Ричард Лоув - Последний ребенок в лесу

В начале 1980-х годов появилось иное направление, которое казалось, было способно изменить облик сельской жизни Америки. Перепись населения 1980 года показала, что население стало меньше сосредоточиваться в городах; кроме разрастания пригородной зоны увеличилось число американцев, переехавших в сельские районы, и уменьшилось число желающих пополнить густозаселенные старые города.

С изобретением персонального компьютера как фермеры, так и работники, которым необходим доступ к информационным ресурсам среднего уровня и выше, внезапно смогли представить себе, что живут в новом Эдеме, где с помощью модема можно объединить лучшее, что есть в городе и в деревне. Некоторые американцы осуществили эту мечту, но в связи с этим возникло два обстоятельства. Одно состояло в том, что, переехав в небольшие города, люди привезли туда с собой все проблемы и надежды урбанистического уклада, включая, кстати, и проблему разрастания пригородов. И второе: движение в сторону небольших городов быстро пошло на убыль. В немногих из таких городков жизнь изменилась, но в большинстве из них отток населения продолжился, особенно на землях Великих равнин. Итак, последовало движение возврата к земле.

И все же сохранилось само стремление к земле, возникла новая литература, предлагающая проекты для общественной поддержки такого движения. Новое движение возвращения к земле вполне возможно, если учесть уплотнение пригородов и их неспособность предоставить желаемое увеличение контакта с природой, если не забывать о новых исследованиях, демонстрирующих необходимость природы для здоровья человека. И наконец, если заново осознать, что для того чтобы дети вновь обрели непосредственную связь с природой, необходимо осуществлять эффективные и конкретные изменения. Зеленые города Западной Европы и отдельных районов Соединенных Штатов помогают определить направление и доказывают, что казавшееся невероятным осуществимо. Сейчас не идет речь о возврате к сельскохозяйственным коммунам, но о построении технологически развитых и усовершенствованных по нашим представлениям заселенных центров, которые уже самой своей планировкой будут возвращать детям и взрослым связь с природой.

Девочка рада, что ее семья переехала сюда из Лос-Анджелеса. Ее воспоминания об этом городе, о его сутолоке и о том запахе, что стоит там в воздухе, начинают бледнеть. Ее ни капли не расстраивает длинная зима, когда снег собирается в огромные сугробы, а потом дует ветер и снег становится сухим. От этого, даже когда снег прекращает падать, продолжается снежная буря. Она любит наблюдать за всем этим из окна своей комнаты, окруженная книгами и рисунками.

Как-то раз отец разбудил ее в полночь, вывел на улицу прямо под открытое небо и сказал: «Смотри». И она увидела молнию над горизонтом и огромную светлую реку над головой. «Молния и Млечный Путь, — сказал тогда ей отец. Он положил руки ей на плечи. — Изумительно». Ей понравилось, как он сказал это слово, мягко, и ничего не добавил к сказанному, молча уложив ее в постель.

И вот она опять поднялась и опять пошла, и теперь она на краю деревни…

Профессор Дэвид Орр описывает, как он представляет себе парадигму перехода к «масштабному осмыслению, сравнимому разве что с переворотом эпохи Просвещения XVIII столетия». Он стоит за «героизм высшего порядка», того, которому свойственна благотворительность, защита всего живого и отстаивание прав детей. По его определению, в разумной цивилизации «будет больше парков и меньше торговых центров, больше маленьких фермерских хозяйств и меньше агробизнеса, больше процветающих некрупных городов и поселений, больше солнечных коллекторов и меньше карьеров, больше велосипедных дорожек и меньше автострад, больше поездов и меньше машин, больше праздничности и меньше спешки…» Утопия? Нет, говорит Орр. «Мы уже попытались осуществить утопию и больше не имеем на это права». Он призывает к действию «сотни и тысячи молодых людей, которые знают, чего хотят, стойких морально, обладающих глубинными познаниями, необходимыми для перестройки окрестностей, городов, жизни общества на всей планете. То образование, которое сегодня в нашем распоряжении, не очень-то здесь поможет. Они должны стать студентами в своих родных местах, должны стать компетентными и, по словам Уэса Джексона, „сродниться со своей землей“».

Несколько лет назад я посетил Уэса Джексона в Институте земли в канзасских прериях неподалеку от Салины[78]. Его деятельность в Атлантике, однажды им описанная, говорит о том, что он последователь Торо и его вклад, возможно, не меньше. Обладатель премии «Братство Макартура», так называемой награды гениев, Джексон является основателем и руководителем одной из первых программ, связанных с изучением природной среды сельской местности и ее охраной, в Университете штата Калифорния в Сакраменто. Неутомимый по своей природе, он все сильнее сокрушается по поводу того, что считает ведущим к плачевному концу, губительным для окружающей среды направлением, имея в виду путь развития сельского хозяйства. Он и его жена Дана приехали домой в Канзас и создали там Институт земли. Так назвали они научно-исследовательский институт, связанный с сельскохозяйственными колледжами и окруженный широкими полями с растительностью местных прерий и делянками для разведения растений. Вот уже более двух десятилетий Джек сон является признанным авторитетом, выдвигавшим свой план обновленного развития Великих равнин. Некоторые считают Джексона крайним радикалом, своего рода Джоном Брауном сельской Америки (его прадед был в рядах сторонника аболиционизма Брауна). Он хочет освободить землю, а вместе с нею и многих из нас. Ему видится мир, где семьи вернутся к более естественной жизни, но на этом пути нельзя повторять ошибок аналогичных движений прошлого.

Он считает, что сельское хозяйство в том виде, в каком оно ведется, является большой ошибкой, «глобальной эпидемией» и что плужный лемех может принести будущим поколениям больше разрушений, чем меч. В своем кабинете, окна которого выходят на убегающие вдаль холмы и равнины прерий, он наклоняется ко мне и говорит: «Я пытаюсь создать новую систему земледелия, базирующуюся на модели прерий». Джексон, нависая надо мной всей своей большой, внушительной фигурой (описанной одним из писателей как нечто среднее между пророком Исайей и бизоном), добавляет: «Но мы не можем на этом останавливаться: нам нужна новая экономика, сориентированная на прерии, на природу». Как считает Джексон, естественные прерии с характерной для них растительностью, которая когда-то удерживала поверхностный плодородный слой почвы, теперь регулярно перепахиваются, что ведет к потере этого слоя. В результате национальное достояние — драгоценная плодородная почва — смывается ручьями и превращается в донный осадок. Ручьи и реки по всему Среднему западу стали очень грязными. Эрозия ведет к смыванию почвы в двадцать раз быстрее, чем идет ее восстановление, то есть с большей скоростью, чем во время Великой засухи. По одному из подсчетов, Айова за последние 150 лет потеряла половину плодородного слоя, Канзас — четверть. Он считает возлагаемые сейчас на севооборот надежды необоснованными.

В Институте земли Джексон и его коллеги-исследователи ведут экологическую и генетическую работу над созданием полей по типу прерий, как он их называет, «одомашненные прерии будущего». Современное сельское хозяйство базируется на таких культурах, как кукуруза и пшеница, которые требуется высевать каждый год, для чего земля перепахивается, что и приводит к эрозии. В отличие от этого естественные прерии со своей многолетней растительностью, и ее разветвленной корневой системой, глубоким дерном не ведут к потере плодородного слоя, а, наоборот, способствуют его созданию. Проблема состоит в том, что растения прерий для людей несъедобны.

Новые одомашненные прерии Джексона будут представлять собой комбинацию разных культур, стойких и многолетних, некоторые из которых будут выведены из диких трав, изначально растущих в прериях, но зерно которых будет съедобно. Он надеется вывести легко обрабатываемые зерновые культуры, которые будут репродуцироваться через корневую систему и таким образом переносить суровые зимы и сохранять плодородие почв. Джексон не очень-то верит в генную инженерию; одна ошибка, говорит он, и мы можем оказаться перед неизбежностью катастрофы, сопоставимой разве что с истощением озонового слоя. Путем более медленных, традиционных генетических поисков, которые ведутся в более широком мире, а не на уровне манипулирования ДНК и которые, по его оценке, займут лет пятьдесят, если не больше, будут выведены растения, поддерживающие жизнедеятельность прерий. Но наступит день, полагает он, когда его одомашненные прерии смогут давать почти такой же ценный для питания урожай зерна с каждого гектара, какой снимается сейчас в среднем с гектара, засаженного в Канзасе пшеницей, в то время как энергетические затраты снизятся. Сейчас он может представить себе эти новые прерии к концу века, процветающими более, чем иная возделываемая земля, или, может быть, ставшими вторыми по значению после нее.