373 Это открытие логически вело к толкованию бессознательного как результата подавления, понимаемого в личностном смысле. Содержаниями бессознательного в таком понимании являются утраченные фрагменты, которые некогда были осознанными. Позднее Фрейд признал существование в бессознательном сохраняющихся архаических следов в форме примитивных моделей функционирования, хотя и они объяснялись им в личностных терминах. С такой точки зрения бессознательное психическое оказывается сублиминальным аппендиксом сознания.
374 Содержания, которые Фрейд пробуждал в сознании, было восстановить легче всего, так как они поддавались осознанию и изначально были сознательными. Единственное, что они доказывают применительно к бессознательному психическому – это существование психического «чистилища» где-то за пределами сознания. Это почти ничего не говорило бы нам о природе бессознательного психического, если бы не существовало бесспорной связи между этими содержаниями и инстинктивной сферой. Мы представляем себе последнюю как область физиологических явлений, как эндокринную функцию. Современная теория внутренней секреции и гормонов дает весомые основания для такой точки зрения. Однако теория человеческих инстинктов сталкивается с серьезными затруднениями, поскольку необычайно трудно не только определить инстинкты концептуально, но даже определить их количество и область их функционирования38. Мнения на этот счет расходятся. Все, что можно утверждать с какой-то долей определенности, сводится к тому, что инстинкты имеют физиологический и психологический аспекты39. Весьма полезна для описательных целей точка зрения П. Жане относительно «partie superieure et inferieure d’une function»* 40.
375 Тот факт, что все психические процессы, доступные нашему наблюдению и опыту, каким-то образом связаны с органическим субстратом, указывает на то, что они вплетены в жизнь организма как целого и участвуют в его активности – другими словами, они должны играть определенную роль в инстинктах или же быть в некотором смысле результатом их действия. Отсюда отнюдь не следует, что психическое можно вывести исключительно из инстинктивной сферы, а значит, из ее органического субстрата. Психическое как таковое нельзя объяснить в терминах физиологической химии, хотя бы потому, что, наряду с самой «жизнью», оно является единственным «природным фактором», способным превращать статистическую форму организации материи, подчиняющуюся законам природы, в «высшие» или «неприродные» формы вопреки законам
энтропии, действующим в царстве неорганической материи. Как жизнь создает сложные органические системы из неорганических, мы не знаем, хотя нам доступно непосредственное переживание того, как это делает психическое. Жизни, таким образом, присущи особые законы, которые не могут быть выведены из физических законов природы. При этом психическое в какой-то мере зависит от процессов, протекающих в органическом субстрате, во всяком случае, это в высшей степени вероятно. Инстинктивное начало управляет подчиненными функциями, тогда как ведущая функция соотносится преимущественно с «психическим» компонентом. Подчиненная функция оказывается относительно неизменной, непроизвольной составляющей, а ведущая – ее поддающаяся изменению составляющая, подчиняющаяся воле41.
376 Возникает вопрос: когда мы вправе говорить о «психическом», как вообще мы определяем «психическое» и как мы отличаем его от «физиологического»? И то, и другое – жизненные феномены, но они различаются в том, что функциональный компонент, рассматриваемый как подчиненный, имеет безошибочно различимый физиологический аспект. Его появление или отсутствие, похоже, тесно связано с гормонами, а функционирование имеет компульсивный характер: отсюда термины «побуждение», «стимул». Риверс утверждает, что в этом случае вполне естественна реакция по принципу «либо/либо»42, то есть функция либо срабатывает, либо вовсе отсутствует, в чем выражается специфика навязчивости. В отличие от подчиненного, ведущий компонент, который лучше всего описывается как психическая составляющая и, кроме того, воспринимается как таковая, утратил навязчивый характер, подвластен воле43 и даже может функционировать в какой-то мере вопреки изначальному инстинкту.
377 Из этих рассуждений явствует, что психическое представляет собой освобождение функции от ее инстинктивной составляющей и, таким образом, от компульсивности, которая, будучи единственным определяющим фактором функции, превращает ее в жестко детерминированный механизм. Психическое состояние или свойство начинается там, где функция теряет свою внешнюю и внутреннюю детерминированность и получает более широкую и свободную направленность, то есть там, где она проявляет свою подвластность воле, основанной на иной мотивации. Рискуя предвосхитить дальнейшее изложение, не могу не отметить, что если в нижнем пределе мы отделяем психическое, так сказать, от физиологической сферы инстинктов, то подобное разграничение мы должны провести также и в верхнем пределе. Ибо с возрастанием свободы от чистого инстинкта ведущая функция, в конце концов, должна достичь точки, в которой внутренняя энергия функции перестает обусловливаться инстинктом в его изначальном смысле и приобретает так называемую «духовную» форму. Это предполагает не сущностное изменение мотивации – движущей силы инстинкта, а просто другой способ ее приложения. Значение или цель инстинкта отнюдь не однозначны, так как за инстинктом вполне может скрываться иной, чем биологический, смысл, который обнаруживает себя лишь в ходе развития.
378 В психической сфере функция действием воли может быть направлена в другое русло и модифицирована самым неожиданным образом. Это объясняется тем, что система инстинктов устроена так, что в ней нет подлинной гармонии, и она подвержена всевозможным внутренним коллизиям. Один инстинкт нарушает действие другого и вытесняет его, и хотя в целом именно инстинкты делают жизнь индивида возможной, их слепая принудительная сила нередко приводит их в столкновение друг с другом. Выход функции за рамки принудительной инстинктивности и волевое управление ею чрезвычайно важны для сохранения жизни. Но это увеличивает вероятность конфликтной ситуации и ведет к расщеплению – к той самой диссоциации, которая несет в себе постоянную угрозу единству сознания.
379 В психической сфере, как мы убедились, воля воздействует на функцию. Это происходит благодаря тому факту, что сама воля является формой энергии и обладает силой, способной противостоять другим ее формам. В этой сфере, которую я определяю как психическую, воля лишь в последнюю очередь направляется инстинктами и, конечно же, не абсолютно, ибо иначе это будет уже не воля, которой, по определению, должна быть присуща свобода выбора. Употребляя здесь слово «воля», мы подразумеваем некий запас энергии, которой свободно располагает психическое. Такой свободный потенциал либидо (или энергии) непременно должен существовать, в противном случае какие-либо модификации функций были бы невозможны, ибо тогда последние были бы так неразрывно связаны с инстинктами (которые сами по себе в высшей степени консервативны и потому неизменны), что это исключало бы какие-либо преобразования, если речь не идет об органических изменениях. Как мы уже отмечали, мотивацию воли следует рассматривать, прежде всего, как имеющую сущностно биологическую природу. Однако (если можно так выразиться) у верхней границы, где функция отходит от своей изначальной цели, инстинкты теряют свое влияние в качестве движущей силы воли. Меняя форму, функция подчиняется другим детерминантам, или мотивациям, которые уже явно не имеют ничего общего с инстинктами. Я, собственно, хочу прояснить тот примечательный факт, что воля не может переступить границ психической сферы: она не в силах подчинить себе инстинкт и точно так же не обладает властью над духом, если мы понимаем под этим нечто большее, чем разум. Дух и инстинкт по природе своей автономны и в равной мере ограничивают сферу приложимости воли. Позднее я намерен показать, что, по моему мнению, определяет отношения между духом и инстинктом.
380 Точно так же, как в своих нижних пределах психическое теряется в органическом субстрате, так в верхних пределах оно принимает «духовную» форму, о которой мы знаем столь же мало, сколь и о функциональной основе инстинкта. То, что я буду называть присущим психическому, распространяется на все функции, подчиняющиеся воздействию воли. Чистая инстинктивность не дает оснований предполагать какое бы то ни было сознание и не требует такового. Но воле, в силу присущей ей эмпирической свободы выбора, необходим верховный авторитет, нечто вроде собственного самосознания, позволяющего преобразовывать функцию. Воля должна «знать» некую цель, отличную от назначения функции. Иначе она совпадала бы с движущей силой функции. Дриш справедливо подчеркивает: «Без знания нет воления»44. Воля предполагает осуществляющего выбор субъекта, способного предвидеть различные возможности. Если смотреть под таким углом зрения, психическое представляет собой сущностный конфликт между слепым инстинктом и волей (свободой выбора). Там, где господствуют инстинкты, начинаются психоидные процессы, принадлежащие к сфере бессознательного и не поддающися осознанию. Психоидные процессы – это не собственно бессознательное, поскольку его рамки гораздо шире. Помимо психоидных процессов, бессознательное вмещает в себя бессознательные идеи и волевые акты, которые отчасти сродни сознательным процессам45, но в инстинктивной сфере эти явления отступают на задний план настолько глубоко, что термин «психоидный», пожалуй, вполне оправдан. Если же, однако, мы сужаем сферу психического до волевых актов, это приводит нас к заключению, что психическое более или менее тождественно сознанию, потому что трудно представить себе волю и свободу выбора без сознания. Это явно возвращает нас к исходному пункту наших рассуждений – к аксиоме о том, что психическое = сознание. Как же быть тогда с постулатом о психической природе бессознательного?
