и белёсые ресницы в плоских отблесках
огня.
33
Трухина на тот момент в селе ещё толком не знали, потому что он был прислан откуда-то
райкомом для укрепления созданного совхоза. Наверху почему-то решили, что хорошим колхозом,
который был здесь раньше, могли управлять местные председатели, а вот совхозом способен
руководить лишь кто-то посерьёзней. Главная солидность и авторитетность первого директора
совхоза заключалась в том, что он являлся депутатом двадцать какого-то (кроме парторга никто не
мог запомнить, какого именно) партийного съезда. Правда, неугомонный Огарыш и сейчас
комментирует факт его делегатства куда проще.
– Вот что такое съезд? – рассуждает он как-то дома, швыркая щами из кислой капусты. – Ну,
съехались в Москву мужики со всего Союза, посидели в этом самом дворце, пошоркали маленько
штанами бархатны кресла, речь послушали, котору мы тоже слышали, токо по радио и котору
потом во всех газетах пропечатали так, что эта речь все остальные новости из газет повыдавила.
Вот и всё. Разница токо в том, что они там ладошками пошлёпали, а мы в скобочках прочитали:
«аплодисменты», «долгие, продолжительные аплодисменты», или «бурные, продолжительные
аплодисменты, переходящие в овацию». Так оно чо, это шлёпанье, ума добавлят? Или если бы я,
как тракторист, посидел там с галстуком на шее, так чо, у моего трактора тяга бы утроилась, или на
полях тот же хрен американский повымерз, ну или, в крайнем случае, скукожился? Так што ли?
– А ты бы прикусил язык-то да помалкивал со своим хреном американским, – выдаёт своё
резюме Маруся, – а то он у тебя, как помело, метёт чо ни попадя. Гляди, дотрепишься…
– Но, дотрепешься тебе. Теперь уж годы-то совсем други.
Возможно, сторонний директор знал, что следует делать в новом хозяйстве, да жаль, не ведал
того, чего делать нельзя. Ошибка, которую не совершал до него ни одни местный председатель,
состояла в том, что он допустил к власти Ураева Степана Степановича – хитрого, откровенно
наглого мужика, который эту власть спал и во сне видел. Обычно, когда в Пылёвской средней
школе проходили «Мёртвые души» Гоголя, то ученики при знакомстве с литературным портретом
Чичикова сразу вспоминали Степана Степановича. Правда, совпадая внешностью с гоголевским
героем, Ураев был куда хитрее его и жёстче. Обаяние же Чичикова отсутствовало в нём
полностью. Ездить быстро не любил, ездил не быстро и не тихо, а в самый раз, то есть, так, чтобы
всегда поспевать, куда надо. Сладко лыбиться не умел, а вот гавкнуть – так об этом и не проси,
сам гавкнет.
Гордясь «открытием» такого способного хозяйственника и ценного помощника, Труха сходу
назначил его управляющим первого отделения. Село, узнав о таком назначении, вздрогнуло и
прижало уши, а несколько бывших колхозников ушли в отчаянный запой. Пожалуй, дата этого
назначения стала моментом, начиная с которого грозный Труха по сути перестал быть
полноправным директором. Уже года через полтора всё в совхозе оказалось подмятым Ураевым, а
сам депутатный директор, так и не узнав толком нового хозяйства, стал при Ураеве кем-то вроде
унылого завхоза. Его власть осталась внешней, на показ приезжему начальству. Когда же главным
бухгалтером совхоза оказалась назначена жена Ураева, то и финансовое состояние хозяйства
стало для директора туманным и приблизительным. Теперь же вся Пылёвка знает, что директор
Трухин, управляющий Ураев, управляющие вторым и третьим отделением, а также заготовитель,
собирающий мясо у населения с округлением цифр без граммов, завязаны в один пятерной пучок,
можно сказать, в звёздочку, только далеко не октябрятскую. С милицией и ОБХСС «звёздочка»
дружит надёжно. Каждая проверка ОБХСС начинается обычно рыбалкой проверяющих на
островах, куда Ураев отвозит их на своей моторке, и той же рыбалкой заканчивается. И весь
зримый эффект проверки состоит лишь в том, что на рыбалку контролёры уезжают строгими,
прямыми и застёгнутыми, а возвращаются весёлыми, косыми и распоясанными. В последнее
время они портфели-то возить с собой перестали.
Если бы можно было подхватить нынешнюю Пылёвку какими-нибудь большими сказочными
ладонями и перенести этак лет на двести назад, словно опустив в раствор времени гоголевских
«Мёртвых душ», то можно было увидеть совершенно закономерную переплавку её. Все жители
села превратились бы тогда в крепостных крестьян, а Труха, Ураев и остальные члены «звёздочки»
в помещиков, в кровососов-эксплуататоров. Если же можно было бы из гоголевского времени
перемесить какую-нибудь русскую деревню в наши дни, то тогда крестьяне переплавились бы в
работников совхоза, а какие-то помещики влились бы в форму Трухи и Ураева. Любопытно было
бы при этом понаблюдать за метаморфозой их лиц. За тем как властные, надменные и
высокомерные, они постепенно становятся несмешливыми, внешне приветливыми, терпимыми. Но
суть-то этих людей та же. Эх, как не хватает им прежнего! Не снимают теперь перед ними шапки и
не кланяются. «Что ж, – думают они, – мы своё и так урвём…»
Пока Роман служит в армии, Трухин и Ураев выстраивают себе по дому. Труха вламывает
квадратный, громоздкий домино в центр села на школьную территорию между школой и сельским
советом, поближе к паровому отоплению. Ураев возводит свой дом на окраине, на крутом
живописном берегу Ононской протоки.
Бесхозяйственность, меж тем, царит всюду. Урожайность хлеба за последние годы падает, хотя
открытый совхозный ток завален горами минеральных удобрений. Однажды потоком дождевой
34
воды их понесло по улице, и совхозный ветеринар, угодивший в эту плодородную минеральную
реку по случаю получения в этот день спирта для ветеринарных целей, едва не отправился на тот
свет, запив чистейший и честнейший спирт лишь глотком этого потока. Удои в совхозе снижаются,
привесы падают, шерсти на овцах почему-то нарастает меньше. Но – чудо! Все планы совхоз
выполняет. Секрет же выполнения прост – он в постоянном снижении («корректировке») самих
планов. Единственный в районе совхоз-маяк призван ярко светить, независимо от слабости его
батареек. Фраза «зона рискованного земледелия» произносится теперь так часто, что её пора бы
уж в виде транспаранта прицепить на покосившиеся ворота хозяйства, чтобы все случайно
проезжающие знали, что зона, о которой так много тараторят по радио, расположена теперь
именно тут. Ещё совсем недавно все понимали, что перед коровой, которой всё равно надо что-то
жевать, непогодой не оправдаешься: хошь не хошь, а приспосабливайся и к жаре, и к дождичку,
однако приспособиться к государственной кормушке оказалось легче и выгодней: доброе
государство подаст и на погоду, и на непогоду.
Государство пособляет и рабочей силой, потому что с прежним объёмом работы
осовхозившиеся труженики уже не справляются. В хозяйстве появляются переселенцы из
западных частей страны, для которых государство поставляет брусовые дома. Переселенцы же,
скушав первую
