И в этом, на мой взгляд, суть этих проблемных ситуаций. Женщина, которая искренне верит в то, что причины ее неудавшейся личной жизни кроются в мужских недостатках, равно как и родители, которые полагают, что их проблемы с детьми – это неправильное поведение самих этих детей, самой этой своей позицией и создают проблему. Ведь, по сути, что получается? Женщины говорят: «Мужчины, изменитесь, и тогда моя личная жизнь наладится». Родители говорят: «Дети, ведите себя как следует, и у нас с вами проблем не будет». И если в первом случае еще не все однозначно, то во втором – в случае родителей – ошибка лежит на поверхности.
Проблемы ребенка возникают не сами по себе (если, конечно, речь не идет о тяжелом психическом заболевании), это результат родительских ошибок, ошибок, которые были ими допущены в их собственных отношениях с их собственными детьми. Конечно, кто-то, вероятно, будет с пеной у рта спорить с доктором Курпатовым – мол, вы, доктор, несправедливы, мы своих детей любим, заботимся о них, а они на нас наплевали. И мне тут сложно что-либо возразить, потому что это не аргумент, это позиция. Если же смотреть на ситуацию непредвзято, то очевидно, что мать и отец – божества в сознании ребенка. Они – его мир, столпы, на которых держится его мир. И если в какой-то момент родители безвозвратно утрачивают свой, по сути, божественный статус в сознании ребенка, это не может быть его ошибкой. Это их ошибка. А дальше можно спорить с доктором Курпатовым хоть до посинения, ситуацию это не изменит.
И вот теперь я снова возвращаюсь к вопросу о безопасности наших детей. Единственный способ обеспечить ее – это любить ребенка так, чтобы он это чувствовал. Не так, чтобы нам было комфортно и приятно, а так, чтобы у него было ощущение, что он любим, что он дорог, что он ценен. Потому что, если он так будет чувствовать, он будет беречь себя, так как в этом случае он понимает, что его жизнь представляет собой ценность. Если он будет знать и чувствовать, что его любят, он будет пытаться соответствовать ожиданиям, он будет прислушиваться к нашему мнению, он будет дорожить нами – своими родителями – и нашими чувствами. И другого пути просто нет.
А шантажировать своего ребенка любовью – мол, я буду тебя любить, только если ты будешь меня слушаться, и не буду, если не будешь, – это, как мне кажется, просто низко. Выказывать же свою любовь так, что ребенок понимает – они, мои родители, любят не меня, а свою роль «идеальных родителей», свои чувства по отношению ко мне, но не меня, – это просто глупо. Дети в силу недостатка жизненного опыта, еще мало что знают об этом мире, но зато в силу своей чувствительности, они очень неплохо его чувствуют, особенно если учесть, что мы – их родители – до поры до времени и есть их мир. Возможно, если родители задумаются об этом, они изменят свое поведение в отношении собственных детей, а, изменив его, увидят, что, на самом деле, у них нет нужды так сильно волноваться за своих чад, потому что сами эти их чада волнуются за них – за своих родителей.
Впрочем, последнее, что я бы хотел сказать в рамках этого разговора… позвоните родителям.
Глава одиннадцатая. Не бойтесь жить!
Не случилось никакой специальной истории. Мне никто не позвонил, никто из коллег не заводил особых разговоров.
На эту тему вообще редко говорят, особенно так – откровенно и напрямую, чтобы целый разговор – про это. Наверное, боятся. Или стесняются. А вот вскользь упоминают часто. По крайней мере, другие страхи почти всегда соотносят с этим. Да и в основе большинства страхов, пожалуй, лежит именно он.
…Как же не хочется писать это слово. Мы будем говорить сегодня о смерти.
В модном ресторане «Сальвадор Дали» – яркий интерьер, мягкие диваны, красивые посетители, никакого упаднического настроения. В принципе, и я с утра была бодра и весела – до тех пор, пока не начала готовиться к интервью.
– Андрюш, даже не знаю, надо ли что-то объяснять дополнительно или достаточно сказать: люди боятся смерти. И с этим страхом приходится как-то жить.
– Я понимаю страх людей, переживших какие-то чрезвычайные события. Страх человека, который, действительно, с глазу на глаз встречался со смертью – на войне, пережив насилие, сопряженное с угрозой для жизни, тяжелейшую катастрофу, болезнь, которая поставила его на грань жизни и смерти, – это страх особый. Впрочем, надо сказать, что все эти люди испытывают вовсе не такой страх смерти, как обычно о нем думают те, кто не оказывался в подобных экстремальных ситуациях.
В нем, как это ни парадоксально, очень много жизни. Это даже, скорее, не опыт умирания, а опыт воскрешения, спасения жизни – именно это ощущение самое сильное. Некое заострение ощущения жизни – «Жив! Живу!» И по собственному опыту я могу сказать то же самое. Подчас, это «Жив!» в связи со множеством внешних факторов, свойственных переживанию катастрофы, не слишком позитивно, не слишком оптимистично, что ли… но это именно ощущение выживания.
Во всех же остальных случаях, когда человек боится смерти умозрительно, осознавая ее через смерть других людей, речь идет о сугубо невротическом страхе. Я сейчас сказал «опыт умирания», но это не совсем правильно. Мы не знаем и никогда не узнаем, что такое «быть мертвым», «умирать». Один раз, возможно, и узнаем, что такое «умирать», но даже в этом единственном и последнем случае вряд ли поймем, что это оно, а если и поймем, то уж точно никому не расскажем.
Мы можем только строить догадки, и, до тех пор, пока мы не умерли, наш «опыт умирания» – скорее, некая фантазия, гипотеза. Даже люди, пережившие клиническую смерть, а мне приходилось не раз беседовать с ними, не предлагают ничего «внятного», они не могут рассказать, как это – «быть мертвым», «умереть». Ну, какие-то переживания, но не смерть. Понимаешь?
Иван Петрович Павлов, будучи настоящим ученым до мозга костей, пытался, в научных целях, организовать процесс феноменологической фиксации своей смерти. Рассказывают, что он дал своим ученикам задание, чтобы те сидели у его постели и конспектировали его «отчет» о том, как он умирает. Так из этого ничего толком не вышло. Врачи его лаборатории находились рядом, фиксировали слова учителя, потом он на время впал в забытье, прошло еще несколько часов, была ночь, все, разумеется, удалились. И вот в ночи, быть может, под утро, Иван Петрович встал с постели, был болезненно оживлен, сказал, что ему надо собираться на работу, и… умер. Мы не узнаем смерть, когда она явится к нам. Это так же сложно, как и узнать в толпе человека, которого ты никогда раньше не видел, а лишь общался с ним, например, через Интернет. Как понять, кто из них в этой толпе – он?
В общем, наши умозрительные опасения, связанные с грядущей смертью, есть чистой воды фантазия. А бояться того, о чем ты не имеешь ни малейшего представления, кроме плодов твоего же собственного богатого воображения, нельзя. Вот картина закрыта плотным куском материи – можешь ли ты испугаться того, что на ней изображено? Нет, это невозможно. Мы боимся собственных представлений о смерти, но не смерти как таковой. Мы боимся, что не будет этой жизни, но не смерти. Возможно, это и звучит как-то странно, парадоксально, но это именно так.
Если же эта наша фантазия становится навязчивой, то дело не в смерти, дело в том, что у человека есть некие проблемы в жизни, решение которых он не способен отыскать. Проблемы, которые, возможно, он даже не осознает, и проблемы, никак не связанные со смертью, скорее наоборот. Страх смерти может свидетельствовать о каких-то проблемах человека в интимной сфере, об ощущении его малоценности, о проблемах в отношениях с окружающими. В общем, о чем угодно, только не о смерти как таковой. В результате хронических проблем по всем фронтам у человека, зачастую, действительно развивается ипохондрия, нарастает депрессия с соответствующими депрессивными мыслями, или же формируется состояние панического ожидания всяческих катаклизмов.
У меня была пациентка, которая боялась, что однажды ночью ее дом обрушится и, не дождавшись спасателей, она умрет от обезвоживания. Ей по телевизору добрые журналисты рассказали о подобной душещипательной истории. Поэтому перед сном она всегда ставила рядом со своей прикроватной тумбочкой бутылку воды. Женщина не просто была убеждена в том, что ее дом обязательно рухнет в результате теракта, но еще и рисовала себе четкую картину того, как именно это будет происходить.
Согласно ее планам, при обрушении здания бетонные плиты должны были сложить ее диван так, что она оказалась бы в нем, как кусок сыра в двойном бутерброде. «И все будет прекрасно, – рассуждала она, – но спасателей придется ждать долго, а поэтому необходима питьевая вода». Разумеется, такая фантазия – это банальный невротический страх, который выдает сам себя своей же нелепостью. Позже выяснилось, что у этой женщины действительно были серьезные проблемы невротического характера, связанные с сексуальной неудовлетворенностью и страхом перед серьезными отношениями.
