Быть плохим означает быть бунтарем, малолетним правонарушителем — словом, тем, кто размахивает красным флагом. Такой ребенок приносит себя в жертву, соглашаясь служил пугалом, источником семейных проблем. Он становится мишенью для приложения гнева ревности, страха и других эмоций, испытываемых членами его семьи. Взаимоотношения его родителей могут находиться в плачевном состоянии, но он предоставляет им безопасную тещ для дискуссий. Они могут спрашивать друг друга «Что мы собираемся делать с Джоанной?» — вместо того, чтобы спросить: «Что мы собираемся сделать с нашим браком?» Так ребенок пытается «спасти» семью. При этом он испытывает лишь одно чувство: гнев. Гнев маскирует его страх и его страдания.
Быть хорошим означает (как это мы видим в случае с Дженис) достигать успехов в учебе и общественной деятельности, направляя свои достижения на укрепление семьи и заполнение внутренней пустоты. Под беззаботным видом, оживленностью и энтузиазмом скрываются страх, гнев и напряженность. Хорошо выглядеть становится более важно, чем хорошо себя чувствовать и чем вообще что-либо чувствовать.
Рано или поздно Дженис должна была прибавить к списку своих достижений заботу о другом человеке, и Робби, сочетавший в себе алкоголизм ее отца и пассивность ее матери, был для нее благоприятным выбором. Он (а после его ухода — их дети) стали ее карьерой, ее целью и ее способом заглушать свои чувства.
Без мужа и сыновей, на которых Дженис могла сосредоточить свое внимание, крушение стало неизбежным. Когда она осталась в одиночестве, нахлынувшие чувства ошеломили ее. Она всегда считала себя сильной личностью, человеком, который помогает окружающим, поощряет их и дает им советы. Однако муж и сыновья на самом деле играли для нее более важную роль, чем она для них. Хотя им не хватало ее «силы» и «зрелости», они могли поддерживать свое существование и без нее. Она же не могла существовать без них. То, что данная семья в конечном итоге сохранилась, в большой степени является результатом удачной встречи с опытным консультантом, а также честности и мудрости, проявленной поручителем Робби и его женой. Каждый из этих людей понял, что болезнь Дженис не менее разрушительна, чем болезнь Робби, и что ее излечение является ничуть не менее важной задачей.
Руфь: Двадцать семь лет, замужем, имеет двух дочерей.
— Еще до свадьбы я знала, что у Сэма есть проблемы с сексом. Мы дважды пытались заняться любовью, и у нас ничего не вышло, но мы свалили неудачу на промысел Божий. Мы оба были очень религиозными — мы даже впервые встретились на вечерних занятиях в религиозном колледже и лишь через два года впервые попытались вступить в сексуальные отношения. К тому времени мы были обручены и определили дату свадьбы, поэтому объяснили импотенцию Сэма Божьим способом защитить нас от греха внебрачной связи. Я считала Сэма очень застенчивым юношей, но полагала, что смогу помочь ему преодолеть скованность сразу же после свадьбы. Мне не терпелось показать ему что к чему, но вышло по-другому.
В нашу первую брачную ночь Сэм был вроде бы уже совсем готов к половому акту, а потом у него вдруг пропала эрекция, и он тихо спросил меня: «Ты еще девственница?» Не дождавшись немедленного ответа, он сказал: «Я так не думаю». Потом он встал, вышел в ванную и закрыл за собой дверь. Мы оба плакали по разные стороны двери. Это была долгая жуткая ночь — первая в длинной веренице таких же ночей.
До встречи с Сэмом я была обручена с мужчиной, который мне даже не слишком нравился, просто однажды случилось так, что он усыпил мою бдительность и занялся со мной сексом. После этого я считала себя обязанной выйти за него замуж, чтобы искупить свою вину. Постепенно он стал уставать от меня, а потом куда-то пропал. Я все еще носила его кольцо, когда познакомилась с Сэмом. Наверное, я считала, что после того опыта мне следует всегда оставаться целомудренной, но Сэм был добр ко мне и никогда не давил на меня в отношении секса, поэтому в его обществе я чувствовала себя спокойно и уверенно. Я видела, что в сексуальной области Сэм даже менее искушен и более консервативен, чем я, и это позволяло мне владеть ситуацией. Если прибавить сюда общие религиозные убеждения, то я была уверена, что мы станем замечательной парой.
Поскольку я чувствовала себя виноватой, то после нашей свадьбы я взяла на себя всю ответственность за излечение импотенции Сэма. Я прочитала все книги по этому вопросу, которые смогла найти. Я хранила эти книги, надеясь, что он когда-нибудь ознакомится с ними. Позже я выяснила, что он действительно читал их, пока меня не было поблизости. Сэм тоже лихорадочно искал решения своей проблемы, но я не знала об этом, поскольку он отказывался разговаривать со мной на эту тему. Он спросил, готова ли я остаться ему просто другом, и я солгала, ответив согласием. Хуже всего для меня было не отсутствие секса в нашей жизни: в общем и целом этот предмет не слишком волновал меня. Хуже всего было чувство вины — ощущение, что я каким-то образом с самого начала все разрушила.
Терапия была еще не испробованным способом. Я спросила Сэма, не хочет ли он сходить к терапевту вместе со мной. Он наотрез отказался. К тому времени я была одержима мыслью о том, что я лишаю его замечательной сексуальной жизни, которую он мог бы вести, если бы не женился на мне. Я верила, что терапевт сможет посоветовать мне что-нибудь полезное, чего не было в книгах. Я уже отчаялась помочь Сэму, но все еще любила его. Теперь я понимаю, что моя любовь к нему в то время во многом являлась сочетанием жалости и стыда. Но была и искренняя нежность к нему: он был хорошим, милым, добрым человеком.
Как бы то ни было, я отправилась на свою первую встречу с консультантом, которого мне порекомендовали в «Обществе будущих родителей» как эксперта по сексуальности мужчин. Я сразу же заявила этой женщине, что пришла лишь ради Сэма. Она сказала, что мы не можем помочь Сэму, поскольку его здесь нет, зато можем поработать вместе. Потом она спросила, каковы мои чувства относительно того, что происходит между мною и Сэмом. Я была совершенно не готова к разговору о своих чувствах. Я даже не знала о том, что у меня есть какие-то чувства. Во время первого часа нашей беседы я постоянно пыталась перевести разговор на Сэма, а она терпеливо возвращала его ко мне и к моим чувствам. Тогда я впервые увидела, как искусно я научилась избегать самой себя. Поскольку мне понравилась искренность женщины-консультанта, я решила еще раз встретиться с ней, хотя, на мой взгляд, мы так и не поговорили о настоящей проблеме. Такой проблемой я считала состояние Сэма.
Между второй и третьей консультацией мне приснился очень яркий и тревожный сон, в котором меня преследовала угрожающая фигура с бесформенным лицом. Когда я рассказала об этом своему терапевту, она помогла мне исследовать мой сон, пока я не поняла, что угрожающей фигурой являлся мой отец. То был первый шаг в долгом процессе, который в конце концов позволил мне вспомнить, что мой отец часто докучал мне сексуальными приставаниями, когда я находилась в возрасте между девятью и пятнадцатью годами. Я полностью похоронила в себе этот аспект моей жизни, и когда воспоминания начали возвращаться, я могла впускать их в сознание лишь маленькими порциями, так как они обладали страшной разрушительной силой.
Мой отец часто уходил по вечерам и очень поздно приходил домой. В такие ночи мать запирала двери спальни — вероятно, в виде наказания. Ему полагалось спать на кушетке, но с некоторых пор он начал приходить в мою спальню. Он умасливал меня и одновременно грозил, чтобы я не смела никому рассказывать о происходящем. Я в любом случае не стала бы этого делать — настолько мне было стыдно. Я была уверена, что все происходило по моей вине. В нашей семье сексуальные вопросы никогда не обсуждались, но каким-то образом создавалось общее впечатление о сексе как о чем-то скверном. Я считала себя скверной и не хотела, чтобы кто-то узнал об этом.
В пятнадцать лет я устроилась на работу. Я работала по вечерам в выходные дни, а также подрабатывала в сезон отпусков. Я старалась как можно реже бывать дома и купила замок для своей спальни. Когда я в первый раз заперлась, отец принялся стучать в дверь. Я сделала вид, будто ничего не слышу. Мать проснулась и спросила его, что он делает. Представьте себе, он не постеснялся сказать: «Руфь заперлась у себя в комнате!» — «Ну и что? — отозвалась мать. — Иди спать». На этом все кончилось. Никаких вопросов со стороны матери и больше никаких ночных визитов. Мне потребовалась вся моя храбрость, чтобы поставить этот замок. Я боялась, что он не сработает, что отец ворвется ко мне и будет в ярости оттого, что я попыталась запереться от него. Более того: я была почти готова оставить все как есть, лишь бы никто не знал об этом.
