Посмотрим, что произойдет, если мы попробуем отступить от этой биологически генерируемой системы мысленных образов с ее разделением на фигуру и фон. Чтобы избежать вопроса, что лежит за пределами Вселенной, Хокинг предположил, что у Вселенной нет границ. Чтобы сделать это, он попросил бы нас принять иной взгляд на Вселенную. Его визуальная метафора: у Вселенной есть форма, по которой, подобно Земле, можно двигаться непрерывно, не наталкиваясь на стены, обрывы и ущелья. Если по ней можно передвигаться бесконечно, то она фактически не имеет границ. Хотя этот мысленный образ, судя по всему, удовлетворял Хокинга, я не могу понять, как отсутствие границ на «поверхности» Вселенной может что-либо говорить о том, что находится за ее пределами или что существовало до ее появления.
В введении я описывал, как система ментальных ощущений в мозгу генерирует точку зрения от первого лица. На этом примере мы можем наблюдать, как разница в видении становится отправной точкой теории, создаваемой для решения проблемы, которая сама по себе может оказаться в буквальном смысле умозрительной [86]. Но даже после того, как Хокинг потратил большую часть своей карьеры на детальную разработку этой теории, альтернативная картина мысленного взора Хокинга не может преодолеть проблему более привлекательного универсального мысленного образа с фигурой и фоном. В конце концов, Хокингу пришлось бороться с необходимостью сказать что-либо о фоне, окружающем его безграничную Вселенную. Пытаясь использовать свою альтернативную перспективу для объяснения нашего стандартного неполноценного видения, он оказывается в логическом тупике утверждений о спонтанном созидании и о том, что гравитация как-то существовала до пространства и времени [87].
Я не могу позволить себе сомневаться в теоретических выкладках Хокинга – у меня нет достаточного понимания математики и физики. Я говорю не об истинности его теории. Меня беспокоит, что степень невежества (или намеренного пренебрежения) в отношении проблемы того, как мозг производит мысли, трансформируется в обожествление чистого разума. Согласно недавнему пресс-релизу Хокинг сказал, что его интерпретация законов, управляющих нами и нашей Вселенной, на сегодняшний день является единственным кандидатом на законченную «теорию всего». Если это подтвердится, то это будет унифицированная теория, которую искал Эйнштейн, считающаяся триумфом человеческого разума [88, 89].
У меня нет желания критиковать Стивена Хокинга. (На уровне личности я большой почитатель его труда и героического духа, проявляющегося в жизни с одним из самых инвалидизирующих и деморализующих неврологических заболеваний.) Мне интереснее подчеркнуть, как концепция работы разума становится отправной точкой всех теорий, будь то теории космоса, изменений климата или природы сознания. Теории не должны начинаться с предположений в отношении исследуемого объекта. Они должны начинаться с пристального взгляда на инструмент – разум, – который создает эти предположения. В противном случае это будет еще одним шагом к вере в спонтанное создание чего-то из ничего.
К тому же, кто сказал, что чувства, которые он описал в своем дневнике, – это его истинные чувства? Кто сказал, что всякий раз, когда его перо двигалось, он действительно был самим собой? В один момент он мог быть действительно самим собой, в другой – просто выдумывать. Как мог он знать наверняка? Зачем ему вообще было бы надо знать наверняка?
Дж. М. Кутзее [90]
В последние годы идея рациональности мышления получила ряд мощных ударов, от описания сотен когнитивных искажений и до понимания той разрушительной роли, которую эмоции могут играть в том, что мы считаем рациональным принятием решений. Движения самосовершенствования, например, занимающиеся тренировкой эмоционального интеллекта, все чаще фокусируются на методах обуздания эмоций. Мы можем научиться считать до 10, глубоко дышать и откладывать важные решений, пока не утихнет бурлящее внутри раздражение. В идеале мы должны быть способны выработать аналогичные методы для процессов узнавания и совладания с эмоциями с их потенциально ненадежными ментальными ощущениями.
Однако между эмоциями и ментальными ощущениями существует фундаментальная разница. Мы не можем отстраниться от ментальных ощущений – они являются тем единственным средством, с помощью которого мы оцениваем свое психическое состояние. В книге «On Being Certain» я подчеркивал биологическую основу, которая делает необоснованное чувство убежденности столь труднопреодолимым. К несчастью, это так же верно для всех остальных ментальных ощущений. Посмотрите, например, какую важную роль личное ощущение причинной связи (или ее отсутствия) играет в формировании убеждения о глобальном изменении климата.
Большинство ученых-климатологов уверены, что «усилившиеся ураганы соответствуют прогнозам о том, что потепление на планете повысит вероятность погодных катаклизмов» [91, 92]. Тем не менее для некоторых сильнейшая снежная буря на северо-востоке США 2009 г. была свидетельством против глобального потепления. По словам сенатора Джеймса М. Инхофа, «если идет больше снега, а на улице холодает, значит, никакого глобального потепления нет» [93]. Дональд Трамп[26], ссылаясь на сильную снежную бурю, предложил Нобелевскому комитету отобрать Нобелевскую премию мира у Эла Гора[27] [94]. Сенатор Джефф Бингамэн, председатель Комитета по природным и энергетическим ресурсам, утверждал, что мощные снегопады сильно осложняют защиту утверждения о том, что глобальное потепление является неминуемой угрозой.
Свидетельские показания примечательно ненадежны и подвержены всем специфическим искажениям индивидуального восприятия. То же самое и с определением причин, если оно не является итогом тщательной научной проверки. На деле выводы о причинных связях, основанные на восприятии, тоже свидетельства очевидцев. Легко закрыть глаза на попытки отрицать угрозу глобального потепления, сочтя их за демонстративные политизированные высказывания, но это будет недальновидно. Вместо того чтобы ограничивать собственное видение полного спектра мнений, считая часть из них следствием корыстных намерений, невероятной глупости или набора психических расстройств, мы можем рассмотреть их физиологическую подоплеку.
Соедините ментальное ощущение уверенности и причинности с врожденными биологическими тенденциями к избеганию неопределенности и упрощению сложных проблем до управляемых чанков (информации или мнений), затем добавьте набор определенных личностных черт (ригидности, недостаток эмпатии и заботы о будущих поколениях, гордость от причастности идее) и получите первоклассный биологически выверенный рецепт пренебрежения состоянием климата. Снег на улице становится достаточным свидетельством, что температура не повышается. (Трагический замкнутый круг политической дискуссии: то, что началось как политическая программа, заканчивается громким голосом в скрытом нейронном слое, и наоборот: что начинается как непонимание причин, заканчивается как политическая программа.)
Точно так же, как ментальные ощущения влияют на наши мысли, то, что мы думаем о ментальных ощущениях, влияет на наше представление о разуме. Остановите меня, если вы никогда не задавались вопросом, скучает ли по вас ваша черепашка или игуана, когда вы уезжаете. Или, глядя на парочку гусей, охраняющих своих птенцов, не размышляли, обладают ли они чувством альтруизма, сочувствия и самопожертвования, или понимают ли, что они моногамны (так много гусей, так мало времени, а ведь они проведут вместе всю жизнь). Рассказываем ли мы своей дочурке о чувствах ее механической собачки или решаем, обладает ли родственник в состоянии клинической комы некими ненаблюдаемыми проявлениями сознания, мы неизбежно приходим к тому, что либо приписываем другим агентивность, намерение и чувство Я, либо отказываем им в этом в зависимости от нашего понимания, что представляют собой подобные психические состояния.
Чувствуете ли вы, что растение, тянущееся к солнцу, делает это намеренно и целенаправленно? Если нет, то почему нет? Многие из нас начнут с самого простого предположения: у растения нет центральной нервной системы, поэтому у него не может быть и намерений. Оно наклонилось в сторону солнца совершенно рефлекторно – это прямая демонстрация фототропизма. Но если престарелая глуховатая тетушка наклоняется к вам, чтобы лучше вас слышать, вы уверены, что ее поведение целенаправленно. Если даже вы подозреваете, что это чисто автоматическое движение, вы все равно, скорее всего, увидите за ним цель и намерение, хотя бы на неосознанном уровне.
Точно так же, как ментальные ощущения влияют на наши мысли, то, что мы думаем о ментальных ощущениях, влияет на наше представление о разуме
