Впоследствии Дж. Брунер вводит механизм, опосредующий влияние личностных факторов на восприятие, так как в противном случае восприятие становится непосредственным выражением личностных особенностей. Таковым является своеобразное когнитивное образование или гипотеза, понятие, близкое «установке», «познавательному предрасположению». Процесс восприятия состоит из трех этапов:
1) восприятие начинается с некоторого ожидания или гипотезы (готовность к восприятию);
2) прием информации из среды;
3) процесс проверки или подтверждения (информация либо подтверждает гипотезу, либо оказывается ей несоответствующей).
Важнейшая характеристика «гипотезы» – ее сила. Чем сильнее «гипотеза», тем выше вероятность ее возникновения в ситуации и тем меньше количество соответствующей информации, необходимой для ее подтверждения. Тем самым и больший объем несоответствующей этой «гипотезе» информации необходим для ее опровержения. Сила «гипотезы» зависима в основном от пяти факторов: частоты подтверждения в прошлом; количества альтернативных гипотез; познавательного подкрепления; мотивационных и социальных факторов. Таким образом, связующими звеньями теории восприятия с теорией личности служат различия в характере и силе «гипотез», используемых различными индивидами. Эти различия и отражают личностные особенности.
Исследования, проводимые «новым взглядом», позволили обнаружить и некоторые частные проективные феномены личностного происхождения. Оказалось, что восприятие эмоционально значимого материала, являющегося социально запретным (например, демонстрация порнографии, слов-ругательств) в условиях затрудненности его опознания (например, расфокусировка изображения) может подвергаться весьма значительным изменениям. Так был обнаружен феномен, названный перцептивной защитой. Он выражается в том, что запретные или неблагоприятные стимулы опознаются (сравнительно с нейтральными) хуже, подвергаются искажениям, в то же время наблюдается обратное перцептивной защите явление – более раннее опознание отрицательных аффектогенных стимулов. Для объяснения этого явления Дж. Брунер (Bruner, 1948) считает возможным говорить о следующих трех механизмах селективного восприятия.
♦ Механизм резонанса – стимулы, соответствующие потребностям, ценностям личности, воспринимаются точнее и быстрее, нежели им несоответствующие.
♦ Механизм защиты – стимулы, несущие потенциально угрожающую «Я» информацию, узнаются хуже, подвергаются большему искажению.
♦ Механизм сенсибильности – стимулы, угрожающие целостности индивидуума, могущие привести к расстройству психического функционирования, узнаются ранее всех прочих.
Экспериментальные данные показали, что существуют индивидуально-личностные различия в реагировании на аффективно насыщенные стимулы. У лиц с высоким уровнем тревожности, ригидностью мышления, избегающих эмоционально насыщенных ситуаций, «забывающих» события, связанные с собственными неудачами, чаще всего и обнаруживается перцептивная защита. Те же, кто не уклоняется от угрожающих ситуаций, кто инициативен во взаимодействии с социальным окружением, люди, понимающие и принимающие себя такими, какие они есть, раньше других опознают «опасные» стимулы, включая механизм сенсибильности. Проявлению этих перцептивных феноменов в проективных методиках было посвящено немало исследований. Их критическую оценку мы сделаем позднее, рассматривая один из наиболее дискуссионных вопросов – возможность проникновения в бессознательное с помощью проективного подхода.
«Новый взгляд» также внес ясность в решение вопроса о диагностике потребностей проективными методиками. Была раскрыта связь между содержанием потребности, ее интенсивностью и проективным выражением. Потребности, которые не несут угрозы «Я», но не находят по тем или иным причинам удовлетворения, могут непосредственно или аутистически проявляться, проецироваться (об аутистической проекции см. выше). Иначе обстоит дело с блокируемыми, скрытыми от «Я» потребностями. В этом случае невозможна их непосредственная проекция, так как они опосредуются защитными механизмами. Наконец, потребность прямо проецируется до тех пор, пока усиление ее интенсивности не «запустит» защитные механизмы, чрезвычайно сильная потребность, даже и будучи противоречащей требованиям «Я», может привести к личностному дисфункционированию.
В 1950-е гг. для обоснования проективных методик привлекаются исследования, которые разрабатываются во многом в русле психоаналитического учения о механизмах контроля, а также представления об «Эго-функциях», свободных от конфликта. Так, Д. Рапапорт (Rapaport, 1945) полагал, что развитие «Я» связано, во-первых, с прогрессирующей эмансипацией когнитивных функций от примитивных аффективных структур личности, во-вторых, с дифференциацией самих аффективных структур, их автономизацией от базальных влечений. Вследствие этого устраняется искажающее влияние разного рода побуждений на познавательные процессы, преобразующиеся в «Эго-функции, свободные от конфликта». Также появляются более совершенные механизмы их регуляции, одним из которых и будет контроль. Контроль опосредует отношения субъекта со средой путем учета как объективных свойств стимуляции, так и потребностей личности. В отличие от защитных механизмов, контроль действует в любых ситуациях. Контроль – индивидуальный подход к разрешению аффективно нейтральной задачи.
Изучение механизмов контроля, а позднее и более широкого образования – когнитивного стиля, способствовало сосредоточению внимания исследователей на детермининации проективной продукции индивидуальной стратегией познания субъекта. Ответ испытуемого на стимулы проективных методик начинает пониматься как итог сложной познавательной деятельности, в которой слиты воедино когнитивные и аффективные особенности личности.
Такая позиция находит поддержку со стороны известных американских психологов. Так, И. Вайнер (Weiner, 1993) утверждает, что поиск единой теории, связывающей особенности интерпретации стимулов с личностными характеристиками, – это поиск несуществующего, поскольку методика Роршаха, по его словам, сама по себе не тест личности; это методика генерирования данных. А вот уже эти данные, как и любые фрагменты человеческого поведения, могут быть интерпретированы с разных теоретических позиций. Все, что необходимо знать, – это почему методика Роршаха или любой другой проективный тест генерируют информативные данные. И. Вайнер видит тому две причины: во-первых, методика Роршаха создает ситуацию принятия решения, в которой люди ведут себя так же, как и в подобных ситуациях в жизни, проявляя свой личностный стиль; во-вторых, методика создает ассоциативную ситуацию, в которой люди склонны приписывать личностные характеристики тому, что они воспринимают, проявляя, таким образом, свои склонности и убеждения (ср. с характеристикой теста Роршаха Дж. Экснером [Ехner, 1980, р. 564]: «Нет, этот тест не рентгенограмма души, психики. Было бы чудесно, если бы все это было так. Но фактически данные теста позволяют в какой-то мере установить, как испытуемый воспринимает, перерабатывает впечатления, исходящие от окружающего его мира или той части этого мира, которую можно воспринимать по-разному»).
И. Вайнер рассматривает два общепризнанных в США подхода к интерпретации методики Роршаха: как средство измерения особенностей когнитивного структурирования (включая процессы внимания, восприятия, памяти, принятия решений и логического анализа) и как мера тематического воображения (вовлекающего процессы ассоциации, проекции и символизации), трактуемого на основе психоаналитической теории эго-функционирования. И. Вайнер настоятельно подчеркивает, что методика Роршаха не перцептивный, не психоаналитический, не каким-либо иной тест; она не нуждается в теориях, поскольку говорит сама за себя; а любые попытки доказать превосходство той или иной теории будут бесплодны. Ныне намечены линии интеграции используемых систем интерпретации, в рамках которых реакции на «пятна» Роршаха рассматриваются и как процессы перцептивной организации, и как ассоциативные процессы, выявляющие скрытую динамику личности (Rapaport, 1946/1968; Exner, Weiner, 1982).
Интересны и подходы к пониманию и теоретическому осмыслению механизмов, реализующихся в проективных методиках, сложившиеся в советской психологии. При этом нужно помнить о том, что для немногочисленных советских исследователей, вынужденных преодолевать недоверие официальной науки к проективным методикам, «запятнанным» близостью к психоанализу, естественно стремление в их теоретическом обосновании использовать наделенные у нас едва ли не магическим объяснительным потенциалом понятия установки и деятельности.
