Очевидно и то, что ключевой элемент в этой схеме – «человек вообще» – выглядит очень шатким основанием социально-философских конструкций, поскольку и разные люди, и различные культуры в данном плане сильно различаются. Следует отметить и своеобразный эгоцентризм российской интеллигенции, идеологически обосновывающей грядущие реформы и моделирующей ее результат «под себя». Например, прорабатывая идеологему свободы применительно к нашему обществу, она явно мыслила последствия в соответствии с образом того, как она сама будет использовать свободу, мало считаясь с тем, как ею воспользуются другие категории населения.
Из релятивности представлений о природе человека следует также, что, за исключением стандартного набора свобод, которые должны иметь представители всех культур и народов, отсутствуют еще какие-либо свободы, которые все они могут себе позволить в равной мере, что, в частности, стоит за идеей необходимости различных моделей демократии и невозможности ее сведения к одному унифицированному варианту. Основным критерием такой избирательной «дистрибуции свободы» должно быть то, в какой мере ее социально необходимые ограничения «вочеловечены», интериоризованы модальной, т. е. типовой для данного общества, личностью и, соответственно, в каком объеме могут быть отменены внешние ограничения ее свободы. Это ставит «уровень допустимой свободы» в зависимость от различных характеристик модальной личности, – в первую очередь, от ее интеллектуального уровня, необходимого для понимания неизбежности ограничений свободы, и ее нравственного уровня, необходимого для того, чтобы, понимая неизбежность этих ограничений, личность была готова их соблюдать.
В плане дифференциации либералов[27] и консерваторов, а также различных видов либералов это означает, что основополагающее отличие первых состоит не в том, что они выступают за отмену ограничений свободы, а в том, что утверждают возможность минимизации внешних ограничений, налагаемых различными социальными институтами, и перевода их в форму ограничений внутренних. Как пишет А. А. Кара-Мурза, «искушение самочинной волей – важнейшая проблема, которую в полной мере учитывали классики европейской либеральной мысли. Скажу больше: значение и историческая правота либерализма всегда определялись не привлекательностью его моральных посылок, а реальной способностью нейтрализовать „новое варварство“ как выплеск непродуктивного индивидуализма, направить автономную активность человека в социально конструктивное русло. Задачей либерализма стала, таким образом, не декларация свободы «индивида вообще», а защита свободы личностей, достигших определенного уровня развития и доказавших (на основе выдвинутых либерализмом критериев) свой цивилизационный статус» (Либерализм в России, 1996, с. 58).
Псевдолибералы же отличаются от истинных либералов своей убежденностью в возможности отмены любых ограничений, как внешних, так и внутренних, или же в том, что любая личность способна накладывать на свою свободу внутренние ограничения. К сожалению, трудно не признать, что большинство людей, обозначаемых некогда престижным словом «либерал» в современной России, принадлежит именно к данной группе. Как подчеркивает С. В. Кортунов, «свобода для либералов – универсальная ценность, превалирующая над всеми остальными; самоценное благо, которое не может служить лишь чисто утилитарным целям… Однако если рассматривать свободу в „негативном“ смысле, как свободу от чего-то, то она рассматривается просто как отсутствие внешних ограничений» (Кортунов, 2009, с. 216), «нынешние либералы отделили понятие свободы от совести, стыда, личной вины и ответственности» (там же, с. 236), в результате чего «внутренние, моральные основы человеческого поведения заменяются внешними, формальными, а сдерживающие, нормативные начала ослабляются. Тем самым активизируются разрушительные потенции, сокрытые в глубинах человеческой психики. Возникает специфическая „не-управляемость“, о которой все больше и больше говорят в последние десятилетия, т. е. попросту говоря анархия. Свобода становится „даром данайцев“» (c. 215).
К числу неизбежных результатов принадлежат не только компрометация либерализма в современной России, да и в других странах, где в последние годы либеральные партии систематически проигрывают избирательные кампании (см. Кортунов, 2009), и превращение слова «либерал» чуть ли не в ругательство, но и освобождение этой идеологической ниши основной частью нашей интеллигенции. Если еще в конце 1980-х годов либерализм был «религией» российской интеллигенции, то сейчас трудно встретить ее представителя, который позиционировал бы себя в качестве либерала. Интеллигенция оказалась вытесненной из либеральной ниши не слишком чистыми на руку представителями совсем других социальных слоев, эксплуатирующих либеральные идеи для оправдания удобного им, но губительного для общества социального порядка[28].
Антисоциальная социализация
Ярким примером реализации в современном российском обществе псевдолиберальной идеи безответственной свободы, лишенной внутренних ограничений, стала ситуация во многих наших школах, а обостренная реакция на фильм В. Гай-Германики с одноименным названием очень симптоматична. Нет нужды описывать ужасы, которые имеют место быть в некоторых современных российских школах: повсеместный мат и блатной жаргон, причем нередко и на уроках, жестокость, переходящая в садизм, торговля наркотиками и т. п. Все это можно увидеть по телевидению, причем не в «чернушных» кинофильмах, а в документальной хронике, а также в любительских видеозаписях, выставленных в Интернете. В общем, историческая цепочка кинофильмов: «Первая учительница» – «Доживем до понедельника» – «Школа» достаточно выражает псевдолиберальную эволюцию «свободы». Не случайно, как отмечалось выше, темпы роста детской преступности у нас сейчас в 15 раз опережают темпы увеличения общей преступности, и насчитывается около 40 тыс. несовершеннолетних заключенных. Но в данном контексте важнее не множить количество примеров и оценивать степень их типичности, а выяснить, почему это происходит. Причин, естественно, много. Однако главную роль сыграли, во-первых, превращение свободы в одну из главных ценностей нашего общества, во-вторых, ее понимание некоторыми подростками как отсутствия любых правил и ограничений[29]. Любое сделанное им замечание такие подростки воспринимают как посягательство на их свободу – самое ценное, что у них есть, и отвечают крайне агрессивно. Школа же предполагает неизбежное накладывание ограничений. Один из Интернет-опросов показал, что ситуации, когда ученики оскорбляют учителя и не слушаются его, регулярно возникают в 43 % российских школ, когда ученики матерятся на уроках – в 50 %, когда они заняты только своей личной жизнью – в 44 % (Аргументы и факты, 2010, с. 7).
Подобная ситуация получает продолжение и в наших вузах, которых в современной России насчитывается намного больше, чем в СССР, хотя страна стала меньше. В результате, если в прежние времена в вузы поступали около 20 % выпускников школ, то сейчас поступают почти 100 %, что иногда выдается за одно из главных достижений современной российской демократии: дескать, ныне любой желающий может получить высшее образование, и это – безусловное благо. Не вдаваясь в обсуждение вопросов о качестве такого образования, опишем атмосферу, царящую в некоторых вузах, особенно негосударственных, где подчас больше озабочены количеством платных студентов, чем их поведением[30]: нецензурная лексика в коридорах, распитие пива и поцелуи на лекциях, подчеркнуто неуважительный тон обращения к преподавателям, и все это при слабом сопротивлении или вообще отсутствии такового со стороны руководства вуза. Культурно-нравственная деградация нашего студенчества (наличие блестящих и высокоинтеллигентных студентов, как и победы на международных олимпиадах наших школьников, неспособны противостоять общей тенденции) продолжает «антисоциальную социализацию», которая у многих начинается в школе, если не раньше, закрепляя описанный выше «развязно-агрессивный» тип личности. При этом трудно не заметить, что наше общественное мнение, суды, правозащитники и журналисты практически всегда занимают сторону школьников и студентов, что настраивает их самих и их родителей на «качание прав» по любому поводу, побуждая, в частности, к опротестовыванию в судах даже полученных оценок, не говоря уж об исключении из школы или вуза. Права же преподавателей при этом редко кого волнуют, что очень характерно для позиции некоторых наших правозащитников, которым свойственна бо́льшая озабоченность правами субъектов девиантного поведения, чем его жертв.
После получения корочки о высшем образовании (часто не самого образования) такие выпускники попадают в различные фирмы и организации, где подвергаются некоторому окультуриванию благодаря существованию там более действенных механизмов контроля (ведешь себя неподобающим образом – уволен), однако более ранние ступени социализации оказывают на них неизгладимое влияние.
