Все эти не слишком благородные (зато и не осознанные) чувства произрастают на почве обыкновенной зависти. Человеку трудно признаться в собственном эгоизме – в том числе и себе. Поэтому «производные зависти» маскируются под благородное негодование по тому или сему поводу. Под такой «личиной» зависть уже не стыдно выказывать – и наедине, и на людях. Прием этот настолько стар, что о нем смешно говорить всерьез – так и тянет съехидничать насчет истинных мотивов «благородных обличений». А между тем ситуация сохраняется во всей своей средневековой «неприкосновенности» и по–прежнему так же больно ранит и субъект, и объект зависти – а все оттого, что человечество до сих пор не нашло выхода из той ловушки, в которую нас загоняет зависть. И даже если отыщется средство от этого душевного состояния, применить новообретенное действенное «лекарство» будет… нельзя. Как было сказано выше, природа ничего не разграничивает: здесь нужное, здесь ненужное, здесь плохое, здесь хорошее… Лишь человеческому сознанию все время хочется расставить по полочкам дела, слова и чувства. Но, по большому счету, у нас мало что получается. Вот и в отношении зависти: что в ней плохого, знают все; а что в ней, на первый взгляд, хорошего?
Пушкин писал: «Зависть – сестра соревнования, следственно из хорошего роду». Так оно, действительно, и обстоит. Именно зависть побуждает нас к повышению собственной самооценки. Затем рождаются амбиции, потребность в самоутверждении, стремление к самореализации…
«Потомки зависти» представляют собой мощный стимул для формирования личности и для ее карьерного роста.
Жалко только, что эти «детки» бывают, как и все детки, очень разными. И с равным успехом могут завести личность в тупик и оставить там на веки вечные плакаться о «несложившейся судьбе». Зависть при участии психологической защиты может создавать весьма несимпатичные гибриды: в частности, игры на понижение в адрес «объекта». Он, мол, на самом деле глупый и безнравственный, необаятельный и грубый человек. Его никто не любит, а его авторитет – дутый. Или за деньги купленный. Все техники «черного пиара» давно заложены в поведении завистника. Когда официальная моральная догма на государственном уровне разрешила сплетню, большинство людей… обрадовалось. Ведь зависть, сублимированная в сплетню, не только избавляет от «разъедания изнутри» — она еще и развлекает всех знакомых сплетника, кормит их любопытство новейшими «жареными фактами», позволяет моментально находить темы для разговора, делает сплетника желанным во многих компаниях. Непочтенное занятие, но какое необходимое!
Как бы мы не открещивались от участия в «словесных оргиях с участием записных сплетников», на нашей совести немало подобных «развлечений». Скучен человек, неспособный ни при каких обстоятельствах расслабиться, пропустить рюмку, рассказать анекдот или передать слушок. Никакой кодекс поведения истинного джентльмена/леди не спасают от пересудов даже высший свет, для простого человека совершенно недосягаемый. Что же говорить о семейном круге, в котором всякий представитель «клана» получает свое место и свою долю внимания? Естественно, здесь и страсти накаляются сильнее, и соперничество острее, и пиар почернее. Но, тем не менее, люди, как правило, не осознают того, что видят.
Бывает и так, что папа с мамой трепетно прислушиваться к мнению прочей родни – а та, из зависти или из «спортивного интереса», распускает о ребенке дурные слухи или делает гнусные намеки. Такая публика обожает сбиваться в стаи или в маленькие компании. Этот тип зависти традиционно более характерен для представительниц прекрасного, но злопамятного пола. Объединившись в команду, тетушки–бабушки принимаются громко и агрессивно выражать объекту своей зависти «общественный протест». В ходе этой операции им чрезвычайно важно объявить объекту, что его пресловутые «достижения» есть не что иное, как большая жизненная неудача, или, в крайнем случае, дать понять: вот лично им, весьма достойным особам, такого «сто лет в обед не надо»! И хотя сперва кажется, что родича завидующего легко отличить от родича заботливого – это один, выражаясь биологическими терминами, «подвид». Никаких особых различий, никакого специфического поведения. Более того: забота легко переходит в зависть – и обратно.
У нашей приятельницы Александры была большая родня. У ее отца, Юрия Петровича Барбарисова, родных сестер и братьев имелось аж одиннадцать человек. Его семья жила более чем скромно, но дети, что называется, «выбились в люди», крепко встали на ноги, обзавелись семьями, хотя, надо сознаться, особых высот никто из них не достиг. Братья и сестры по жизни всегда держались друг за друга и очень любили отмечать праздники «всем семейным составом». Они испытывали огромную гордость от того, что их много, что вкупе они составляют большой семейный клан. Еще бы! Если Барбарисовы съезжались на «клановое» торжество, стол приходилось накрывать на сорок пять человек. И отовсюду доносилось: «Мы Барбарисовы! Мы Барбарисовы! Барбарисовы — то, Барбарисовы – се!»
Александра относилась к барбарисовской «семейственности» с иронией, хотя с удовольствием встречалась с кузинами и кузенами на семейных раутах. В их компании она будто бы снова превращалась в маленькую девочку. Ее двоюродные братья и сестры, очевидно, испытывали сходные чувства. Все дурачились, носились колбасой, подтрунивали друг над другом и потихоньку покуривали в рукав, чтобы не заметили взрослые.
Из молодого поколения Барбарисовых именно Александра первая добилась успеха. Она выиграла гранд на учебу в американском университете. Родители, конечно же, были счастливы. На очередное торжество клана Барбарисовых Юрий Петрович с женой приехали уже без дочери. Две недели назад Саша уехала в Америку. Но поздравлений от родственников почему–то не дождались. Напротив, их встретили хмурые, настороженные лица. «Вы с ума сошли! Отпускать дочь за тридевять земель», — почти кричала на Юрия Петровича сестра, — «Да и куда? В гнездо разврата!» — «Ну, ладно, Юрка – дурак, он мужик, они в этом не понимают. Но ты, Татьяна, что ушами хлопаешь?» — это другая сестрица Юрия Петровича песочила неподалеку его жену. «Да чтобы я свою дочь отпустила так далеко одну? Ни за что! Слава богу, моя Света приличная девушка!» — презрительно цедила невестка.
Слова обиды и раздражения вперемешку с самыми мрачными прогнозами на Сашкино будущее обрушились на Юрия Петровича и Татьяну Борисовну со всех сторон. А робкие попытки возразить родне, что учеба в университете, пусть даже и в Америке, не способствует моральному падению, что не станет их дочь, покинув отчий дом, ни алкоголичкой, ни наркоманкой, только сильнее раздражали окружающих. Стоит ли говорить, что с семейного торжества они ушли пораньше? Да и вообще стали встречаться с родственниками пореже, в надежде, что те со временем смирятся со свершившимся фактом.
Увы, но родителям умненькой дочурки долго придется снисхождения дожидаться. Может быть, несколько лет. Родня слабину даст не скоро и будет канать родителей «выскочки» до последнего. Нет им, родителям, прощения. Раньше все семейство Барбарисовых на равных выпивало и закусывало на крестинах, родинах, именинах и смотринах, а эти двое все радостные события превращают в похороны. В похороны самооценки остальных представителей клана. Разве теперь погордишься всласть любимым чадом, поступившим в рядовое, заштатное учебное заведение с непрезентабельным названием и невнятной перспективой последующего трудоустройства? Да и новости типа «А моя детка захомутала бизнесмена: у него свое дело, доход аж тысяча долларов… в год» — те вообще на корню увядают. Попробуй прихвастни, когда тут эти двое сидят – доченька ихняя в американском университете, зараза, жирует! Глядишь, доучится, профессором станет, папу–маму к себе выпишет. Везет же некоторым! А чем они лучше? Да просто подфартило! И нечего переглядываться, сволочи вы самодовольные!
Понять, как действует чей–то успех на самооценку окружающих, нетрудно. А функция этого механизма еще проще: понижая ценность чьего–либо успеха, можно повысить ценность собственных достижений. А следовательно, и свою самооценку. Это гораздо легче, нежели совершать поступки, вызывающие восхищение, имеющие самостоятельный вес и самостоятельное значение.
Тот, кто предпочитает делать «великие дела», а не увеличивать их «визуальный размер» путем сопоставления с чьими–то еще «мелкими делами», — даже он не обходится без социальной конкуренции. Он, скорее всего, не будет участвовать во всяческих «публичных обсуждениях» других «героев дня» – до тех пор, пока, по всеобщему закону, не превратится из героя в зануду. Но туда, куда «деятеля» пригласят, чтобы поговорить о нем самом, он пойдет. Один раз или несколько – зависит от конкретной ситуации и конкретной личности. И здесь ему придется выслушать множество дурацких вопросов, претензий, советов – и не менее дурацких комплиментов. На некоторое время герой станет мишенью для тех, кто предпочитает самоутверждаться иным способом – не действием, а рассуждением. Вернее, осуждением. Приверженцы этого способа сопоставляют со своими достоинствами (в том числе и мнимыми) чьи–нибудь пороки (в том числе и мнимые). Обвиняя «деятелей» или прочих «критиков» в глупости, опрометчивости, невежестве и т.п., они добиваются определенных успехов. Как реальных, так и выдуманных. Главное в жизни «критика» – самоощущение. А оно зависит от внешнего одобрения. Положительный эффект от «кулуарной беседы» приравнивается к материальному результату от проделанной работы.
