У нас так далеко дело ещё не зашло. «Асимметрии» (пока?) не заметно! Мы ведь со своей стороны тоже усилия к «развитию» наших детей прилагаем. С другой стороны, у наших детей есть немецкие друзья, к которым можно прийти в гости и иногда переночевать (и познакомиться с интимной, домашней, эмоциональной стороной немецкого).
В двуязычных семьях языки изначально более сбалансированы. Но со временем и здесь равновесие чаще всего нарушается, в пользу языка одного из родителей – того языка, на котором дети говорят в садике и школе.
С этим вариантом наш случай ещё менее совпадает. Мы – двуязычная иностранная семья (ещё и небезразличная к языкам)… Может быть, поэтому в речи наших детей языковой диспропорции (пока?) нет. Соотношение языков очень подвижно, баланс постоянно устанавливается/восстанавливается.
Можно сказать, языки наших детей сильны и слабы по-разному на разных уровнях.
Немецкий, самый беглый, фонетически безупречный, лексически далеко не полнее других и грамматически не самый правильный, даже у Ани. Английский с богатой лексикой, но синтаксически податлив. Русский (если не принимать во внимание Алековы отношения с родом-полом) в целом правилен, но с некоторыми просодическими отклонениями (немного замедлен; у Алека с запинками, иногда хуже артикулирован, а у Ани тише двух других языков, несколько монотонен, при этом чуть более отчётлив, чем нужно).
Если вдуматься: что это, собственно, за явление – «сила» языка? Нетрудно понять, что она проявляется в объёме речевой продукции на языке, в его влиянии на другие языки. А у нас все языки – не без влияния…
А от чего эта самая «сила» зависит, чем обеспечивается? Во всяком случае, не зрелостью, не развитостью языка: странным образом Алек чувствует себя вполне уверенно и свободно в его далеко не совершенном немецком. Похоже, всего важнее желание говорить на языке, потребность общаться с его носителями. Что ж, такой вывод уже помогает сформулировать стратегические линии языковой поддержки.
При этом ясно, что «сила» языка для успешного многоязычия необходима, но не достаточна! Языки должны быть не только равносильны, но и (в равной степени) хорошо развиты…
Интерференция, в общем и целом, постепенно уходит из языка многоязычных малышей (хотя она достаточно сильна у детей-мультилингвов, когда они говорят друг с другом). Уходит – но сменяется иным явлением. Оно получило название переключение кода (codeswitching). В отличие от интерференции, которая, в общем-то, свидетельствует о неполном овладении языком, речь о ситуативно оправданной, а нередко даже и целесообразной смене языка. Не все авторы отличают переключение кода от интерференции (Тэшнер, например, этим термином вообще не пользуется) – между тем речь идёт о явлении, вполне обособленном.
Есть ли моменты, которые автоматически переключают язык наших детей? Прежде всего: к нам, родителям, оба всегда обращаются на наших языках, разделение языков сыграло свою роль… Иногда даже простое упоминание папы или мамы вызывает маленькую языковую воронку, втягивающую в употребление соответствующего языка: о родителях легче всего говорить на их языках! Правда, такое мы заметили только у Ани.
И Алек, и Аня легко переходят с языка на язык, меняя собеседника. К 6 годам при этом никогда не ошибаются (они не будут говорить по-русски с немцем или наоборот). Правда, если собеседнику угодно выбрать для беседы «не свой» язык, наши дети упорствовать не будут. Оба всегда отвечают на том языке, на каком с ними заговаривают. (Немец-«друг дома» то и дело переходит на английский, когда говорит с близнецами, – они тотчас подхватывают тот язык, какой им предлагается.)
У Ани тема сильно влияет на язык: есть области, накрепко спаянные с определённым языком (о детском садике Ане нередко бывает трудно говорить по-русски).
Поставила Аню под душ. Аня захотела помыть лицо, хотя только что умывалась. Говорит по-немецки, что Николь в сауне всегда моет детям лица («Nicole macht das immer in der Sauna»). Теперь всё чаще переходит на немецкий, вспоминая, что происходит в детсаду. (5+5)
Мы не замечали какой-либо связи эмоций с определённым языком.
У взрослых мультилингвов переключение кода часто бывает вполне сознательным – тогда специфика явления очень ощутима. Есть мастера в языке, которые пользуются «переключением» поистине виртуозно. В одном из эпизодов автобиографической книги Набокова «Другие берега» взрослые за пару минут несколько раз меняют язык беседы! Вот как это происходит:
[…] отец деловито зашуршал немецкой газетой, только что им развёрнутой, и ответил по-английски, начиная – по-видимому, длинное – объяснение интонацией «мнимой цитаты», при помощи которой он любил разгоняться в речах: «Это, мой друг, всего лишь одна из абсурдных комбинаций в природе – вроде того, как связаны между собой смущение и зардевшиеся щёки, горе и красные глаза, shame and blushes, grief and red eyes… Tolstoi vient de mourir», – вдруг перебил он самого себя другим, ошеломлённым голосом, обращаясь к моей матери, тут же сидевшей у вечерней лампы. «Да что ты», – удручённо и тихо воскликнула она, соединив руки, и затем прибавила: «Пора домой», – точно смерть Толстого была предвестником каких-то апокалиптических бед.
До такого мастерства наши дети пока ещё не дошли…
Переключение кода и культура
А есть ли в культурной жизни мультилингва что-то подобное языковому «переключению кода»?
Если вдуматься, термин этот мало удовлетворяет. Для ребёнка, растущего многоязычным и «мультикультурным», каждый из языков, каждая из культурных традиций означает не просто абстрактный «код», который можно «выбрать» или «сменить» («переключиться» с одного на другой), но нечто большее. В самом деле, ведь тут нечто такое, что у ребёнка всегда перед глазами: воплощено в быту, в живых близких людях. Папа, мама, друзья – олицетворение и живой образец того или иного стиля культуры, типа интеллектуального поведения…
Например: фантазия без границ, игра словом – у носителей английского языка в крови, определяет их восприятие, образ мышления, речевые реакции. Папа детей – живой тому пример.
Один лишь эпизод для иллюстрации. М., решив проверить, помнят ли дети название Эйфелевой башни, принялся подсказывать это слово наводящими вопросами с двуязычными омофонами-каламбурами: «Is it the awful tower?.. It is so big, it fills your whole eye…» В итоге название так хорошо отложилось в памяти, что и через год дети называли Eifel tower любую телебашню!
Естественная среда, речевая повседневность, бытовое поведение родных и близких – вот что означают для ребёнка языки и стоящие за ними культуры. В итоге они становятся чем-то большим, чем «коды». Они – то, что «впитывается с молоком матери»: образ мысли, стиль жизни…
Кажется, этим и отличается естественный мультилингвизм от раннего погружения в иностранные языки (что сейчас модно и в Германии, и в России). Даже если малышу не только чужой язык прививают, но и иноязычные книжки читают или фильмы показывают, он, скорее всего, усваивает их извне, вчуже, удивляясь, не вполне понимая. Так, для моей племянницы любимые книжки её двоюродных брата и сестры – всего лишь учебный материал для тренировок в английском, не более того.
«Натуральный мультилингв» усваивает несколько культур изнутри, глубоко – они становятся частью его личности, срастаются с нею.
На самом деле – срастаются? Насколько отчётливо выражено у наших детей «американское», «русское», «немецкое» начало? (А далее – вопросы: не мешают ли они друг другу, не конфликтуют ли? и в каких пропорциях всё это соединяется?)
О бытовых привычках пока трудно судить. В России «немцами» или «американцами» наши малыши точно не выглядят. А вот в Америке «русскими» или «европейцами» – пожалуй, да. Американскую бабушку удивляет и восхищает, например, абсолютная открытость близнецов контактам: с лёгкостью первыми заговаривают с незнакомыми детьми! Или их отношение друг к другу («телячьи нежности») – тут даже и посторонние обращают внимание…
О художественных пристрастиях говорить проще. Они, кажется, уже сложились: наши дети сами выбирают, какие книжки читать и какие фильмы смотреть (если иметь в виду искусства, теснее связанные с речью). И определяется выбор не только личными вкусами.
* * *
Вершину популярности для младшего поколения нашей семьи заняли англоязычные книги. Когда Алеку и Ане хочется, чтобы им почитали, они обычно приносят книжечки Роджера Хардгривза (Roger Hargreaves) из серии о характерах («Mr. Impossible», «Mr. Fussy», «Mr. Rush», «Mr. Nosey», «Little Miss Splendid»…). Или книжки «Доктора Суса». Для меня – об этом уже заходила речь – они стали образцом литературы для детей. Читаются и перечитываются истории Мориса Сэндака (Maurice Sendak), поэмы о Мадлен-Маделайн (Ludwig Bemelmans), фантазии о фиолетовом мелке Гарольда (англоязычная детская литература научилась жить в «виртуальной реальности» раньше современной взрослой…).
