— Дза! Явна! (Едем!) — вырвалось у нас, и, захватив флягу с кумысом, мы ринулись к машине.
Солнце уже клонилось к горизонту, и оранжевокрасные языки небесного пожара лизали агатовые сопки. Мы ехали навстречу горящему солнцу, туда, где за дальними холмами укрывались голубые россыпи сапфирина.
Сапфирин — камень радости
Но покинем на время просторы Гоби и начнем распутывать клубок событий, связанных с историей открытия монгольского сапфирина.
В середине 70-х годов в Монголии бурными темпами шло строительство в Улан-Баторе, Дархане и других городах республики. Строились жилые дома, общественные здания, создавались различные монументальные сооружения, разбивались сады и парки. И, естественно, возникла острая потребность в облицовочном и декоративном материале — природном камне для облицовки зданий и оформления внутренних интерьеров. Идея была не нова: ведь каменные одежды даруют городам неповторимый облик и долговечность и, подобно книгам, рассказывают о времени и людях, создавших их.
И вот потребовались не только граниты и мрамор, но и декоративные цветные камни. В один из дней дарга партии «Цветные камни» Мунхтогтох получил от министерства ответственное задание: добыть в течение сезона всю цветовую гамму поделочных камней — халцедон-агат, окаменелое дерево, яшму, мрамор, лиственит и другие. Весь этот пестрый декоративный материал был необходим для отделки интерьеров строившегося в Улан-Баторе первого в стране Дворца бракосочетания. Художники-монументалисты, работавшие над эскизами мозаичных панно из цветных камней, сотрудничали с нами, подбирая необходимый для панно материал. Они дали «добро» на агаты, лиственит, родонит и другие самоцветы. Однако наряду с этими известными и уже апробированными в отделочных работах камнями запросили ярко-голубой камень, желательно с просвечиваемостью и не очень мелкий. «Понимаете, — говорил один из монгольских художников, — камень должен быть по цвету, как хадак.[5] Мы, монголы, любим голубой цвет — цвет нашего неба, который символизирует верность и постоянство. Неужели в стране голубого неба, как издавна называли Монголию, не родилось голубого камня? Вот вы, геологи, и найдите голубой камень, ну а мы в свою очередь воплотим его в каменных картинах — панно. Договорились?».
Это настоятельное пожелание нас озадачило. В самом деле, где найти такой голубой камень? Правда, монголы по праву гордились своей бирюзой с медномолибденового месторождения «Эрденэтийн-Обо» («Гора сокровищ»), но это был драгоценный и очень редкий самоцвет, использующийся в ювелирных украшениях в сочетании с золотом и серебром. Нам же нужен был камень поделочный.
В старинных монгольских изделиях мне приходилось видеть и другой почитаемый монголами камень — лазурит, о котором поэт П.Бадарч вдохновенно писал: «Небо твое — лазурит, голубой минерал, сосредоточивший воздуха чистого цвет». Но своего лазурита в «стране голубого неба» не было — он доставлялся сюда через Китай из далеких бадахшанских копей Афганистана.
И вот тогда, раздумывая о голубом камне, мы, наконец, вспомнили про голубой халцедон. Он более известен как сапфирин, и в этом названии отражается его благородный цвет, сходный с цветом драгоценного синего сапфира.
Наряду с сардониксом и сердоликом голубой халцедон-сапфирин был одним из самых любимых камней в античную эпоху. Именно в этих трех камнях проявилось непревзойденное мастерство древнегреческих резчиков по камню при создании ими бессмертных камей. На нежно-голубом чистом, как южное небо, сапфирине древнегреческий мастер вырезал летящую цаплю. Эта камея восхищает всех удивительной динамикой изображения, какой-то раскованностью и радостным восприятием полета.
Незатейливы сюжеты античных камей, хранящихся в Эрмитаже: изображения богов и богинь, людей и животных, священных жуков-скарабеев. И, с трепетом разглядывая камеи, часто видишь все тот же синеватый сапфирин, который в древности привозили из Африки. А был ли известен сапфирин в России, с которой Монголия связана общностью геологического строения, развития и истории?
По свидетельству академика А. Е. Ферсмана, сапфирин был достаточно хорошо известен. В его трудах мы находим такие строки: «В России наиболее ценными считались молочно-синие сорта, называемые сапфирином, особенно замечательные из долины Урулюнгуя. В больших вставках, обточенные в форме юги (удлиненные таблитчатые камни), они очень красивы; большая часть их сбывалась в Китай».
Итак, местонахождение российского сапфирина названо: р. Урулюнгуй (левый приток Аргуни) в Восточном Забайкалье — пограничный с Монголией район верховьев и среднего течения Аргуни. По данным А. Е. Ферсмана, этот район был известен своими сапфиринами, сердоликами, агатами-ониксами еще с начала XVIII столетия. Именно сюда, в этот богатый самоцветами край, направлялись за камнями-самоцветами посланцы Петергофской и Колыванской гранильных фабрик, и эпизодическая добыча самоцветов продолжалась до конца прошлого века.
Происхождение этих самоцветов однозначно: все они генетически и пространственно связаны с излияниями миндалекаменных базальтов. Как отмечает А. Е. Ферсман, «огромная область распространения миндалекаменных пород с халцедонами тянется на протяжении около 300 верст, постепенно теряясь к югу в наносах монгольских степей».
Следуя указанию А. Е. Ферсмана, сапфирин и другие разновидности халцедона надо было искать в северо-восточных районах Монголии — «в монгольских степях», на границе с Забайкальем. Да, но эти районы Монголии в то время были наименее изученными как в общем плане, так и в отношении самоцветов. Зато Гоби сразу привлекла всеобщее внимание своими самоцветами, и в первую очередь халцедонами-агатами. И само собой напрашивалось: надо поискать сапфирин в этой щедрой на камень Гоби. Но вот вопрос: где искать — ведь Гоби огромна, и россыпей халцедона в ней целый тумэн («тьма»).
— Э-эх! — думалось нам, — был бы хоть какой-нибудь аргумент, хотя бы какая-нибудь зацепка! И вот, наконец, она нашлась!
Как-то, незадолго до нашего отъезда в поле, ко мне в камералку заглянул Дамдины Буян — наш техник-геолог, заведовавший камнерезным цехом партии. Его всегда невозмутимо-спокойное узкое лицо светилось нескрываемой радостью.
— Пришел к Вам с камнем за пазухой, — смеясь сказал он, доставая из внутреннего кармана своего дэла что-то завернутое в платок. Когда он развернул платок, я увидел несколько камешков размерами с грецкий орех.
На первый взгляд это был обычный халцедон дымчатосерого цвета с ноздреватой поверхностью. Но это была лишь наружная «корочка», а середина камня, просматривавшаяся в свежем сколе, светилась лучезарным голубым цветом сапфирина. Вот это была удача!
В душе словно зажглось солнце.
— Откуда эта находка, Буян? — воскликнул я.
— Э-э! Все оттуда же, из Восточной Гоби. Я нашел это еще в первый год нашей работы на Их-Джаргалане.
— Так, значит, этот сапфирин с Их-Джаргалана?!
— Не-е, не оттуда, — застенчиво улыбаясь, протянул Буян. — Я нашел эти камешки по дороге с Их-Джаргалана — недалеко от него. Тогда, помнится, мы привезли много разлого агата. А на эту случайную находку на дороге не обратили внимания.
— А теперь Вы найдете это место, Буян?
— Точно места не помню, но найду его. Обязательно найду! Сам. Помогать не надо! — загоревшись азартом охотника, решительно вымолвил Буян. — Хорош?
— Хорош! — согласился я, крепко пожимая его руку.
Вряд ли я сам тогда верил в успех этого дела, но условия игры были приняты.
И вот теперь мы занимались оценкой запасов и добычей агатов, а группа Буяна из трех человек — его самого, молодого техника-геолога Олзвоя и рабочего Доржа — искала голубой халцедон.
Они прочесали обширную каменистую равнину вокруг Их-Джаргалана, исползали все большие и малые россыпи халцедона, но голубого сапфирина в них не было. Нет, зрительная память не подвела Буяна (у монголов она просто замечательная). Он безошибочно нашел то место на дороге, где четыре года назад случайно поднял с земли обломки сапфирина, привлекшие его внимание. Это место было обследовано его группой самым тщательным образом, но, как часто бывает на практике, оно оказалось пустым. Они поднимали с колючего базальтового щебня однообразные на вид миндалины халцедона, но он был свинцово-серым, хмурым, как гобийское небо в пыльную бурю, без каких-либо признаков голубизны.
— Му байна! (Плохи дела!) — мрачно констатировал Олзвой и, поглядывая на свои стоптанные ботинки, качал головой.
— Дза, дзугер! (Ну, ничего!) — невозмутимо отвечал Буян и тянул своих спутников вперед, старательно осматривая все базальтовые холмы и сайры.[6] И ему вновь повезло: в одном из сайров среди обломков серо-белого халцедона что-то заголубело, он нагнулся и поднял обломок — это был сапфирин. Рядом с ним лежали точно такие же. Буян оглянулся, ища глазами товарищей, хотел позвать их, но горло сдавило от мучившей жажды и внезапно нахлынувшей радости. И тогда он пошел один по сухому вымершему руслу, которое оживало перед ним, все более и более голубея от проглядывавших из пепельно-серой земли ярко-голубых, как цветки, камешков.
