странный голос. И вот теперь я увидела это снова – после развода.
После ухода мамы отец ни разу меня не ударил, но он был настоящим автомобильным террористом. Когда мы ссорились в машине, он покрывался потом, его начинало трясти, дыхание учащалось настолько, что запотевали стекла. А потом он сбивал дорожные знаки, тормозил так резко, что ремень безопасности меня чуть ни душил, ездил по самому краю обрывов, при этом хохоча, как маньяк.
– Настало время нам обоим умереть, – напевал он, улыбаясь. – Я хочу покончить со всем, потому что устал от этой жизни, а ты – чертова стерва, так что тебе туда и дорога.
Он десятки раз чуть было не убивал нас. Каждый раз я умоляла, рыдала и просила ехать осторожнее. Я придумывала массу причин, по которым нам просто необходимо остаться в живых. Но аварии все же случались. Сначала изредка. Потом каждые два месяца. Потом еще чаще.
Но в тот прекрасный летний день я не стала ни молиться, ни впадать в панику. Хотя сердце у меня отчаянно колотилось, я ощущала странное спокойствие. Я спокойно держалась за ручку двери и ждала.
На светофоре отцу пришлось остановиться – там уже стояло несколько машин. Он затормозил очень резко, нас обоих швырнуло вперед. Вот она, безопасность. Я распахнула дверцу, отстегнула ремень и выскочила из машины. Отец поехал дальше.
Я оказалась в совершенно незнакомом месте. Вокруг меня были лишь холмы, поросшие травой, выжженные солнцем предгорья Сан-Хосе. Я медленно побрела к нашему новому дому – отец купил его недавно. Возвращаться мне пришлось в гору. Солнце нещадно палило голову, но меня трясло. Я пыталась припомнить, сколько раз мне приходилось умолять отца, чтобы остаться в живых, но мне не удавалось. Сколько еще времени удача будет на моей стороне? Сколько осталось до того момента, когда отец рванет на красный свет или когда нас протаранит грузовик?
Я плелась домой очень медленно, не зная, что ждет меня впереди. От запахов травы у меня потекло из носа. На обочине в кювете я увидела небольшую магазинную тележку – здорово! Я вытащила ее и покатила домой.
Дойдя до дома, я открыла боковую деревянную калитку и вкатила тележку в коридор. И вот тогда я увидела груду инструментов – никогда не замечала их раньше. Прежний хозяин оставил их в тачке рядом с поленницей. Инструменты были старые и ржавые. Вилы. Лопата. Топор.
Отличная находка. Топор сразу даст понять, что у меня на уме. Если отец все еще не в себе, мне будет чем его отпугнуть. Я взялась за топорище и проскользнула в дом через черный ход. Отец спал перед работающим телевизором. Мне удалось осторожно пробраться в свою комнату.
День постепенно сменился ночью. Я была слишком напугана, чтобы спуститься на кухню и поискать что‑нибудь в холодильнике. Впрочем, там наверняка ничего и нет. Поэтому я не ела. Не плакала. Я сидела на кровати и злилась. У меня кружилась голова.
Я уже не раз смотрела в лицо смерти, так что это чувство было мне хорошо знакомо. В какой‑то момент твое тело охватывает дикая, животная паника, которая перерастает в спокойное предчувствие. Принимаешь свой конец. Теряешь надежду. А с надеждой теряешь и рассудок.
Вот в таком состоянии я оказалась в комнате отца посреди ночи. Я стояла над его кроватью, смотрела, как он спит, изучала его приоткрытый рот, спокойное лицо. А потом занесла топор над головой, готовая опустить его на лысеющий череп отца. И тут я закричала.
Отец подскочил на кровати, с трудом сконцентрировался на мне. Он увидел топор, осознал свое жалкое положение и завопил от ужаса. Стыдно признаться, но угрожать ему было… приятно. Я ощущала свою власть. Свой контроль. Отец съежился на постели, а я впервые в жизни не испытывала страха.
– Нравится? – спокойно спросила я ледяным тоном серийного убийцы, который был мне так хорошо знаком и оставлял восхитительное ощущение во рту. – Каково это – быть на другом месте? Быть на грани смерти? Каково это, чувствовать, что кто‑то хочет убить тебя?
Отец захныкал.
– ОТВЕЧАЙ! – заорала я.
– П-п-п-плохо! Это плохо!
Подбородок у него дрожал. «Как драматично! – подумала я. – Я справляюсь с тем же с большим достоинством!»
– Я в любую секунду могу опустить топор тебе на голову. И я вскрою твой чертов череп! Раскрошу его – и мозги брызнут из твоей головы! И я увижу, как твои глаза закатятся под кровать! Нравится?! Хочешь, чтобы я это сделала?!
– Н-н-н-н…
– ХОЧЕШЬ?!
– Нет! Нет!
– Хорошо, тогда давай проясним одну вещь. Ты никогда больше не станешь угрожать моей жизни. НИКОГДА! Ты понял меня?
– Да.
– Я СКАЗАЛА. ТЫ. ПОНЯЛ. МЕНЯ?!
– Да!
– Ты никогда не будешь меня хватать. Никогда не будешь трогать. Никогда больше не превысишь скорость. Ты будешь ездить правильно. Ты никогда больше не станешь использовать машину, чтобы наказать меня. Ты хоть представляешь, что сделала со мной жизнь в постоянном страхе смерти?! Это превратило меня в настоящего монстра – и ты в этом убедился. Все это произошло, потому что ты сделал это со мной.
– Да, да… Я понимаю, понимаю…
– РАЗВЕ Я ПОЗВОЛЯЛА ТЕБЕ НАХРЕН ГОВОРИТЬ? Вот так. Ну, что нужно сказать? Ты еще когда‑нибудь будешь мне угрожать? Будешь?!
– Нет! Нет! Обещаю! Мне очень жаль! Очень, очень, очень жаль… Это было неправильно.
– Нет, ты не понял…
– Пожалуйста! Обещаю, что никогда больше тебя не обижу!
– Тебе же, мать твою, будет лучше, – пробормотала я и опустила топор.
Я вышла из отцовской спальни, захлопнув за собой дверь, и уснула в собственной постели, прижав топор к груди.
Через несколько месяцев отец уехал.
Купленный им для нас дом находился в совершенно диком месте. На дорогу до школы у меня уходило сорок пять минут. Я оказалась одна посреди пустыни. Дом был достаточно велик для двоих, но когда отец съехал, он превратился в настоящую пещеру.
Внешне дом выглядел идеально для ситкома «Задержка в развитии». Его построили в спешке, когда Америка до 2008 года переживала строительный бум. Я покрасила стены в комнатах в яркие цвета: лаймово-зеленый и фиолетовый. Одна комната осталась пустой. Туда я скидывала грязную одежду. На заднем дворе был сломанный фонтан – в чаше скопилась тухлая вода, по которой плавали остовы огромных иерусалимских сверчков (лжекузнечиков). Как‑то раз я на улице рисовала большой ярко-красный плакат с рекламой домашних танцев. И вдруг ветер вырвал плакат у меня из рук, и тот улетел прямо в чашу со сверчками. Выглядело это так отвратительно,
