легко отряхивается верблюд после песчаных бурь и вновь и вновь надменно шагает с бархана на бархан… Ему-то хорошо — без мотора!
Однако все же достигли Урги. А вслед за грузовиками прилетели туда и верные «По-2».
Первый же полет подтвердил справедливость карт. Развалины колодцев и караван-сараев на плоскогорье Устюрта, простирающемся от Аральского моря на запад, возникали всякий раз через одинаковое расстояние — 25 километров: как раз длина нормального дневного перехода верблюжьего каравана.
Колодцы пересохли давно. Но из-за того, что дорогой перестали пользоваться, довольно не плохо сохранились здания караван-сараев. Это были не совсем обычные караван-сараи, или, если перевести на русский язык, заезжие дворы. Ведь обычный караван-сарай — это, в общем, кроме колодца, всего-навсего немудреный саманный домишко да саманный же низенький забор. А караван-сарай Белеули, первым обследованный нагрянувшими на него археологами, оказался великолепным двухэтажным зданием из нарядного желтоватого туфа, с несколькими крупными залами внутри — наверно, для знати, останавливавшейся здесь во время путешествий, — и со множеством комнат на обоих этажах. Не один и не два каравана, по всей вероятности, сталкивались порой на этом оживленном пути, если придорожная гостиница, как мы бы назвали ее сегодня, была такой вместительной.
По углам здание украшали круглые башенки; отличался величественностью каменный портал со стрельчатой аркой. Над аркой, по обе стороны ее, грозно били хвостами львы, изваянные на каменных плитах. Кстати, плиты, из которых сложены в Белеули и портал, и здание гостиницы, и все остальные сооружения, были так тщательно обтесаны, что когда на них кладешь руку, то и теперь ощущаешь, насколько гладка их поверхность. А ведь ракушечник выветривается сравнительно легко, между тем стоит Белеули, открытое всем ветрам плоскогорья Устюрта, ни много ни мало около тысячи лет.
Так же замечательно оказались отделаны и колодцы: каждый — внутри специальной каменной ограды, каждый сам обложен камнем, и рядом с каждым — громадная водопойная колода, высеченная из цельного каменного монолита.
В общем, скромный труженик «По-2» в первые же часы своей работы на новом маршруте продемонстрировал, какие он способен совершить завидные открытия, причем с затратой минимального времени.
И расскажу тебе, Сережа, еще об одном открытии, которое удалось совершить исключительно потому, что у экспедиции появился самолет.
К Белеули, хотя с трудом, но все же можно было добраться не с воздуха, а вот решить загадку Шайтан-калы без самолета было просто-таки немыслимо. Я тебе переведу это название. «Шайтан-кала» значит «Чертова крепость», и стоит эта Чертова крепость на острове, который тоже так называется. Ты сейчас поймешь почему. Он расположен на горько-соленом озере рядом с Аральским морем. Называется озеро примерно так же уютно, как Шайтан-кала, — «Барса-кельмес»: «Пойдешь — не вернешься». Действительно, попробуй преодолеть — на чем хочешь! — трясину Барса-кельмес, предательски к тому же покрытую соляной коркой!
Правда, местные жители передавали Толстову, что несколько лет назад какой-то отчаянный казах, разыскивая своего пропавшего верблюда, перешел по его следам на остров через озеро и даже вернулся обратно… Но что-то ни этого казаха, ни этого верблюда никто больше не видел.
Между тем оставить необследованной Шайтан-калу, на которой чуть ли не каждую ночь черт жжет таинственные огни — это утверждало немало очевидцев! — было, естественно, невозможно. И не только по этой причине. Важнее было то, что окрестные колхозники не раз ясно видели с берега озера развалины крепости на острове. А в самой крепости, — это еще от дедов и прадедов было известно — какой-то древний царь закопал свои сокровища… Народные предания очень часто сохраняют сведения об истинных фактах…
Толстов решил, что обязательно побывает на «Пойдешь — не вернешься». И полетел. Он никак не мог подавить в себе волнения, которое охватывало всякий раз, когда предстояла новая встреча с каким-нибудь неизвестным археологическим памятником. Какая тайна ждала его в этой крепости? Озеро — древнее; значит, и раньше подобраться к Шайтан-кале было не просто. Зачем же там воздвигали крепость? И кто? И когда? Или, правда, сам черт ее выстроил?
Фотоаппарат был наготове. А сердце колотилось сильнее, сильнее. Наконец… «На горизонте, за бесконечной пестрой, бурой, коричневой, серо-зеленоватой щебнистой поверхностью плоскогорья, появляется снежно-белая полоса. Чем дальше, тем она становилась шире. И вот перед нами огромная, серебряная в лучах солнца, сверкающая, как снег, абсолютно гладкая поверхность древнего озера, опоясанная причудливыми разводами темно-серых прибрежных солончаков и резными узорами столовых холмов с выходами многоцветных пластов пород в уступчатых обрывах побережий. На снежном фоне — два темных пятна островов Шайтан-кала: Большого и Малого.
Подходим к островам… Это такие же останцевые столовые возвышенности, с причудливо изрезанными берегами, образованными выходами слагающих их сероватых, зеленоватых и розовато-бурых пластов горных пород… Мы трижды проходим над островами, снижаясь до высоты около пятидесяти метров. Ничего! Никаких следов искусственных сооружений. Шайта-кала, в соответствии с народной легендой, построена не людьми. Это игра природы. Причудливые очертания каменных останцев и зубчатая линия берега действительно производят впечатление развалин. Но это такие же «развалины», как, например, «Чертова крепость» Идинен в стране туарегов, в Сахаре, скалистая возвышенностъ причудливых очертаний, исследуя которую, едва не погиб известный путешественник Барт…»
В отличие от Барта, жизни Толстова при исследовании барсакельмесской Чертовой крепости ничто не угрожало: у него был самолет.
Но ты, дорогой Сережа, наверно, все-таки не удовлетворен тем, что я тебе рассказал об этом открытии. Какое, мол, это открытие? Оно же не состоялось…
Ты неправ. Разве то, что теперь стало достоверно известно: Шайтан-кала — не крепость, а обман зрения, — разве это не такое же нужное открытие, как если бы на барсакельмесских островах удалось найти развалины сооружений? И в том и в другом случае с карты стерто еще одно белое пятно!
Ну вот, исписал чуть ли не целую тетрадь на письмо тебе, а до того, что сам увидел на раскопках, в общем, так и не дошел. Ведь это я все рассказывал пока об авиаразведывательных полетах еще 1946 года, — в нынешнем году я, к сожалению, приехал, когда они кончились. Так давай, сынок, лучше уж не жди от меня больше писем: видишь, как я неэкономен в них. Потерпи, скоро вернусь домой, напишу о том, что увидел, целую книжку и подарю тебе. Но если ты обязательно требуешь писем — что ж! — наклею тогда на книжку почтовую марку и надпишу на обложке твой адрес…
Не сердись, дорогой, — это я в шутку. Будь здоров, Сергей-воробей, жму твою руку и целую тебя.
Папа».
— Некоторые говорят: везет Толстову, — вот в чем дело! — иронически ответил мне Толстов, когда я однажды спросил его, чем объяснить его постоянное «счастье» в раскопках. Но в тоне Сергея Павловича слышалось столько сарказма, что можно было поручиться: подобные реплики отравили ему не один год жизни.
Я решился задать свой вопрос не сразу после того, как приехал на раскопки. Думаю, что если бы спросил Толстова об этом в первый день знакомства, то, может быть, не дождался б ответа вовсе. Разговоры на подобные темы либо пресекают с самого начала, либо они становятся откровенными до конца. А Сергей Павлович Толстов, несмотря на то что к нему сразу же располагала его простота в обращении с людьми, все-таки не производил впечатления человека, столь уж охотно раскрывающегося перед любым собеседником. Восторженное утверждение шофера Коли, что Толстов только и ждет того, чтобы излить перед кем-нибудь душу, по-моему, было ошибочным. Наоборот, Толстов поначалу, как мне показалось, предпочитал сам присмотреться к новому человеку.
