Это, конечно, весьма удобно: подниматься по социальной лестнице, постепенно приближаясь к социальному характеру. Но в то же время вместо подлинного «Я» у вас формируется «псевдо–Я», или, как называл его Карл Юнг, «маска», «персона». Притом, что носить маску – одно, а быть ею – другое. Между индивидуальностью и «автоматом» лежит минное поле депрессий. Личность не отдает своих неповторимых черт без борьбы и без мучительных переживаний. Каждый врач знает: боль есть сигнал об опасности. Поэтому стоит время от времени прислушиваться: не болит ли у меня душа? Если мне скверно, то почему? Конечно, не надо доводить себя до ипохондрии, но быть внимательным к своей персоне – дело важное и нужное.
Индивидуальный компонент держит человека на плаву во все времена и при всяких нравах. Человек выжил, потому что оставался собой.
И не надо полагать, что Пивоводов – редкостный дурак и бездарь. Он обычный дурак и бездарь. В поведении Пивоводова четко прослеживается среднестатистическая картина задержки развития личности. Он инфантилен и глуп, но изображает продвинутость, имитируя созидательную деятельность. Есть и другие формы имитации. Например, имитация критики – подростковый снобизм – тоже крайне распространенный прием. И далеко не все замечают, как они впадают в снобизм и для чего им нужен снобизм.
Ничего не делать, ничего не говорить, не быть никем
Да, это верный способ избежать критики. Своего рода нирвана недосягаемости. Или недосягаемая нирвана? В общем, попавшего в нее невозможно достать, но в нее нельзя попасть. И потому любая фигура, в том числе и культовая, регулярно подвергается критике. Между прочим, Артур Шопенгауэр с высоты своего отрицания научного познания слепой воли, вершащей судьбу мира, снисходительно предлагал «воздерживаться в беседе от всяких критических, хотя бы и доброжелательных, замечаний: обидеть человека – легко, исправить же его – трудно, если не невозможно». И снова ошибался, как и в своем представлении о гениальном в ребенке и детском в гении. Видите, как этой фразой мы продемонстрировали невозможность человеческого существования без критики? Правда, вряд ли кому–то из ныне живущих светит беседа с Шопенгауэром, ныне покойным. А за глаза отчего ж не покритиковать? Немецкому идеалисту от этого ни холодно, ни жарко – там, где он сейчас пребывает.
Но, если без шуток, мы бы хотели предупредить нашего читателя: будьте внимательнее и деликатнее в разговоре с живым человеком. Особенно если перед вами — сензитив, остро, почти болезненно воспринимающий окружающее. А в детстве все мы сензитивы. Истероидный и психастеноидный компоненты в той или иной мере присутствуют в сознании каждого ребенка. Он не просто чувствителен, он сверхчувствителен. Поэтому, уважаемое молодое поколение! Будьте тактичнее со своими детьми, когда настанет время их воспитывать. Даже если их манеры покажутся вам, мягко говоря, неадекватными или попросту нелепыми, словно плохая пародия на мышление и поведение старших. Каждый человек, прежде чем его индивидуальность сложится, непременно проходит этап «имитации взрослости». Кто–то с упоением примеряет вещи родителей — и без конца крутится перед зеркалом, шаркая огромными, точно лыжи, мамашиными туфлями и тряся длиннющим шлейфом, который, будучи надет на законную хозяйку, оказывается юбкой–годе. Другие пытаются курить уворованные у родных и близких разномастные сигареты — и перхая, словно овца, пораженная аллергией на растительность, уверяют уважаемую публику в песочнице, что курение – сказочно приятное занятие.
Потом эти благодатные увлечения могут перерасти в профессиональное моделирование одежды или в дегустацию сортов табачной продукции. А могут стать предметом глубокого смущения со стороны детей и мелочных выпадов со стороны родителей. В результате многие люди среднего и более чем среднего возраста – не что иное, как вечные дети, стесняющиеся своего детства. Стесняющиеся именно потому, что детство их так и не покинуло. Если возникает потребность скрывать свои детские пристрастия, срабатывают уже описанные механизмы психологической защиты – и вытеснение, и рационализация, и экстернализация[82]. Формируется этакий Штирлиц инфантилизма. Он прячет свое так и не прошедшее детство за «вумственными» рассуждениями и за самым незатейливым снобизмом. Как говорила Дашенька, героиня чеховской «Свадьбы»: «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о непонятном»[83].
Большинство людей не представляет, как формируется зрелость мысли, и оттого старательно ориентируется по нехитрым внешним признакам, словно перед ними не ум, а помидор: раз покраснел — значит, созрел. И вполне готов к употреблению. Снобы всегда идут «от противного массовому»: если все покупают (читают, смотрят, едят, носят) определенные бренды, сноб упорно ищет нечто небывалое. Нет, не свое собственное, подходящее именно ему, а просто не такое, как у всех. Снобу наплевать на качество. Он не замечает качества, ему важен совершенно другой фактор – исключительность. Не найдется исключительной замены — тогда сноб вообще откажется пробовать массовый продукт. Это, дескать, ниже его достоинства.
Среди наших подруг есть сноб по имена Сонечка. Она не слишком выделяется в тесно сомкнутых рядах корыстных и бескорыстных снобов: морщит носик, когда речь заходит о всем доступных вещах и идеях, хотя равноценной альтернативы предложить не в силах. На эксклюзивные вещи у нее не хватает материальной обеспеченности, а для эксклюзивных (в плане глубины и сложности) идей она не слишком обеспечена интеллектом. Сонечка живет декларациями типа «Массовому – фи!» Среди ее снобистских манифестов имеется категорический отказ от чтения популярных книг в жанре фэнтези. В частности, Соня осуждает всех, читающих Толкиена и Роулинг. Периодически она пытается «агитировать» друзей и знакомых:
— Мне несимпатично задержавшееся детство! Подобная беллетристика подстегивает в людях инфантильную веру в сказочки!
— Это тебе так кажется, — возражаем мы, — Некоторым читателям известны детали биографии Толкиена, и они помнят: все началось с того, что профессору Оксфорда пришло в голову создать стилизацию на базе англосаксонского, кельтского, исландского, норвежского и финского эпосов. И что Толкиен писал о «Калевале»: «Хотел бы я, чтобы у нас в Англии было что–нибудь в этом роде»[84]. А эпос, как и стилизации в духе эпоса, понимаешь ли, пишут и читают вполне взрослые люди.
— А Гарри Поттер что – тоже эпос?
— Да. И Джеймс Бонд – и в кино, и в литературе, в авторской интерпретации Яна Флеминга. И «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Эпос, душенька, формируется из мифов, сказаний, из массового сознания, а не из статистических отчетов. Эпос нашего времени – то самое чтиво, которое любит публика. Чтиво становится эпосом не сразу, по окончании написания, а только через несколько веков. А пока он живет и пополняется за счет так называемого китча. Ты почитай умные книжки, еще не то узнаешь. Ну, помучаешься, попотеешь, книжной пылью порастешь. Зато такое чтиво — как раз в твоем вкусе. И никто не упрекнет тебя в популизме.
— Вас что, удивляет, если человек не прется вместе со стадом туда же, куда и все?
— Наоборот, именно это нас и не удивляет. Зато удивляет манера поведения, ориентированная на толпу. Похоже, ты именно так рассудила. Значит, ты формируешь свой вкус от противного: если всем нравится то–то и се–то, мне оно не понравится. И я даже не соблазнюсь попробовать…
— Зато я не буду выглядеть инфантильной идиоткой, которая рядится в плащ из занавески и надевает на голову кастрюльку с прорезями для глаз!
— Ну, фанаты со своей пылкостью могут сделать посмешищем что угодно. А ты не фанатей, просто попробуй. Это же не кокс в бумажечке[85], чтобы мозги при понюшке выдувало.
Потом–то мы узнали: у Сони такой строгий–престрогий папа, который ратует за умственное развитие, серьезное чтение, а потому он раз и навсегда забраковал всякую там дешевую развлекаловку, к которой причислил и жанр фэнтези, причем весь. Его бесит и Гарри Поттер, и хоббиты, и эльфы с гномами, и всякие Карлсоны с Муми–троллями… А заодно и детективы, юмористические рассказы («Да разве сравнится ранний Чехов с поздним Чеховым!») и даже милые детские стихи Агнии Барто! Бог его знает, этого папу – шовинист он или реалист. В общем, он моралист, блюдет дочкино «облико морале» посредством отлучения дщери от тлетворного влияния масскультуры. И больше всего ему претит такое явление пресловутой масскультуры, как компьютерная графика. Он презирает спецэффекты. Он игнорирует блокбастеры. Он сторонник «совсем другого кино». Что оно «другое», Сонечкин папа узнает по параметрам «некассовости». Чем меньше народу досмотрело сей опус до конца, тем выше статус опуса в глазах критически настроенного папы. И, конечно же, он страстный поклонник классики. Но по своему особому отбору: по нудности подачи. Ведь классики тоже были пошутить не дураки. Но думаем, что Сонечкин папа этого не знает и его любовь к так называемой классике по большей части платоническая. Если бы он, папа, эту классику активно потреблял, вероятно, он бы лучше в ней разбирался. Но представления Сонечкиного родителя заросли пушистым мхом, словно камни шотландских замков, хотя он об этом не знает и не узнает никогда. И потому, что в Шотландии не бывал, и потому, что не склонен к самокритике. Так и проживет свой век.
