Этот человек с седеющей головой, небольшой бородкой, мягкими и задумчивыми глазами старался не привлекать к себе внимания. Он был неразговорчив. Хотя довольно сносно знал итальянский.
Большего узнать о нем не могли.
А потом о нем забыли. Начался весенний карнавал, когда весь город точно впадает в детство. Члены городской управы со всей серьезностью обсуждали план проведения карнавала. Первым делом должна быть выдержана традиция. Надо также продумать, чтобы этот неописуемый беспорядок выглядел как порядок.
Что же такое карнавал? Это нескончаемое шествие пестрой толпы празднично настроенных людей, увешанные зрителями балконы домов. Карнавал — это музыка, песни и танцы на улицах и площадях, это веселье, ставшее на несколько дней главным занятием всех. Устраиваются маскарады, вечерами над городом вспыхивают потешные огни, по улицам ходят маски. Самые фантастические, веселые и страшные маски получают премии от городских властей. Улицы украшены пышными гирляндами цветов и разноцветными фонариками…
Петр Ильич приехал в Италию отдохнуть, осмотреть достопримечательности Рима, а главное — поработать. В Италии он не впервые, среди ее городов ему особенно полюбилась Флоренция. В этом тихом, уютном городе хорошо работалось, а Петр Ильич особенно ценил возможность спокойно творчески потрудиться.
Как он сочинял музыку, на какие сюжеты? Чаще всего он находил их сам, иногда предлагали друзья, а бывало, и дирекция императорских театров. Петр Ильич считал, что даже неплохо писать по заказу. А работал он каждый день, в одни и те же часы. Он не ждал вдохновения, оно приходило само в часы работы, и это были лучшие часы жизни.
О чем же он будет писать сейчас? Этого Петр Ильич еще не решил, а пока бродил по древнему и прекрасному Риму, смотрел и слушал. Слушал он песни, а значит, саму жизнь, потому что в песне отражается душа человека.
В Риме Чайковский написал «Итальянское каприччио».
О чем рассказывает это произведение? Как его понимать? Единого ответа нет. Содержание музыки многогранно, как жизнь, и в то же время оказывается простым и ясным, как всякий путь, который уже пройден. Об этом я и хочу рассказать.
Однажды, подходя к школе (я тогда учился в 8-м классе), я услышал музыку, льющуюся из репродуктора, установленного на столбе около кинотеатра. Музыка оборвалась, и диктор заговорил о прозвучавшем отрывке. Долетели до сознания и запомнились несколько слов — они показались мне немного странными: «„…Итальянское каприччио“ Чайковского — это прежде всего русское произведение, русская классика…» «Неужели, — подумал я, — нужно кому-то доказывать, что произведение, написанное русским композитором, является русским? Впрочем, может быть, и нужно… Ведь называется оно — „Итальянское каприччио“».
Шло время. Я уже узнавал «Итальянское каприччио» Чайковского, узнавал по мелодиям, которые мне очень нравились. Да и вряд ли найдется человек, который, услышав хотя бы раз, не полюбил бы эту музыку. Я таких людей не встречал.
Кажется, все ясно в этом произведении. И не смущает в нем соседство жизнерадостных мелодий с печально-скорбной темой. Ведь это же каприччио, что в переводе с итальянского означает буквально «каприз», то есть произведение свободной формы, «с частой сменой настроений, полное неожиданных эффектов».
Ну что ж, пусть каприз. Но только ли внешний? Ответ будет впереди.
А пока я был настолько поражен этой удивительно выразительной, именно внешней красотой музыки, что однажды даже «увидел» изображенную ею картину.
Это случилось в тот момент, когда в «Каприччио» происходит поразительная смена мелодий маршеобразного характера. Первая — звонкая, задорная — звучит у духовых инструментов. Вторая, неожиданно сменяющая ее, выходит из тишины, как будто «из-за поворота». Она совершенно другая, мягкая, певучая, скрипичная, но тоже активная, в том же ритме и темпе. Кажется, будто на площадь вылились два оркестра, соревнуясь между собой.
Но что это за зрелище, откуда оно в этой музыке? Я увидел улицы, полные народа, и плывущие в толпах оркестры. А потом я где-то прочитал, что «Итальянское каприччио» Чайковский написал под непосредственным впечатлением карнавала в Риме. Значит, я на правильном пути. Это самое главное.
И тут мне захотелось «разгадать» все произведение. Оно стало для меня интереснейшей книгой, в которой я увидел яркие картинки, иллюстрирующие содержание, но текста прочесть не мог. И я, как дошкольник, которому понравилась книжка, стал искать того, кто бы мог мне ее прочитать.
Но вернемся к музыке «Итальянского каприччио». В ней много веселых и ясных мелодий, изображающих пестроту карнавала, жизнерадостность итальянцев. Но что означает печальная тема, с которой — после небольшого фанфарного вступления — начинается произведение? Уж не внутреннее ли это состояние человека, наблюдающего веселое зрелище? Не сам ли Чайковский из окна гостиницы наблюдает за улицей? Почему он грустен? Не тоскует ли он по дому, по отчизне? Если это так, то куда же исчезает это настроение в конце произведения? Надо найти ответ! Может быть, под воздействием внешней картины веселья в человеке происходит какое-то внутреннее изменение? Развитие этого удивительно связного произведения ведет к решительному бурному финалу, то есть к выводу. Какой же вывод? Надо искать ответ во внутреннем состоянии человека, оторванного от родины, думалось мне.
И вот я читаю письма Чайковского родным и близким людям из Италии (1877–1878 гг.).
«…Чем больше я живу за границей, тем более убеждаюсь, что жить можно только в России».
«…Везде оливковые деревья, пальмы, розы, апельсины, лимоны, гелиотропы, жасмины, словом — это верх красоты. А между тем… я ходил по набережной и испытывал невыразимое желание пойти домой и поскорей излить свои невыразимо тоскливые чувства в письме к вам (Н. Ф. фон Мекк. — Г. П.). Отчего это? Отчего простой русский пейзаж, отчего прогулка летом в России, в деревне по полям, по лесу, вечером по степи, бывало, приводили меня в такое состояние, что я ложился на землю в каком-то изнеможении от наплыва любви к природе, от тех неизъяснимо сладких и опьяняющих ощущений, которые навевали на меня лес, степь, речка, деревня вдали, скромная церквушка — словом, все, что составляет убогий русский родной пейзаж!»
«…Как бы я ни наслаждался Италией, какое бы благотворное влияние ни оказывала она на меня теперь, а все-таки я остаюсь и навеки останусь верен России. Знаете… что я еще не встречал человека, более меня влюбленного в матушку Русь… Меня глубоко возмущают те господа, которые готовы умирать с голоду в каком-нибудь уголке Парижа, которые с каким-то сладострастием ругают все русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том основании, что в России удобств и комфорта меньше. Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязь то, что для меня несказанно дорого и свято…»
Конечно, эта печальная тема в «Итальянском каприччио» могла быть выражением тоски по родине, по России.
А каков же вывод? Может быть, такой: под воздействием яркого, но чужого зрелища возникает решение вернуться на родину?
Как-то я поделился с одним музыкантом мыслями об «Итальянском каприччио». Он сказал, что я волен так понимать эту музыку, но, кроме блестящего изложения контрастных итальянских тем, никакого другого содержания это произведение не имеет; оно рассчитано на чисто внешний эффект и других целей, очевидно, не преследует.
Убежденность, что в столкновении этих тем заключена какая-то глубокая идея, не покидала меня. Все-таки ответ надо искать в самой форме «Каприччио». Ведь в истинно художественных произведениях форма и содержание неразрывны; в них сама форма рождена замыслом содержания и несет в себе это содержание.
Я опять обратился к Чайковскому, к его письмам периода создания «Каприччио».
По приезде в Рим Чайковский поселился в отеле «Костанци», в комнате, которая выходила окнами на север. «Но потом оказалось, — писал Петр Ильич, — что окна мои выходят на двор казармы, в которой целый день производятся упражнения солдат, пальба, сигналы и тому подобный беспокойный шум». Комнату он, конечно, сменил. Но звонкий кавалерийский сигнал запомнил.
Уже через несколько дней после приезда в Рим Чайковский пишет своему другу, Надежде Филаретовне фон Мекк: «Вчера слышал на улице прелестную народную песню, которой непременно воспользуюсь». Может, это будет симфоническое произведение? Как-то Петр Ильич признался своему другу, что слышит новую зарождающуюся в нем мелодию уже в гармоническом оформлении и даже в оркестровом инструментальном звучании. А если действительно задумано симфоническое произведение? Не так ли прозвучала в его воображении эта народная песня?..
И вот идея нового произведения постепенно завладевает композитором. Теперь Рим начинает мешать ему. «Рим не совсем подходящее для меня местопребывание, — пишет он 4 января Танееву, — он слишком шумен, слишком роскошен историческими и художественными богатствами». И дальше самое главное: «Хочу написать итальянскую сюиту из народных мелодий…»
