в постель, а утром уговаривала проснуться. Двигался отец вяло, плечи у него поникли. Я показывала ему часы и твердила, что опоздаю в школу, если он не поторопится. Я пыталась отвлекать его фильмами, покупками, походом на «Властелина колец». Но он постоянно твердил:
– Я впустую потратил жизнь!
И в глазах его появлялись слезы.
– Нет, папа, это не так! – говорила я, брав его за руку. – Ты многого добился! Ты живешь в Америке! Ты добился успеха! У тебя есть я!
– Мне не следовало жениться на ней! О чем я только думал? Почему? Почему? Она наверняка лесбиянка! И, видимо, изменяла мне все время!
– Ты же ее совсем не любил. И постоянно твердил, что бросишь.
– Но я никогда не сделал бы этого. Ведь мы китайцы – в нашей семье никто не разводился. Я единственный… Какой позор!
– Папа, подумай: ты еще не стар. Ты очень умный и веселый. А этот брак не приносил тебе счастья. Она была такой скучной! А теперь ты станешь классным! Пошли за покупками! – сказала я, хватая отца за руку.
Я заставила его поехать в торговый центр и привела в отдел с гавайскими рубашками. Он нерешительно бродил между рядами с рубашками с попугаями и пальмовыми листьями. Я захлопала в ладоши:
– Посмотри, какой ты молодой! Так гораздо лучше!
Отец рассмеялся и вытащил кредитку.
Так мы прожили вместе два года. Нам пришлось продать дом и переехать в небольшую квартирку, поэтому мы избавились от всего, что напоминало нам о матери, – оказалось, что это почти все, что у нас было. Исчезло все: ее керамические фигурки, семейные альбомы, пианино, ротанговая мебель, батики в рамках, тиковые сундуки и постельное белье, книжки «Волшебный школьный автобус». В новую квартиру я выбрала кожаный диван, хромированные светильники и керамические кружки для кофе. Получилось логово четырнадцатилетнего холостяка – впрочем, по сути, так и было.
Мы придумали отцу новый абсурдный адрес электронной почты, и он согласился без вопросов. Я улаживала его конфликты с друзьями и родственниками, давала советы по работе. Иногда даже ходила с ним и его приятелями в бары, где они делали на меня ставки: сколько может выпить пятнадцатилетняя девочка, прежде чем опьянеет. До развода отец звал меня детским именем Нои-Нои – уменьшительно-ласкательное от «девочка». После развода он это имя забыл. Я больше не была девочкой. Я стала его опекуном.
Но это было не так уж и плохо. В определенном смысле такая жизнь стала для меня облегчением. Впервые в жизни никто не строил мою жизнь по минутам, никто пристально не следил за эффективностью нашей жизни, не учил хорошим манерам. Мы наслаждались новообретенной свободой, как парочка безответственных первокурсников. Допоздна смотрели фильмы для взрослых. Я забросила все внеклассные занятия, стала пропускать уроки, начала носить ошейники и мини-юбки. Я превратилась в маленькую, грязную пиратку, смело выплескивающую все то, что так долго копилось в моей душе. И перестала верить в Бога. На руках у меня появились пентаграммы. Послушание и добродетель не принесли мне ничего хорошего, кроме распавшейся семьи. Похоже, нужно действовать иначе.
Отец тоже почувствовал себя подростком. Он пытался убедить меня, что всегда был моим верным приятелем, заколдованной лягушкой, которая снова превратилась в прекрасного принца.
Я заставляла отца возить меня в художественные галереи и книжные магазины Сан-Франциско, чтобы мы не отрывались от культуры. Он возил меня в Хейт-Эшбери и сопровождал по магазинам, где я охала и ахала, любуясь восхитительными витринами. Он рассказывал мне обо всех подружках, на которых ему следовало жениться. Он рассказывал, как в колледже курил травку с приятелем по имени Вулкан. Раньше мы всегда слушали радиостанцию по выбору мамы, но теперь врубали на полную громкость Pink Floyd и подпевали во все горло: «Hey! Teacher! Leave them kids alone!» («Эй, учитель, оставь детишек в покое!»)
Сама не знаю почему, но я стала называть отца не «папой», а «Пуп Дог». Когда я кричала: «Пуп Дог!», а он отвечал: «Что?!», мои школьные друзья просто визжали от радости.
Лучшим временем были ужины. Отец готовить не умел, поэтому мы всегда ели где‑нибудь, но не дома. И вот за какой‑нибудь кесадильей кто‑то из нас начинал. Мы никогда не говорили «мама». Никогда не называли ее по имени. Просто говорили: «Она».
– Она никогда не позволила бы мне есть такое, потому что считала, что здесь слишком много жира и соли. Это ее вечно тошнило, и она навязывала свой вкус всем остальным, – говорил отец.
– Вот стерва, – произносила я слишком громко, и на нас все оборачивались, но нам не было до этого дела. – Помнишь, сколько раз она оставляла меня без ужина, потому что я не хотела есть ее салат?
– Прости, я не помню, – сокрушался отец. – Ужасная женщина!
– Настоящая шлюха! МЕРЗКАЯ шлюха! Я рассказывала тебе, как она целый час колотила меня палочками, потому что я не хотела есть брокколи в супе?
– Если бы я знал! Мне следовало давным-давно ее бросить, – бормотал он.
Я знала, что это ложь, но меня она устраивала.
* * *
Я быстро поняла, что лучшее лекарство от тоски – ненависть. Это было единственное безопасное чувство. От ненависти не плачешь в школе. Она не делает тебя уязвимой. Ненависть эффективна. Это не слабость. Это чистая сила.
Когда на меня в школе кто‑то налетал, я тут же давала сдачи. Одна девица посматривала на меня с неприязнью, и я знала, что она распускает обо мне грязные слухи, поэтому я назвала ее шлюхой. Она плюнула мне в волосы, а я подкралась к ней, когда она стояла на склоне холма, и попыталась врезать ей теннисной ракеткой, чтобы она покатилась вниз (к счастью, мне это не удалось). Hа другую девчонку я опрокинула банку с краской. Один парень в математическом классе назвал меня «сучка-гот». На что я повернулась и сказала: «Я не гот» и врезала ему по роже. Мой одноклассник вместо «Anno Domini» написал «Ab Dominal». Я высмеяла его, назвала чертовым тупицей. Интересно, почему со мной никто не хотел дружить? Впрочем, черт с ними со всеми.
Вскоре в школе меня стали бояться. Обо мне ходили слухи. Меня называли наркодилером. Наркоманкой. Ведьмой, которая режет цыплят на заднем дворе. Шлюхой, которая спит со всеми подряд. Все это было неправдой, но кого в школе заботит правда?
С анонимного одноразового аккаунта меня в чате назвали «злобной, надоедливой психопаткой». В ответ я написала: «Что значит «надоедливая»? Ты хоть смысл этого слова знаешь?» Но мне ответили лишь: «Бугага ты смешная,
