Юнг называл процесс сотворения души opus contra naturam, деянием против природы, имея при этом в виду, что человек должен прилагать усилия, направленные против бессознательных природных влечений, ради освобождения душевных сил. Склонность мужской духовности в этом деянии проявляется в выходе за телесные границы, в движении против природного бессознательного, тем самым игнорируя его во имя достижения совершенства бесплотной души. И наоборот, женственность, которая в силу самой своей физиологии связана с телом, стремится к еще более конкретной материальности, испытывая при этом недостаток одухотворенности. Душе - суть которой, в моем понимании, заключается в осознанной женственности - в равной степени угрожают и бесплотный дух, и конкретная материальность, однако ее очищение является непременным условием для создания основ новой взаимосвязи между полами.
Убийство дракона, сотворение души и метафора
Наверное, было сделано достаточно, чтобы показать ловушку, в которой мы находимся, оказавшись в плену устаревшей мифологии. Мы увидели, как тень бессознательной женственности при помощи древних мистических ритуалов соблазняет солярного героя, который, со своей стороны, находит в ней объект удовлетворения своего неосознанного желания и цель личного ритуала инициации. Он должен убить именно того, кого любит (по крайней мере, он так считает), и сама любовь порождает ужас, наполняя им его сердце, где соединение превращается в разрушение. Высшее выражение любви Отелло к Дездемоне проявляется именно тогда, когда он видит в себе доблестного слугу его величества долга, убивая жену и тем самым совершая жертвоприношение. От нее исходит целомудренное сияние звезд и совершенство форм монументального алебастра. Уже почти задушив Дездемону, Отелло повторяет: «Таков мой долг, таков мой долг, душа моя».
Очень редко убийство дракона отождествляли с убийством возлюбленного ярче и полнее, чем в шекспировской трактовке либештода (liebestod - добровольный уход из жизни обоих возлюбленных во имя любви). Пока нас это затрагивает, пока это событие остается в нашем представлении символом высочайшей трагедии, мы остаемся в плену мифа, который может достичь своей цели, разрушив нашу личность, ибо мы по-прежнему продолжаем считать такой конец жизни вершиной высочайшего благородства.
«Долг», который Отелло отказывается назвать («Стыжусь назвать пред вами, девственные звезды, ее вину»)10, представляет собой миф об убийстве дракона солярным героем. Его энергетический источник находится в заманчивой тени бессознательной женственности, которую символизируют силы тьмы. Любовь, находящаяся на службе убийства, - вот чем оборачивается солярный миф в скрытой форме, которую я назвала бы патриархальной.
Чтение мифа об убийстве дракона, столь сильно влияющего на тень бессознательной женственности, фактически превращается в новую интерпретацию одного из самых сильных и распространенных мировых мифов. До тех пор, пока патриархальность отождествляли с самим космическим миропорядком, толкование этого мифа нельзя было подвергать ни малейшему сомнению. Оно было столь же самоочевидным, как восход и закат солнца. Обратить внимание на его аспекты, тормозящие развитие или вовсе связанные с уничтожением (например, опустошение природы), как поступаю я и некоторые другие исследователи, - значит навлечь на себя всю ярость патриархальной власти, направленной против затухания ее света. Однако в мое намерение не входило разбудить эту ярость. С другой стороны, я никак не надеюсь ее успокоить. Я предпочитаю вообще к ней не обращаться, ибо хочу смотреть в будущее. Я собираюсь сосредоточить свою энергию на работе с совершенно иной моделью сотворения души. По-моему, эта новая модель во многом была характерна для поэтов-романтиков, основная заслуга которых состояла не в гимне романтической любви, как полагают многие, а в глубинной ее критике. Это критическое отношение, которое слишком долго не могли распознать, становится совершенно очевидным в трагедии Шекспира, когда Отелло, в конце концов, был вынужден признать, что идеализированное им прежде романтическое жертвоприношение фактически оказалось просто-напросто убийством.
Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противоположность между материей и духом; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, а стремится к разрушению во имя вечного мрака. Силы света и силы тьмы являются заклятыми врагами, которые вечно борются за власть, в которой императивом для совершения действия является именно убийство, а не жертвоприношение. Совершенно не важно, каким образом это действие может проявиться, чтобы повысить значимость первобытного мифологического героя; главное, что по своей сути оно остается актом убийства. Возрождающая энергия этого убийства стала со временем подпитывать галлюцинации, которые больше не находили ни рационального, ни духовного толкования. Кровь не могла заполнить пропасть между материей и духом, которую тщетно пыталось преодолеть убийство дракона. Современная борьба за осознание женственности предполагает отторжение самого факта убийства женской идентичности, сильно заряженной эмоционально. Это вовсе не отвержение жертв, которых требует сознание.
А теперь, обратившись к сотворению души, нам в первую очередь следует обсудить роль метафоры в создании моста через явно ощутимую пропасть между материей и духом. Метафора соединяет их безо всякого кровопролития. Она позволяет соединиться материи и духу (в переводе с греческого meta-phor означает переход через) в результате лингвистической трансформации материальной сферы в символы духа.
Фактически весь язык представляет собой метафору, ибо каждое слово что-то обозначает. Наша повседневная речь наполнена метафорами: «Она разобрала меня по косточкам. Я его не перевариваю. Давай начнем все с чистого листа. Она - просто персик, настоящая принцесса, Серая Шейка (или же Гадкий Утенок). Он - колючка, принц, образец совершенства». Метафоры украшают наш язык, ибо наряду со значением несут в себе энергетическую заряженность образа. Возьмем, например, известные строки шекспировского Макбета, когда он узнает о смерти своей «бесценной любви»:
Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра -
Одни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим, Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок. Жизнь - это только тень, комедиант, Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый".
Многие из нас могут удивиться, почему Шекспир недостаточно точно выразил свои мысли. Точно так же, вы, вероятно, удивляетесь тому, что сны не говорят вам прямо, что именно они означают. Предположим, Макбет сказал: «Я покончу счеты со своей короткой, пустой жизнью», Означает ли эта фраза конец всего того, что собой представлял этот великий человек и на что он надеялся? Питалось ли его воображение искрами какого-то образа, внезапно превратившегося в ничто? Слышал ли он сердцем причитания леди Макбет, которая, как сомнамбула, бродит на ощупь, со свечой в руке, в мире, где «светлее дважды - значит стать слепым?». Удалось ли нам увидеть мерцающую во мраке свечу ее жизни, как и свечу своей собственной жизни?
Согласно определению, метафора создаст материальный образ духа или даже духа как материи. Возникает мир, в котором эти две субстанции соединились в некую переходную фазу, которую можно назвать душой. Таким образом, в самой природе языка заложено постоянное взаимопроникновение материи и духа, которое изначально происходит из метафоры. Так язык придает нам ощущение мира, в котором материя и дух тесно связаны между собой. Это таинственная область тонкого тела.
Тонкое тело - выражение, взятое Юнгом из алхимии, - представляет собой среду, в которой мы живем, движемся и существуем. Именно через тонкое тело мы воспринимаем себя и общаемся с себе подобными па любом уровне бытия. Тонкое тело, по выражению Водворта, - это «мир каждого из нас, то место, где, в конце концов, мы находим свое счастье или - ничего». Это такая среда, где самоутверждение души происходит в результате ее первобытной идентификации с силами мрака, которые слишком долго вероломно соблазняли убийц драконов, находящихся в плену своих иллюзий, совершить этот акт кровопролития, за которым якобы непременно следовало возрождение.
Для иллюстрации этой трансформации материи в дух давайте вспомним событие, ставшее известным многим из нас благодаря телевидению. В рамки этого события мне хотелось бы поместить тонкое тело, не имеющее ничего общего ни с полом, ни с убийством дракона, ни с очарованием бессознательной женственности. Оно в равной степени относится к человечности мужчины и женщины. Более того: поскольку оно действительно является событием мирового масштаба, включая в себя пространственное восприятие, где земля воспринимается в качестве земного шара, я увидела в нем тот знак единства человечества, который отмечает внутренний брак.
