Мы полагаем, что на Фрейда повлияла его чувствительность к критике психоанализа публикой и профессионалами за его скандальную открытость в отношении сексуальных вопросов. Мы можем согласиться с тем, что он также был чувствителен к сходному отношению членов семей его анализантов, тех критиков, которые всегда были в состоянии подорвать продолжение хода лечения Фрейдом и его научные исследования. Подстрочная сноска (159) также наводит на мысль, что Фрейд все еще живо помнил контрпереносную борьбу Йозефа Брейера с Анной О. и ее разрушительное воздействие на их научное сотрудничество. Ко всему этому мы можем добавить предположение о том, что Фрейд страдал от сравнительно недавнего скандала вокруг любовной связи Карла Юнга со своей пациенткой Сабиной Шпильрейн и его длительных отголосков.
Рассматривая данную работу в историческом и личном контексте, а также в контексте приверженности Фрейда тому, чтобы сделать психоанализ чисто эмпирической наукой и эффективной научной терапией, мы можем понять отечески узкий подход к контрпереносу, предупреждающий и наставляющий тон, содержание данного эссе и так далее. Но осмысление направления и пределов его дебатов не лишает законной силы наш вывод относительно действия характерологического контрпереноса в мышлении Фрейда. И действительно, это в определенной мере помогает понять роль собственных контрпереносов Фрейда. Именно потому, что он был озабочен отношением публики, своим профессиональным положением, поведением его последователей, и вследствие его потребности создать рациональную науку из того, что он делал как аналитик, Фрейд занимал по отношению к своей пациентке культурно общепризнанную позицию, которая находилась в согласии с его собственными характерологическими контрпереносами и теми вне-терапевтическими целями, которые они за собой влекли. Как еще могло это быть? Для нынешних целей культурные и исторические контексты не могут ничего дать; в действительности они делают нас бдительными и помогают нашему пониманию повторяющегося конфликтного поведения.
У нас есть добавочная причина предполагать контролирующее воздействие контрпереноса на мышление Зигмунда Фрейда относительно контрпереноса. Собственные труды Фрейда показывают, что в силу внутренних причин он считал необходимым отбрасывать возможность материнского переноса и контрпереноса и оставался поглощенным только отцовским и поэтому сосредоточивал во всех своих трудах внимание на отцовском переносе как у пациентов, так и у пациенток. Многие аналитики, которые изучили основные клинические исследования случаев заболеваний Фрейдом, показали, что материнский и доэдипов перенос и контрперенос не являются хорошо разработанными идеями в его трудах (Блюм, 1980; Силвермэн, 1980; Бернхеймер и Кахане, 1985; Махони, 1986; Фрэнкиел, 1992).
Согласно точке зрения Фрейда, они являлись эдиповыми переносами и, в случае женщин, преимущественно положительными по своей природе. Но теперь нам известно, что мужчина-аналитик всегда должен быть готов к осознанию того, что он также служит в качестве женской, вероятно материнской, фигуры в переносе. Однако Фрейд, когда, наконец, женщины-коллеги стали настаивать на уделении большего внимания материнскому переносу, мог лишь сказать, что оставил им (женщинам) исследование данного вопроса (1931, 226-227). Сходным образом, в "Я и Оно" (1923) после изображения эдипова комплекса мальчика и девочки как одинаково бисексуальных, Фрейд далее начал представлять преимущественно патриархальную концепцию суперэго как наследника этого комплекса.
В настоящее время видно, как трудно было Фрейду оставаться, как он это сделал, главным образом, на эдиповом уровне, если он открыл своей работой свидетельства материнского переноса, ибо многое из такого переноса представляется нам доэдиповым по своей природе. Мы можем поэтому предполагать, что патриархальное предубеждение было одним из контрпереносов Зигмунда Фрейда. Обратимся теперь именно к этому специфическому контрпереносному фактору. По-моему, будет полезно выделить этот патриархальный фактор, потому что он стал занимать видное место в специфическом пересказе феминистскими критиками работ Фрейда (см., например, Бернхеймер и Кахане, 1985).
Патриархальная ориентация Фрейда
Фрейд проявлял серьезную и искреннюю заинтересованность в изучении женской психологии в то время, когда нормой считалась позиция стыда, скрываемая под видом скромности или такта. Окружающая обстановка была такова, что от человека ожидалось не подлежащее разглашению отношение и ложная гордость. С присущим ему проникновением Фрейд сделал фундаментальные вклады в психоаналитическую психологию женского развития и психопатологии. Многие из них, например, исследования женского эдипова комплекса и бисексуальные факторы в личности, выдержали испытание временем, хотя сегодня мы даем более сложную картину при рассмотрении этих вопросов и женской психологии в целом. И, однако, представляется, что при всей своей поглощенности работой и глубинным проникновением, при всей своей творческой сути и храбрости, Фрейд не осознавал и не избавлялся от патриархального предубеждения относительно женщин в своем мышлении. Здесь я использую термин патриархальный для описания смеси сознательно благосклонного патернализма, последовательного авторитаризма и всепроникающей снисходительности.
Я достаточно подробно рассмотрел многие аспекты этой предубежденности в статье 1974 года, озаглавленной "Проблемы фрейдовской психологии женщин". Я не буду здесь предлагать краткий отчет о том обсуждении. Достаточно сказать, что я подверг сомнению заключения Фрейда о том, что мораль и суждения женщин второсортны; я выступал против ограничений, налагаемых его предположением о том, что полное развитие женщин зависит от наделения их ребенком, в особенности сыном, со стороны.отцовского заместителя как компенсации за их "кастрированное" состояние и в качестве лекарства от того, что Фрейд поспешно и ограниченно назвал их "завистью к пенису"; как по лингвистическим, так и по психологическим причинам я охарактеризовал как сексистское приравнивание Фрейдом пассивного, подчиняющегося и мазохистского поведения к женственности, и я подчеркивал его относительное игнорирование до-эдипова развития и сосредоточенности и привязанности девочки к матери в течение этого времени. До моего эссе 1975 года, и определенно после его написания, многие феминистские авторы, включая тех из них, которые высоко ценят психоанализ, критиковали ориентацию Фрейда по отношению к женщинам как патриархальную, маскулинную, сексистскую и фаллоцентрическую — словами с частично совпадающими, но не идентичными дополнительными значениями.
В "Заметках о любви в переносе" именно его патриархальный тон и представления, а также ограниченность его аналитического внимания, стимулируют критические комментарии. Тон и представления Фрейда в некоторых местах шокирующе снисходительны: например, когда он говорит о "комическом" аспекте любви в переносе женщины к мужчине-аналитику (159); когда отвергает возможность анализа тех женщин, которые, явно побуждаемые любовью в переносе, не реагируют на его интервенции, говоря о таких пациентках, "словами [не названного] поэта", как о женщинах, которым доступны лишь "логика супа и аргументы жаркого" (167), и разводя руками в риторическом недоумении по поводу того, что женщина может быть столь охвачена стихийной страстью, что ее потребность в любви "неукротима" (я полагаю, что Фрейд явно размышляет здесь не как аналитик, а скорее защитным образом и в действительности более не относится к женщинам как к полноценным людям); когда он упрощенно допускает (и сообщает об этом анализанту), что, если бы это была истинная любовь, женщина стала бы "уступчивой" и попыталась бы разрешить проблемы ее случая для того, чтобы "поднять свою цену в глазах врача" (167); когда он пишет, что "когда женщина ищет любви", аналитику приходится брать на себя "мучительную роль отвергающего и отказывающего", в особенности если Женщина утонченна, а не грубо чувственна, Фрейд, по-видимому, освобождает эту частицу галантности из контрпереносного анализа (170); и, возможно, даже когда он вводит метафору о собачьих гонках с призом из "венка, сплетенного из колбасы", которые были бы сорваны, если бы отдельная колбаса (полный желания контрперенос аналитика) была брошена на пути (169). Обращение Фрейда к такой снисходительной риторике подчинялось патриархальной норме его времени, но, как я уже ранее указывал, к нему надо подходить также как к проявлению контрпереноса внутри психоаналитического процесса.
В этой связи в равной степени важен вопрос о выборе Фрейдом для обсуждения любви в переносе пациентки, находящейся в громадном романтическом расстройстве или в безрассудном возбуждении страсти. Действительно ли для Фрейда достаточно приводимого им объяснения, что он выбирает лишь один частный случай проблемы широкого диапазона? Почему он выбирает именно данный случай и обсуждает его именно таким образом? И достаточно ли, что он подчеркивает те практические проблемы, о которых я упоминал в предыдущих разделах моего эссе? Где, спрашиваю я, находится в его трудах какое-либо равноценное обсуждение любви в переносе мужчины-пациента к мужчине-аналитику? Где Фрейд нашел, что потенциально разрушительная гомосексуальная любовь содействует продвижению объективной психоаналитической работы? Какими бы сходными ни бывали иногда результаты любви в переносе у мужчин и женщин, не являются ли они иногда радикально отличными? Почему Фрейд-столь убежденно и сравнительно узко описывал мужской перенос на языке восстания против власти отца? Почему он не предпринял тщательного обсуждения менее сильных, более простых форм женского эротического переноса на мужчину-аналитика и других форм любви, которые, каковы бы ни были их инфантильные психосексуальные первопричины, могут играть значительную роль в аналитическом процессе? И почему, наконец, он уделяет столь мало внимания эротически окрашенному материнскому переносу? На основании этих и других соображений и вопросов, представленных в других местах (1993, в печати), я высказываю предположение, что патриархальная ориентация Фрейда подвигла его выбрать для обсуждения любви в переносе женщину, возбуждающую чувства, назойливую, невоздержанную, но так или иначе привлекательную, и изобразить ее в качестве единственного инициатора всех значимых, просто сексуальных течений аналитических взаимоотношений. Следовательно, он мог чувствовать себя сознательно уютно в своей патриархальной ориентации и много раз в своем эссе напоминал, предупреждал и увещевал, в то же время не желая обеспечивать детальный и сбалансированный охват любви в переносе во всех ее формах и со всеми ее функциями. Даже при недостаточно всестороннем освещении данных вопросов он мог бы сделать то, что столь часто делал в других контекстах: поставить поисковые вопросы и указать на сохраняющиеся неясности и потребность в дальнейшем исследовании.
