К.: Вроде бы он всегда был рядом, а я сам как-то даже уходил от него.
Т.: Папа всегда рядом. Хоть и на некоторой дистанции.
(Закрепление нового образа отца, внушение.)
К.: Наблюдает порой издалека, согласен.
Т.: С любовью, интересом и гордостью наблюдает.
(Внушение, закрепление.)
Предлагаю тебе недельку попрактиковаться: время от времени возвращаться к ощущению поддержки от папы, где ты это в себе чувствовал, – за спиной. Особенно если ты что-то хорошо делаешь, представляй, как папа смотрит и гордится, с любовью, интересом и гордостью наблюдает.
(Переход к домашнему заданию, которое поможет клиенту сделать изменившийся образ папы с мамой во внутреннем плане устойчивым.)
К.: Хорошо.
Т.: И говорит что-нибудь типа «я тобой горжусь», «молодец», «я в тебя верю». Какие-нибудь такие простые слова, которые важно было услышать именно от папы.
К.: Напрямую он мне таких слов никогда особо не говорил, хоть я и ощущал порой.
Т.: Хороший результат – это когда ты во внутреннем плане видишь папу и маму вместе, они оба одного размера и яркости, никто никуда не пропадает, и ты как сын чувствуешь хорошую связь с обоими.
К.: Да, идеальный вариант. Буду стремиться к этому.
Т.: Это теперь только от тебя зависит.
(Терапевт передает ответственность за создание устойчивых изменений в его внутренней реальности, которая влияет на самоощущение и восприятие клиента.)
К.: В конце я уже мог их так представить. Вначале очень тяжко было. Не появлялся совсем. А вот по поводу связи – надо еще с этим поработать мне.
Т.: Если уделять этому внимание, связь будет крепнуть.
(Внушение положительных изменений.)
К.: Буду стараться.
Т.: Там уже все есть. Надо позволить этому быть.
(Завершение рабочей части сессии, закрепление внушения, вера в клиента, проявление терапевтического оптимизма – уверенность в том, что изменения возможны.)
* * *
Далее клиент был информирован о закономерном возникновении чувств обиды и вины, возможной причине их возникновения – необходимости в конфликте выбрать сторону мамы или папы. Также терапевт высказал предположение, что эти чувства могут влиять на настоящую жизнь клиента, управляя его самоощущением, решениями, отношениями с другими людьми. Клиенту было предложено понаблюдать, как эти чувства проявляются в его жизни. На этом сессия завершилась.
Мы предполагаем, что с возвращением фигуре отца ее значения, восстановлением иерархии в системе и переходом на «мужскую сторону» клиент получит достаточно ресурса для того, чтобы пройти сепарацию от матери.
Необходима также работа с чувствами обиды и вины, поскольку в настоящий момент они являются регуляторами жизни клиента, с ревизией убеждений, чтобы сделать требования клиента к себе и окружающим более реалистичными (в данный момент клиент пытается соответствовать маминому «идеалу мужчины»).
В этом также существенную поддержку может оказать присоединение клиента к отцовской фигуре, образно выражаясь – инициационный переход с «женской половины» на «мужскую».
В дальнейшей работе с этим клиентом терапевту следует больше внимания обращать на контрперенос: уходить от роли заботливой мамы, которая проявляется в директивном стиле общения и авторитетном высказывании своего мнения; больше внимания уделять актуальным чувствам клиента, спрашивать его о них, давать время и пространство для их выражения; больше времени посвящать контракту, чтобы клиент мог составить более ясное самостоятельное представление о том, чего он хочет.
Это важно также в силу специфики возраста и решаемых в этот период задач – формирование и укрепление собственной идентичности, сепарация от родителей, целеполагание и формирование жизненной перспективы. Возможно, более продуктивной будет работа с мужчиной-консультантом.
Приложение 2
Непридуманные рассказы: письма клиентов об отце
* * *
Эту картинку [фотографию отца] мне прислала тетка из Израиля, сообщившая, что она моя двоюродная сестра, отец был ее дядей, и они крепко дружили. Я ее повесила, а она мне написала под комментарием к ней: «Как вы можете его ненавидеть? Это блестящий был человек, тонкий, умный, ироничный, спортсмен, красавец, тонкий психолог, прекрасный собеседник, все его обожали, на моем выпускном все девочки хотели с ним танцевать».
«Здорово, – пишу ей уже в личке, – что он был такой тонкий и классный, жаль, что имел привычку делать и бросать детей, уводить баб у лучших друзей, был мелочный мудак и травил собственную мать, а так молодец».
Завязывается длинный небезынтересный диалог, в котором всплывает много мерзких подробностей того, что отец говорил семье обо мне и маме, много смешного типа «ну как же он платил бы вам алименты, двум дочерям – ни на горных лыжах ни съездить покататься, ни за границу к родственникам». Я довольно быстро посылаю ее на… и забаниваю, потому что она, ну, просто дура и пришла мне 28-летней сообщить, что отец бы мной гордился, и неспроста я Вера Николаевна, как бабушка моя Вера Николаевна Комиссаржевская, и что у меня есть классные еврейские корни, революционеры, герои, моя прапра, например, сбежала из гарема турецкого султана, на пиратском судне переплыла через Черное море и зажила себе весело в Украине и т. д. – в общем, я своя, ура.
«Жалко только, – пишу, – что для того, чтобы мое существование вообще кого-то из вашей семьи заинтересовало – хотя все были в курсе моего рождения, естественно, – должно было пройти тридцать лет, написано три книжки, и морда моя, так похожая на отцовскую, должна была по телеку быть показана, и только тогда вы решили мне написать. Неважно».
Проходит полгода, и мы с Кеплер в Киеве пьем и имеем долгую беседу о наших отцах и черных дырах, ими оставленных. И я говорю: «Это нужно нам, не им: нужно их отпустить. Они были мудаками и не изменятся; а мы еще можем измениться и еще будем счастливы, надо только приложить большое душевное усилие. Надо перестать их ненавидеть, потому что надо перестать ненавидеть себя».
Я возвращаюсь в Москву, и на день рождения отца, 27 марта, мы едем на Новодевичье, и там его довольно быстро отыскиваем. И там его фотография, и выбито: «1949–1993». И я смотрю и вдруг впервые чувствую не гнев, не отчаяние, а жалость: какая неуклюжая жизнь – произвести на свет трех дочерей от разных баб, всех одинаковых с лица, и помереть глупой смертью в сорок три, ни одну не воспитав. Как горько и по-дурацки все получилось. Не рефлексирую. Выдыхаю.
Через два дня улетаю в Непал. Из Непала, потом Вриндавана, прилетаю домой – беременная Ф. – и попадаю в довольно лютую эмоциональную воронку, потому что: с Саней мы только вот расставались и вообще ничего не понятно, с мамой очень тугие и странные отношения, жить негде, работать теперь непонятно как, и в узел тяжкого многолетнего личного п…ца очень не хочется втягивать какое-то новое, чистое и долгожданное, – хоть и незапланированное – существо, которое этого ничем не заслужило. Очень простуженная, плохая, в пять недель лечу на концерт в Сургуте, который мне не позволили отменить, и после него мне говорят: «Если вы эту беременность хотите сохранить, посидите хотя бы месяц дома».
И я сажусь дома и думаю: «Ну, с чем у меня хуже всего сейчас? С душой. С зубами». И иду делать самое невыносимое в любой жизни: в психотерапию и лечить зубы. Без анестезии: слишком маленький срок.
В 12 недель происходит курс для психологов «Все дело в папе». Там человек 15 будущих профессиональных терапевтов и одна беременная Полозкова, и, наблюдая, как горько рыдает 50-летний лысый дядька, который не может папу рядом с мамой нарисовать на листе А4 в рамках простейшего задания – «потому что его никогда не было рядом», я думаю тихо: «Может, я зря всю жизнь вообще не пишу и не говорю об этом всем, полагая, что меня все это вообще не задело. Может, пора».
