Анонимный собеседник Джорджа Стэмболиена, интервью с которым уже цитировалось (Stambolian 1984: 160), так поясняет понятие «гей»:
«Слово «гей» («веселый» — Л.К.) происходит из полусвета, из мира «веселых девиц», и предполагает нечто промискуитетов, публичное, полупрофессиональное». Он добавляет, что геи живут среди себе подобных, общаются в основном друг с другом и имеют уйму сексуальной практики. «Всё это делает их слегка пресыщенными и дает им почти профессиональный подход к их сосочкам и члену. <…>
Геевский мир, похоже, не щадит других людей. «Так много мужчин, так мало времени» — вот гей. При разговоре об их «трюкачестве» и чьих-то «трюках» (так англоязычные гей называют свои сексуальные приключения. — Л.К.) меня передергивает. Это ведь профессиональное словечко проституток. О, у меня полно практики со множеством разных мужчин, но когда кто-то мне по сердцу, я держусь за этих парней, я стопорю, чтобы оставить их в моей жизни».
Таким образом, профессионализация и проституционализация гомосексуального секса — это первое негативное следствие победы геевского движения, которое бросается в глаза.
Субкультуру гей-баров, голубых дискотек, клубов гомосексуалов, специальных бань и других мест для встречи, с ее упором на случайные встречи и сексуальные победы, часто называют рынком секса (Read 1980). Бойер доказывает, что эта культура предлагает молодым геям патронаж старших мужчин и представляет проституцию как более или менее нормальный аспект геевского сообщества (Воуег 1989). С этим согласен Уэст (West 1992: 78). Когда гей пользуются гей-барами, банями и клубами, они платят — и немало. Это тоже можно рассматривать как плату за секс, а организаторы этих злачных мест недалеко ушли от содержателей борделей.
В каком-то смысле в большом западном городе кварталы, заселенные геями («голубые гетто»), битком набитые гей-барами, голубыми банями и прорезанные голубыми променадами («плешками»), представляют собой один большой бордель, со всеми его преимуществами для гуляк — легкостью контактов и толерантностью, но и с его постылыми недостатками — пустотой, бесцельностью, скукой, а также наигранностью чувств и болезненными страстями.
Мужской бордель описан неоднократно в художественной литературе — со времен Марселя Пруста, у которого это бордель Блока, куда рассказчик отдал мебель своей тетушки, и бордель Жюпена, финансируемый бароном де Шарлю. Пруст описывал бордель весьма критически. С тех пор в литературе описания мужских борделей — как впрочем и женских — не подавались в более выгодном свете.
Отличия современной ситуации в том, что эти описания стали приобретать апологетический характер. Бордель воспевается как наилучшее место для сексуальной разрядки, как идеал гомосексуального блаженства. Но так как реальные, знакомые бордели под носом лучше не стали и, вероятно, не могут стать, то для восхитительных картин легко выбираемой и приобретаемой любви служат далекие бордели за границей. Для русской геевской прессы — это бордели на западе, хотя бы и ближнем (в бывших соцстранах), для западных — на экзотическом азиатском востоке или в Северной Африке (в бывших колониях).
Восхваления экзотических услад в восточных мужских борделях встречались и раньше. Но в частной переписке. Так, Гюстав Флобер в своих произведениях, конечно, сексуален — «Искушение Св. Антония», «Мадам Бовари», ориенталистическая «Саламбо», но голубых тонов там нет. Правда, известно, что о своей героине он говорил: «Мадам Бовари — это я».
В 1867 г. он писал Жорж Занд: «Я страдаю беспричинными сердцебиениями, пожалуй, понятными, всё сказывается на такой истеричке, как я. Ибо я утверждаю, что мужчины истеричны, как женщины, и что я именно таков» (Flaubert 1991: 592). А в 1874 г. он писал другой своей знакомой: «Др. Харди… называет меня старой истеричкой. «Доктор, — сказал я ему, — Вы совершенно правы» (Flaubert 1926-54, 7: 137).
Но и это еще не признания в гомосексуальности.
Тем интереснее его письмо 1850 г. из Египта его другу, «бесценному бугру» (активному гомосексуалу) Луи Буйе, во Францию (Mitchell 1995: 99-102; Lariviere 1997: 144).
«Я тут наведывал турецкие бани… Мы еще не видели ни одной танцовщицы; все они в изгнании в Верхнем Египте. Да и хороших борделей в Каире уже нет. <…> Но мы видели танцоров. О! О! О!
Это для нас, позвать бы тебя. Я был расстроен и очень грустил, что тебя не было. Три или четыре музыканта, игравших на любопытных инструментах (я привезу домой несколько), меняли свои места в конце столовой отеля <…> В качестве танцоров вообрази двух негодяев, вполне уродливых, но чарующих своей развращенностью, с бесстыдной хитроватостью и женственностью движений, с глазами, подкрашенными сурьмой. Костюм их — широкие шаровары… То и дело во время танца импресарио, или сводник, который их привел, увивается вокруг них, целуя их в живот, задницу или поясницу и делает непристойные замечания, чтобы добавить дополнительно перчику в блюдо, которое ясно и само по себе. Это слишком прекрасно, чтобы быть возбуждающим. Сомневаюсь, сможем ли мы найти, что женщины столь же хороши, сколь мужчины; уродливость последних добавляет очень много к этой вещи как искусству. Весь остаток дня у меня болела голова, и во время представления мне пришлось выходить пописать два или три раза — нервная реакция, которую я приписываю в частности музыке — надо, чтобы этот прелестный Хассан эль-Бельбейси пришел снова. Он спляшет Танец Пчелы специально для меня. Выполненный таким бардашом (пассивным гомосексуалом. — Л.К.), как он, это вряд ли будет чем-то для детей.
Если речь о бардашах, то вот что я знаю о них. Здесь это вполне принято. Люди признают содомию других, об этом говорят за столом в отеле. Иногда ты чуть-чуть восстаешь против этого, но тебя все начинают поддразнивать, и ты заканчиваешь признанием. Путешествуя, как мы, для образовательных целей и имея правительственное задание, мы сочли нашим долгом предаться этой форме эякуляции. Пока возможность еще не представилась. Однако мы продолжаем искать ее. Такие вещи обычно происходят в банях. Ты заказываешь для себя баню (пять франков, включая массаж, трубку, кофе, простыню и полотенце) и протыкаешь своего парня в одной из комнат. Учти, далее, что все банщики — бардаши. Завершающие массажисты, те, кто приходит растереть тебя, когда всё остальное уже позади, очень приятные юноши. Мы положили глаз на одного в бане неподалеку от нашего отеля. Я сделал заказ в баню для себя одного. Я пришел, а этого шельмеца в тот день не было! <…> В тот день (это было позавчера, в понедельник) мой келлар нежно растирал меня и, когда он добрался до моих благородных частей, он поднял мой валек любви, чтобы его очистить, затем, продолжая растирать мою грудь правой рукой, он стал потягивать меня правой за член и, дёргая его вверх-вниз, склонился к моему плечу и сказал: «бакшиш, бакшиш». Это был человек лет пятидесяти, совершенно отвратительный».
Этот афронт очень расстроил писателя, и он добавляет: «на днях Макс отдрочил себя сам в пустынном квартале среди руин, он говорит, что это было очень хорошо». Макс — это его спутник в путешествиях и интимный друг Максим дю Кам, с которым они обручились (обменялись кольцами). Через полгода Флобер пишет Буйе: «Кстати, ты меня спрашиваешь, попользовался ли я банными делами. Да, причем с молодым парнем, испещренным небольшими оспинами и в огромном тюрбане. Это меня рассмешило, вот и всё. Но я возобновил это дело. Потому что если опыт хорош, его надо повторить». И добавляет: «Я сожалею (слово слишком слабое), что тебя не было. Я наслаждался за себя и за тебя. Я был возбужден за нас обоих, добрая доля была твоя, будь спокоен».
Увлекаясь на Востоке проститутками обоего пола, писатель подхватил сифилис. Уже из Дамаска он пишет: «Ничто не может быть красивее подростков Дамаска. Тут юноши 18–20 лет, которые просто великолепны… но по причине моей оспы я должен сохранять целомудрие».
Всё это в письмах, не для публикации. И, хоть и не без удовольствия, но, пожалуй, без идеализации.
А вот описание борделя в одном из свежих номеров журнала «1/10» (№ 22).
Анонимный автор останавливается «на заведении, работающем всегда и ориентированном на туристов, Итак, заведение для траханья. Его простейшей формой является БОРДЕЛЬ. Такое заведение в Праге есть, и не спешите воротить нос. Вот как раз случай, когда реальность заставляет переосмыслить всякие глубокие рассуждения о порочности и вреде подобного времяпрепровождения.
Представьте себе красивый двухэтажный домик, из тех, в которых живут герои американских фильмов. На первом этаже — уютный бар, телевизор, отдельные столики, аккуратно разложенные журналы — да-да, такие, для поднятия тонуса, я бы сказал. За столиками сидят — нет, не посетители. То есть, посетители, конечно, тоже, но в основном это — сами понимаете (язык не поворачивается назвать их проститутами). Честно говоря, лично я подобного не ожидал. Одно дело знать, что в таких заведениях обычно широкий выбор, другое дело — воочию увидеть этот самый выбор. Тут тебе и романтичные томные юноши, и мальчики полуэкзотического вида (один из них утверждал, что он аргентинец), и просто симпатичные молодые создания без всякого налета голубизны, и длинноволосые красавцы-рокеры, и даже парочка культуристов. Процесс весь очень прост — выбираешь, делаешь ему знак, он подходит и в легкой непринужденной беседе (на английском, немецком или даже русском) называет цену — обычно это порядка 75 долларов. Дальше следует ваше согласие, и тогда будет продолжение. Если же вы вдруг зажидитесь и откажетесь, то тогда вас ждет только выходная (она же входная) дверь, ибо больше здесь делать нечего. Расстраиваться, во всяком случае, из-за подобной простоты, граничащей с цинизмом, вы не станете — уж больно они все симпатичные, на них даже просто смотреть приятно. Поэтому я колебался недолго, и, коротенько заклеймив себя за падение в столь примитивный разврат, кивнул утвердительно, а потому и знакомство с заведением на этом не закончилось.
