Ушел и рассказчик со своим моряком. Сбросив свою амуницию, запугивающую штатских и придающую морякам их самоуверенность, моряк превратился в ручное животное. На груди его были вытатуированы слова: «НЕТ В ЖИЗНИ СЧАСТЬЯ». Рассказчик восклицает:
«Возможно ли это? С таким ртом, такими зубами, такими глазами, таким животом, такими плечами, с этими железными мускулами, с этими ногами?
НЕТ СЧАСТЬЯ, с этим сказочным маленьким растением под трусами, покоящимся сперва скорченным, но вот распрямляющимся, увеличивающимся, вырастающим и выбрасывающим далеко свое семя, как только оно находит стихию любви…»
(Mitchell 1995: 221–223)
Квентин Крисп высказывался о моряках так:
«Сказочное благородство в их характерах было неодолимым соблазном — особенно если соединенное с туго облегающей униформой, главная сексапильная черта — это откидной клапан их брюк. Немало моих друзей качались в экстазе, описывая удовольствие отстегивать это причудливое портновское устройство»
(Crisp 1968: 90–91)
По ироническому замечанию Жене (1995: 207), «флот — это прекрасно организованное учреждение, попав в которое молодые люди проходят специальный курс обучения, позволяющий им стать объектом всеобщего вожделения». И. С. Кон (1998: 402) расшифровывает это наблюдение:
«В образе матроса закодирован чуть ли не весь спектр гомосексуальной фантазии: молодость, мужественная красота, особая эротическая аура, связанная с пребыванием в закрытом мужском сообществе, физическая сила, жажда приключений и романтика дальних странствий, элегантная форма и особая «матросская» расхлябанная, вихляющая, с подрагивающими бедрами походка».
У Жана Жене моряк и убийца Кэрель в общении с содержателем притона, полицейским, своим офицером постепенно открывает в себе гомосексуальность. Жене с пониманием и сочувствием описывает, что так властно влечет к этому белокурому моряку его офицера, полицейского Марио, береговых педиков. «Он ходит вразвалку и небрежно опускает их (босые ступни) на палубу. Кэрель постоянно улыбается, но лицо его печально». «Кэрель поднял руку и пригладил волосы у себя за ухом. Этот жест, обнаживший бледную и напряженную, как живот форели, подмышку, был так прекрасен, что глаза доведенного до исступления офицера уже не могли вынести его». И всё это в атмосфере портового города, где туман грозит быть пробитым пулей, а по пирсу бродят невидимые фигуры.
«Стоит только протянуть руку (ставшую вдруг такой далекой и чужой), как натыкаешься тыльной стороной ладони или крепко обхватываешь пальцами теплый, вибрирующий, могучий, уже освобожденный от белья обнаженный член докера или матроса, застывшего в ожидании, сгорающего от нетерпения и желания запустить в гущу тумана поток своей спермы…»
(Жене 1995: 69,78–79, 85)
Джеймс Болдуин помещает своего Дэвида после гибели Джованни в притоны Ниццы, где Дэвид предается разгульной любви с моряками и где его застает с ними его невеста.
Фигуры матросов заполняют гомоэротические картины Рикко (Энрико-Эриха Фассмера), Эмлена Эттинга и Жана Кокто. Более документальны эпизоды из мемуаров кинорежиссера Дерика Джармена.
«Когда мне было 23,- пишет он, — я провел лето в Греции. Однажды ночью на Родосе, в потерянности, я сидел на набережной, наблюдая, как местные парни ловят осьминогов. В порту было несколько кораблей греческого флота. Молодой лейтенант в белоснежно белом, сопровождаемый матросом, остановился и спросил меня, откуда я. Узнав, что я из Англии, он сказал: «Не хочешь ли послушать настоящую греческую музыку?». Он и его друг повели меня в небольшую квартирку возле крытого рынка и поставили на граммофоне музыку базуки.
Матрос заварил крепкого кофе, принес пирожных и очень церемонно подал это всё нам. Потом он исчез за занавесом и появился с шалью из серебристого шифона, усыпанного серебряными звездами, с которым и стал танцевать. Мужчины, как я понял, удивительно хороши в стриптизе. Когда он кончил танец, он натянул завесу вокруг нас. Я оттрахал в задницу лейтенанта, а после этого он спросил меня, у всех ли английских парней такие члены, как у меня. Вдвоем они отвели меня в бар, где их приятели танцевали друг с другом, и втянули меня в эту свалку»
(Jar-man 1992:12).
Он же цитирует из «Правящих страстей» рассказ члена парламента Тома Драйберга об эпизоде 1943 года.
«Я шел по улице Принцев к своему отелю. Война еще шла, и весь город был затемнен. В таком тусклом свете можно было различить только контуры прохожих, и я натолкнулся на высокую фигуру в иностранной морской форме. Один из нас зажег спичку, чтобы закурить. Это был норвежский моряк, типично скандинавского облика, с льняными волосами и благодушно привлекательный. Он был, видимо, еще и подвыпивши — жаждущий всего, возможно, одинокий (одиночество часто столь же острый стимул, как и похоть).
Я сказал, что в садике в нескольких ярдах от места, где мы стояли, есть бомбоубежище. Ни один из нас не говорил на языке другого, но он с готовностью пошел со мной в бомбоубежище. Там было полностью темно, но другая спичка показала скамью вдоль одной из стен…
За несколько секунд он спустил наполовину свои штаны и уселся на скамью, удобно привалившись к стене. Мы обнялись и поцеловались вполне тепло, но мой интерес сосредоточивался ниже, на его длинном необрезанном и суживающимся к концу, но каменно твердом стояке. Скоро я был уже на коленях. Слишком сосредоточенный и слишком быстрый, вероятно. Дело в том, что через короткое время тишина убежища была нарушена ужасающим шумом — скрежетом гравия под сапогами рядом с нами. Внезапно ослепительный свет фонаря осветил нас целиком, и низкий голос с шотландским акцентом пролаял в тоне гневного отвращения: «Ах вы выродки, вы пара грязных б….и…» Никакое оправдание было невозможно… и я встал, чтобы оказаться лицом к лицу с молодым шотландским полисменом, из-за спины которого выглядывал констебль постарше»
(Jarman 1992: 10).
Джармен добавил, что в пятидесятых станция Ватерлоо была очень известна как «плешка».
«Моряки, которые были гомиками или хотели зашибить пару фунтов, обычно пропускали последний возвращающийся поезд в Портсмут и после секса с клиентом рано утром ловили грузовой молочный поезд… Черчилль как-то заметил, что традициями флота являются ром, бунт и содомия»
(Jarman 1992: 11).
В последней части мнение Черчилля подтверждается историками (Guilbert 1976; Burg 1983).
В чем причины этого? Почему и как естественное товарищество оторванных от материка юношей перерастает в гомоэротические чувства?
Как и в армии, в молодом мужском сообществе на корабле, особенно на военном корабле, который редко заходит в порты, накапливается сексуальная напряженность и чувство тоски по теплоте и участию. То и другое, как и там, вначале развиваются порознь. Но отсутствие женщин не приводит к ослаблению того и другого. Пожалуй, даже наоборот.
Морской пехотинец, лейтенант Фрэнк, в беседе с Зилэндом замечает:
«Я заметил одну вещь. Я проделал два тихоокеанских перебазирования со времени поступления, и такая ирония с этими моряками: единственное время, когда парни следят за своим телом, это когда они уходят в море на шесть месяцев. А когда они возвращаются к своим женам, они и не думают о том, как они выглядят. Они опускаются до ожирения и неопрятности. Но выйдя в море, мужики больше заботятся о своем внешнем облике, а ведь вокруг них только другие мужики!
3: Конечно, одна причина этого, возможно, то, что им больше и делать нечего. Но ты думаешь, они сознают, что другие парни смотрят на них?
Ф: Определенно. В частности в спортзале. Да, может, что-то в этом от любования и поиска целей…
3: И соперничества и соревнования.
Ф: Это часть всего, но я думаю, что в этом есть еще что-то… Будучи геем и открытым, ты ведь знаешь, как другие люди смотрят на тебя. Есть род какого-то помысла, который ты улавливаешь в других людях. И это больше, чем просто мужское товарищество.
3: Эти моряки хотят выглядеть желанными.
Ф: Вот именно. А ведь единственные люди вокруг, кто мог бы их возжелать, это другие мужики.»
(Zeeland 1996: 92).
То есть поиски близости, теплоты и одобрения носят не чисто духовный или сугубо товарищеский характер. В них сквозит нечто телесное, физическое, плотское. Морские «бадди» это больше, чем закадычные друзья.
«Даже гетеросексуальные парни к собственному удивлению покидают нормы гражданской жизни, прибегая друг к другу в поисках близости и привязанности. Берт Миллер, гомосексуально ориентированный морской офицер, служивший на военно-грузовом корабле на Тихом океане, был ошеломлен однажды вечером, обнаружив, что некоторые члены команды, пребывавшие уже больше года в плавании и видевшие женщин лишь один раз на Филиппинах, сидели на палубе в темноте на киносеансе парочками. Стоя позади рядов коек, на которых парни сидели, он начал замечать по их силуэтам, вырисовывавшимся против света с экрана, что они держатся за руки. Месяц спустя или около того они уже сидели в обнимку, а затем «еще месяц спустя уже можно было заметить целующихся». То, что парни делали, «было очевидно для них самих, — подчеркивает Миллер. — И это был не только задний ряд». Но это оставалось незаметным, для офицеров, восседавших в привилегированном первом ряду кресел.»
