Рукава свитера превращались в гетры, а шарфы – в пояса. Мой разум раскрывался. Я слышала голоса, думала о смерти и рыдала до глубокого вечера. А когда просыпалась, наступал понедельник, и у меня снова находилась куча работы.
Именно журналистика помогла мне создать первое портфолио – символ достижений. Журналистика (и пост главного редактора) привела меня в университет Калифорнии в Санта-Крус, хотя на экзаменах я набрала жалкие 2,9 балла. И журналистика помогла мне пережить период старшей школы.
Торжества по поводу выпуска проходили на огромном стадионе в центре города, где собрались тысячи родителей и родственников. В этой толпе было трудно различить лица – но отца там не было.
Мы все так странно смотрелись в шапочках и мантиях. Нас уже охватила ностальгия, которая сделала всех щедрыми на эмоции. Мы обнимали старых друзей и со слезами на глазах прощали злейших врагов. Но мои глаза оставались сухими. Я слышала радостные возгласы одноклассников: «Ура! Мы сделали это! Мы это пережили!» Для меня эти слова имели буквальный смысл. «Меня не должно быть здесь, – думала я, глядя, как они улыбаются для общей фотографии. – Я должна была умереть».
Когда мы выходили со стадиона, ко мне подбежала наша чудаковатая учительница английского языка и протянула конверт. В самом начале старшей школы она велела нам написать письма самим себе – и вот сегодня я его получила.
В то время почерк у меня был более детским, чем сейчас. Письмо было написано на листке из блокнота с водяным знаком черепа. Я писала себе: «Ты получила аттестат. Тебя принимает мир. Мир, в котором есть кондиционеры для белья, группа System of A Down, террористические акты. Наверняка ты не думала обо всем этом в прошлом году (или вчера, неважно). Что ж, теперь ты взрослая, кем бы ты ни стала – ты стала лучше, умнее, стала более… ммм… зрелым (ха-ха) человеком, чем я сегодня. За эти четыре года ты прошла большой путь. И я, как бы то ни было, горжусь тобой».
И вот тут я заплакала. Неважно, гордятся ли мной родители. Я гордилась собой – и это было самое главное. Потому что именно я сделала это. Я справилась, я дошла до этого момента – и мне пришлось немало потрудиться.
Достижения были для меня главным. Они несли утешение. В колледже я стала редактором юмористической газеты, фрилансером и стажером крупных журналов – а ведь мне еще не было девятнадцати! Уже на первом курсе я вела семинары, посвященные гендерным проблемам и религии. Окончила обучение я за два с половиной года, причем с отличием. Я так торопилась, потому что хотела быстрее стать настоящим журналистом. К чему изучать теорию литературы, если я уже знаю, чего хочу, и обладаю всеми необходимыми навыками?
Но была еще одна причина – никто не хотел и дальше держать меня в кампусе.
Я многому научилась: правильно брать интервью и структурировать свои статьи, многое узнала о политике и людях. Но я так и не научилась быть доброй.
В университете я жила, как девушка, которая только что спаслась от виселицы. Я собирала все стаканы с пивом и воровала пакеты куриных наггетсов в столовой. Если я хотела сесть в центре аудитории, но кто‑то мешал мне пройти, я не пыталась осторожно пробраться по проходу – я просто вскакивала на столы и добиралась до выбранного места поверху. Стараясь стать самым популярным автором юмористической газеты, я совершала множество поразительно глупых и даже оскорбительных поступков. Для одной статьи я надела боди телесного цвета, маркером нарисовала на нем соски и лобок, объявила себя воинствующей феминисткой и пробежалась по кампусу, пытаясь получить что‑то бесплатно в разнообразных кафе в качестве компенсации за века патриархального угнетения женщин. Когда меня выгоняли из книжного магазина, заявив, что феминизм не дает мне права бесплатно брать шоколадные батончики, я завопила:
– Добрая женщина, очнись! Это не просто батончик! Это фаллический символ мужского доминирования!
И убежала.
Вместе со смелостью рос мой гнев. В колледже я впервые столкнулась с реальным женоненавистничеством и расизмом, и это сильно на меня повлияло. Как‑то на вечеринке белый парень спросил у меня, действительно ли у азиаток какие‑то особые вагины. Другой посоветовал мне не прикрывать рот, когда я смеюсь, потому что это делает меня похожей на пассивную японскую школьницу. Когда еще один парень полапал меня за задницу во время игры в софтбол, я схватила металлическую биту и погналась за ним, крича, что сейчас разобью ему голову. Товарищам по команде с трудом удалось меня успокоить. Я злилась, безумно злилась на ужасный мир, который меня окружал. И многим причиняла боль. Я твердила себе, что жить можно только так – иначе не защитишься от мира. Я твердила себе: «Я не девушка! Я – меч!»
Один из самых постыдных поступков я совершила, когда моей лучшей подруге в колледже поставили диагноз – рак яичников. Рак. Ей не исполнилось еще и двадцати одного года.
Мы с ней были сообщниками. Вместе писали колонку о сексе, хотя ни одна из нас о сексе и представления не имела. («Стесняешься квифинга? В следующий раз положи у кровати зонтик и при каждом таком звуке раскрывай его – тогда твой парень ничего не заметит!») Мы вместе ходили по магазинам, в спортзал. Вместе ходили по барам, хотя по возрасту еще не могли этого делать, и прятались под столами, когда начиналась проверка документов. В караоке мы распевали песни, подражая любимым певицам: когда мы заканчивали Freebird, она подбрасывала меня в воздух, а я хлопала руками, как крыльями. Но когда ей по-настоящему понадобилась дружеская поддержка, я бросила ее в одиночестве.
Я должна была быть рядом с ней, когда ей поставили диагноз. Варить ей суп и спрашивать о самочувствии по сто раз в день. Должна была вытаскивать ее на прогулки и воровать для нее красивые туфли. Находиться рядом, чтобы она могла поговорить о своих страхах. Должна была посвятить ей все свое время. Я должна была слушать ее. А я приходила к ней, валилась на диван и рассуждала о своем неожиданном открытии: расизм – это плохо. А в это время она сокрушалась из-за выпадающих волос. В это ужасное время я грузила ее своими разочарованиями, вместо того, чтобы хоть как‑то смягчить ее боль.
Через несколько месяцев, когда у нее началась ремиссия, ее бойфренд пришел ко мне:
– Мне жаль это говорить, но она больше не хочет общаться
