Оставаясь последовательной, ей следовало выбрать женщину-аналитика, на которой бы копстеллировался материнский комплекс. Затем ей следовало обратиться к более глубокой проблеме: отсутствию основы ее женской идентичности, кроме потоков извержения лавы. Отсутствовала любящая мать, вынашивающая девять месяцев ребенка в теплой темной утробе. Эта мать могла ее переубедить или обрадоваться ее появлению в жизни. Вместо этого ее чрево было наполнено страхом и ужасом, порожденным извержением Везувия; ее рождение было борьбой, ее земное существование - сомнительным даром.
Мать, не способная обрадоваться появлению на свет дочери, лишает ее основы бытия. Точно так же мать матери, то есть бабушка, по всей вероятности, была лишена корней, соединяющих с землей женское тело. Независимо от причины инстинктивная жизнь оказалась для нее недоступной, и она, лишенная женской энергии, относилась к своему дому, как к себе - со всеми этими «следует», «необходимо» и «должно», присущими властной воле. Жизнь питалась не из реки любви, а из силы воли, требующей совершенства, причем совершенства незыблемого и вечного. В таком случае отец может быть не королем, а наследным принцем, и тогда отец и дочь бессознательно объединяются против деспотичной королевы - матери-патриарха.
Именно в такой семье родилась Яффа. В свои двадцать с небольшим лет она осознала себя глубоко несчастной. В противоположность многочисленным «папиным дочкам», выбирающим себе аналитика-мужчину со словами: «Я знаю, что в него влюблюсь», она пошла к женщине-аналитику, зная, что нуждается в женщине. Более пяти лет она проходила анализ и работала со своим телом. Вместе с ней мы из сотен сновидений выбрали пять, послуживших на се пути вехами от положения жертвы до обретения свободы. Эти сны иллюстрируют трансформацию, которая всегда совершается на архетипическом уровне. Только на такой глубине происходит настоящее исцеление. Именно там эго защищает бесконечная мудрость Самости, постепенно разрывая вуаль иллюзии в процессе обретения эго способности к ассимиляции истины. Она ежедневно раскачивает энергии зрелой маскулинности и женственности и приводит их в равновесие, тем самым постоянно обеспечивая их внутреннее согласованное взаимодействие. Хотя ее образы сначала могут показаться крайностями, именно они составляют язык бессознательного, язык сказок и мифов.
В деревне, где жила мать Яффы, ее уважали за то, что она была современной культурной женщиной, ответственной и хорошей матерью. По отношению к своей дочери она была злющей ведьмой. Отец Яффы был художником, чьи «уникальные руки никогда не держали молотка». Его мягкость создавала вокруг пространство, полное любви и чувственности, которое, разумеется, притягивало дочь. Она наслаждалась культурным наследием, которым он ее одарил. Мать Яффы тоже была художницей, не привносившей в повседневную жизнь утонченности, которую может дать любовь к прекрасному, если, конечно, за этой красотой не скрывается деспот.
«Я вижу свою мать, одетую как-то зловеще, - говорит Яффа. - Она налегает на кухонный стол, и ее огромные груди вываливаются из платья. Она опускается на стул и заправляет их обратно. Ее полные щеки висят, как у хомяка. Она всегда что-то говорит, говорит… или свистит. Она съедает две трети того, что приносит, оставляя одну треть сестре и мне. Кажется, она меня вот-вот съест.
В шестнадцать лет я больше не могла там оставаться. Я не могла есть. Во мне ни на что не хватало места. Я закрылась и больше не раскрывалась. Была готова взорваться. Я стала есть только сухой хлеб. Стала курить и уходила из школы, чтобы выпить мартини. Я просто хотела умереть. Я испытывала желание оставаться бессознательной настолько, насколько это возможно, лишь бы просто выжить. Однажды я не смогла встать. Я не могла понять, почему врач сказал, что нет ничего страшного. Потом я узнала, что мать ему сказала, что я только симулировала болезнь и наелась мела. Навязчивая привычка жевать и пить осталась со мной даже сейчас, когда я испытываю тревогу».
Во время второй мировой войны мать Яффы жила в Европе. Подобно большинству людей, прошедших через войну, она никогда не высказывала вслух своих переживаний. Она хотела их забыть. Хотя Яффа редко слышала рассказы о войне, ее бессознательное улавливало жестокость и оторванность от мира, которые испытывала мать. Оторванность от мира - это и есть жестокость в самой утонченной форме. И то и другое нашло свое проявление в сновидениях.
За два года до начала анализа Яффе приснился кошмар, в котором дикие псы терзали ее конечности. Далее последует главный сон из серии сновидений, в которых она оказывается лишенной своего тела.
«Руку или ногу?» - спрашивают бестелесные голоса.
Мои конечности пылают на живом теле. Кто-то хочет кусок бедра и отрезает его ножом. Мне тоже нужно съесть кусок. Жареное м'ясо свисает с моих костей, но я не чувствую физической боли. Я тку настенный ковер, но не могу это делать, так как не имею ни рук, ни ног. Кто-то начинает мне помогать. Левая половина уже закончена: на ней изображен узор из маргариток белого, серебряного и пастельно-голубых тонов. Я надеюсь, что придет время, когда смогу закончить его сама. А сейчас я не в состоянии это сделать, поскольку мои руки и ноги «не в порядке».
Отец Яффы оставил жену и двух дочерей, когда Яффе было пятнадцать месяцев. Так как она была его любимицей, мать стала злобной по отношению к ней, зато к ее сестре Ларе - исключительно нежной и внимательной. Ее каннибалистическое отношение к старшей дочери ясно проявляется в сне Яффы. Руки необходимы Яффе, чтобы охватить реальность, а ноги, которые могли бы служить опорой для ее точки зрения, по всей вероятности, опалены ненавистью, существующей между матерью и дочерью.
Но даже в этом кошмаре просматривалась возможность исцеления. Ей следовало съесть кусок собственного тела, то есть вобрать в себя (буквально - заключить в свое тело) собственную энергию. То есть ей следовало самой себя возродить, в чем, собственно, и заключается аналитический процесс. Более того, она ткала ковер, который символизировал ее проблему ассимиляции своего жизненного паттерна. Ковер во сне следовало повесить на стену. Это совершенно не то место, на котором можно стоять, однако на ковре имеются знаки надежды, ее любимые полевые цветы. «Тогда я не имела твердой точки зрения, - говорит Яффа. - Вместо нее было множество разных изменяющихся взглядов, напоминающих рисунок настенного ковра».
Часть левой стороны ковра, связанная с бессознательным, была закончена. Это позволяло предположить, что, несмотря на невозможность обретения эго-сознанием твердой точки зрения, в узнаваемый жизненный узор бессознательное вставляет любые подходящие эпизоды жизни. И эту комбинацию ни в коем случае нельзя назвать хаосом.
Семь лет спустя, в сновидении с совершенно противоположным содержанием, Яффа, гуляя на лугу, нашла множество тонких нитей все возможных расцветок и радужных оттенков вместе с золотой и серебряной пряжей, которую можно было прясть. Теперь, вместо вплетения в жизнь коротких обрывков нитей, она могла с полной уверенностью взять длинную пряжу, чтобы самостоятельно ткать узор своей жизни.
Было исключительно важно, что Яффе удалось найти эти нити, ибо она находилась в богемном окружении, в котором отвержение от семьи маскировалось заботой и вниманием. Находясь в состоянии диссоциации, ей пришлось обратиться к творческой работе, к созданию настенного ковра. Настенный ковер появился в ее более раннем сне и оказался явным «крючком» для ее проекций. Такое его появление могло стать первым проявлением исцеляющего образа, а именно в это время возникла опасность конкретных проявлений ее болезни. Между вплетением фрагментов и работой с длинными нитями был пройден длинный и страшный путь. На каждом его этапе попытки внедрения жизни в искусство не обходились без столкновения со смертью и вместе с тем не оказывали на процесс никакого влияния.
Год спустя после начала анализа Яффе приснилось, что она несет свое тело в газовую камеру. Она держала его под мышкой слева в надежде на то, что по крайней мере ей оставят пепел. После замужества каннибалистическое «пожирание» стало проявляться в поведении ее мужа. Не обладая достаточной силой эго, чтобы за себя постоять, она бессознательно понесла на сожжение свое тело.
Позитивная сторона этого испепеляющего образа заключается в признании эго сна необходимости телесного испытания огнем. Огонь - это эмоциональный жар, измельчающий перегруженную телесную оболочку и превращающий ее в пепел. Без этого огня анализ, по существу, оставался бы просто интеллектуальным исследованием. Хотя сновидица должна была подвергнуться испытанию пламенем, достаточно жарким, чтобы разрушить существующую в ее понимании жизнь, возможно, ей бы удалось собрать пепел. Хотя в этом сне нет никакого упоминания о Фениксе, Яффа знала об этой сказочной, периодически возрождающейся птице.
