или высказывания жены, которые предположительно могут быть негативной оценкой. И даже когда, например, пренебрежительная ремарка в действительности отражает взгляд жены на мужа, он преувеличивает серьезность данного высказывания.
Ощущение обиды, возникшее в результате реального или воображаемого пренебрежительного акта, быстро заставляет его в своем сознании заклеймить ее действия как вопиющее оскорбление: «Она не имеет права так обращаться со мной». Это чувство ничем не оправданной трансгрессии вызывает гнев и желание наказать. Причем последовательность мыслей и чувств может протекать очень быстро, что характерно и для других видов насилия: жестокого обращения с ребенком, пьяных драк или изнасилований.
В целом ряде исследований систематически отслеживались когнитивные процессы, происходящие в головах у склонных к агрессивным, враждебным реакциям мужчин, а также у тех, кто уже поднимал руку на жен. Например, подверженные гневным вспышкам мужчины особенно «чувствительны» к сигналам, репликам враждебного по отношению к ним характера со стороны людей своего окружения. Одновременно они оказались менее чувствительны к дружеским или сочувствующим высказываниям, чем индивидуумы их контрольных групп. Те, кто применял физическое насилие к женам, особенно склонны приписывать последним негативные намерения, эгоистическую мотивацию и вообще вину за все [99]. Сексистские подходы – такие как «Женщины спят с кем попало», «Она будет делать это, чтобы отомстить мне» или «Мне надо за ней приглядывать, потому что я не могу ей доверять» – подпитывают ревность, подозрительность и стремление все и вся без меры ограничивать. Более того, у таких мужей наличествуют дисфункциональные убеждения и предвзятое отношение к насилию в браке [100].
Дополнительным катализатором физической агрессии является гиперчувствительность мужа ко всему, что угрожает балансу сил в браке. В соответствии с дихотомическим характером своего мышления, если он не является доминирующей в явном виде фигурой, то обязательно будет «сабмиссивом», то есть будет находиться в подчиненном положении; если у него нет полного, тотального контроля (в браке) за всем, он совершенно беспомощен; если он не обладает властью, то бессилен. Покорный, слабый или беспомощный образ самого себя снижает его самооценку и заставляет чувствовать себя уязвимым для дальнейшего насилия над собой. Поэтому во многом его собственное, пропитанное насильственными методами поведение является формой самозащиты, точнее, защиты себя от вызывающего и неуважительного поведения жены, а также способом восстановления его шатающейся или просто шаткой самооценки.
Убеждение в том, что насилие желательно и приемлемо в качестве стратегии разрешения супружеских конфликтов, отличает жестоких, склонных к насилию мужей от тех, кто не проявляет насилия. Зайдя в семейном конфликте в тупик, склонный к насилию муж полагает:
• Грубая физическая сила – единственный язык, который понимает моя жена.
• Только причинив ей боль, я смогу заставить ее изменить свое оскорбительное поведение.
• Когда она сама напрашивается (на рукоприкладство), я должен реагировать соответствующим образом и ударить ее.
• Дать ей в морду – единственный способ заставить ее заткнуться.
Его самооценка служит барометром, который показывает не только то, как он оценивает себя сам, но и то, как – по его мнению – жена его ценит (или не ценит). Если он полагает, что «она думает, будто я – кусок дерьма», то чувствует, что должен выбить эту мысль из ее головы; если она думает, что ей может сойти с рук влечение к другим мужчинам, он будет вынужден сделать это влечение слишком болезненным для нее, чтобы его придержать. Внутреннее побуждение к применению физической силы становится сильным императивом, практически таким же рефлексом, как использование ее для самозащиты от физического нападения. Он уверен, что вызывающее у него неприятие и отвращение поведение жены надо нейтрализовать любой ценой.
Хотя эти внутренние установки в пользу применения насилия могут быть в принципе изменены, они оказывают сильное влияние на поведение мужа, пока он их не поймет и не осознает. Корни этого в значительной степени лежат в архаичном культурно-правовом принципе, согласно которому жена является собственностью мужа. Многие склонные к семейному насилию мужчины де-факто считают, что у них есть имущественные права на своих жен. Отмечая склонность других приматов к полному подчинению самок и наказанию за любой подход к другим самцам, некоторые авторы утверждают, что инстинкт мужского «сексуального собственничества» и ревность имеют эволюционные корни [101].
Когда активирован режим первобытного мышления, а мужа охватывают интенсивные позывы задать жене жару, на сцену выходит патологический процесс. У такого мужа ви́дение становится туннельным, особенно если он находится под воздействием паров алкоголя [102]. Все его внимание сосредоточивается на жене как на антагонисте, даже на Враге. Он видит только ее образ, причем таким, каким он спроецировал его на нее: сука, гарпия и шлюха.
Конечно, не все мужья, у которых руки чешутся ударить жену, поддаются этому импульсу. Большинство из них, даже в ситуации, когда брак трещит по швам, способны себя контролировать и использовать ненасильственные стратегии разрешения семейных конфликтов. Они могут разорвать порочный круг такими обращенными к себе соображениями: «Может, нам следует хорошенько все обсудить, прежде чем это выйдет из-под контроля», или: «Надо бы остыть» [103]. У склонных же к насилию мужчин нет в запасе стратегий, которые предусматривают самоконтроль и развитые навыки социального общения – такие как совместное обсуждение проблем, взаимные и совместные попытки их разрешить, конструктивное отстаивание своих позиций, особенно в ситуациях, где потенциально можно оказаться отвергнутым или покинутым. [104] Не обладая такими навыками межличностного общения, они могут пребывать в уверенности, что насилие – единственный способ разрешить не дающий покоя конфликт. Более того, такие мужья часто страдают клинической депрессией, серьезными личностными проблемами и алкоголизмом.
Связь между мужским ощущением «сексуального собственничества» и обращением к насильственным действиям прослеживалась во всех культурах, где подобные проблемы изучались. Ожидание абсолютной верности и неразрывно связанная с ним ревность, возникающая в случае подозрений, что ожидание обмануто, отмечалось не только у мужей, поднявших руку на жен, но и у тех, кто их убивал [105]. В большинстве случаев избитые женщины считали ревность главным мотивом насильственных действий мужей. Сами эти склонные к семейному насилию мужья тоже признавали, что ревность – самый распространенный мотив подобных избиений.
Исключительная чувствительность жестокого мужа к вероятности того, что жена ему изменяет, ведет к тому, что он принимает ряд стратегий, направленных на принудительное «запирание жены в клетку». Согласно показаниям избитых жен, мужья пытались ограничить круг их контактов и с родственниками, и с друзьями, постоянно буквально допрашивали о том, где и с кем они были, только в малой степени давали доступ к семейному бюджету. Подобные ограничения свободы действий жены часто приводят к ее вызывающему поведению и открытому отстаиванию своей независимости, что может казаться мужу еще большей угрозой.
Значительное число жестоких агрессоров пребывают
