пробивается уверенный луч света. Хадсон ответил на одну из записок Майкла, и они договорились встретиться в кафе неподалеку, а потом вместе пойти в синагогу, где Джорджия должна выступать с детским хором на День благодарения.
После ухода Хадсона Джорджия заявляет, что у нее болит живот и она никуда не пойдет. Она выглядит такой маленькой и грустной, что от этого щемит в сердце, поэтому я осторожно соглашаюсь остаться дома. Обычно она мастерски плыла по течению, но сейчас вижу, как запутанный мир ее семьи затягивает дочку туда, откуда бы хотелось убежать. Ей уже достаточно больно, оттого что папа больше не живет с нами, но тайна, почему ее брат и сестра разорвали с ним связь, находится за пределами ее понимания. Обычно у меня получалось подталкивать ее вперед через рутину и круговорот событий, но сейчас мне это не удастся. Тревожусь из-за встречи Хадсона с Майклом и осознаю, что завтра, в День благодарения, в шумном кругу семьи будет не хватать Майкла. Впервые за 27 лет мы не вместе в этот его любимый праздник — от этого чувствую себя измученной и хочется куда-нибудь убежать.
В ожидании возвращения Хадсона домой лежу, свернувшись вокруг Джорджии на диване, и в сотый раз смотрю «Холодное сердце». Чем больше времени проходит, тем больше надеюсь, что Хадсон и Майкл продуктивно беседуют и это восстановит их отношения. Последний раз они разговаривали девять месяцев назад, в дайнере, через неделю после того, как мы узнали об измене Майкла. Хадсон тогда заявил ему, что не хочет больше с ним общаться и что если мы разведемся, то он останется со мной. Его упрямство в сочетании с сильной преданностью заставило его сдержать свое слово и даже выйти за все рамки разумного. Я почти потеряла надежду на воссоединение отца и сына в ближайшее время, поэтому внезапная готовность Хадсона поговорить стала для меня неожиданным и приятным сюрпризом.
Хадсон возвращается несколько часов спустя, и я стараюсь держать себя в руках. Знаю, что ему кажется, будто он предает меня, протягивая оливковую ветвь Майклу, хотя я и продолжаю твердить сыну, что хочу, чтобы отец вернулся в его жизнь, что отношения с ним ни в коем случае не могут быть предательством для меня. Зову его из большой комнаты, чтобы поздороваться.
Он заглядывает ко мне, с беспокойством смотрит на Джорджию и спрашивает:
— Ты в порядке, кроха Джи?
— У меня болит живот, — жалобно тянет она, и он с сочувствием кивает головой.
— Как все прошло? — спрашиваю, стараясь казаться непринужденной, и он бормочет, что все хорошо, отводя взгляд. Переключаю внимание обратно на Джорджию, чтобы дать ему понять: дальнейших расспросов не последует. Через несколько минут звонит Майкл и, задыхаясь от волнения, рассказывает, что Хадсон часами болтал о школе, театре и друзьях, словно копил все это в себе и теперь все вылилось наружу.
— Как я рада! Надеюсь, это положит начало чему-то новому. Он дал понять, что хочет снова встретиться? — уточняю.
— Я проводил его до дома, и он все время говорил и шел за мной. Было так приятно видеть его, слышать его голос. Встретившись с ним, я сначала расплакался. Сложно поверить, как сильно он изменился с нашей последней встречи: он подрос и повзрослел — лицо совсем другое. Я был так рад видеть его, но сердце разрывается: я так много упустил.
— Ага, — говорю. Что тут еще скажешь? Пропустить почти год жизни своего сына — от этого действительно разрывается сердце. Он спрашивает, можно ли зайти завтра до приезда моей семьи, чтобы увидеться с детьми и передать им угощения.
— Да, конечно. Мне жаль, что не могу пригласить тебя на ужин. Надеюсь, что когда-нибудь нам удастся прийти к этому, но старшие дети еще не готовы к такому и большую часть моей семьи ты не видел с тех пор, как все это случилось, — закрываю тему. Сразу после нашего расставания я умоляла его связаться с моими родителями, но он их избегал на протяжении пяти месяцев, вплоть до визита к ним летом, и это нанесло вред, который вряд ли когда-либо будет исправлен.
На следующий вечер, после того как моя семья в десятый раз попрощалась и наконец-то вышла в черную холодную ночь, а все сковородки и сервировочные тарелки были высушены и убраны, в изнеможении заползаю в свою кровать и звоню № 6, чтобы услышать его голос. Мы негромко болтаем в темноте, сравнивая меню и хаос дня, но неожиданно дверь моей спальни распахивается, и вбегает Дейзи:
— Мама! — выпаливает она. — Я нашла новое средство для кудряшек и принесла попробовать. Тебе понравится.
— Подожди секунду, — шепчу № 6 и переключаюсь на Дейзи. — Большое спасибо, милая. Оставь рядом с моей раковиной.
— Да, но тебе нужно понюхать, — взволнованно говорит она, обходит кровать к моей стороне. Приблизившись, она замечает у меня в руках телефон, замирает и спрашивает, с кем разговариваю.
— С другом, — смущенно отвечаю. Она хмурится, и я продолжаю: — Ты его не знаешь.
Она с тревогой смотрит на меня, и я вешаю трубку, даже не попрощавшись с № 6.
— Я разговаривала с другом. Ну, с другом, с которым у меня было несколько свиданий, мы жили в одном подъезде, вот откуда я его знаю, — бормочу бессвязно.
— Мне все равно, откуда ты его знаешь, мама, я не могу поверить, что ты не сказала мне, что ходишь на свидания. Что еще ты от меня скрываешь? — спрашивает она на повышенных тонах.
— Я не то чтобы скрывала это от тебя, просто не видела необходимости сообщать. У меня есть право на личную жизнь, а это личное, — говорю, пытаясь провести границы между нами там, где их раньше не было.
— Как же я ненавижу находиться здесь, — сердито бросает она. — Дом больше не кажется мне домом. Ты так много рассказываешь о себе и о папе, что это несправедливо, когда сама выбираешь, какой частью своей жизни поделиться со мной.
— Ты злишься потому, что я с кем-то встречаюсь, или потому, что я не сказала об этом? — спрашиваю.
На мгновение она замолкает, но взгляд пылает от боли и ярости — даже в темноте видно.
— И то и другое. Еще слишком рано. И пяти минут не прошло, как ты разошлась с папой, — говорит она, закатывая глаза.
— Может, для тебя это и слишком рано, но не для меня. Чтобы ты знала, уже прошло девять месяцев. Моя альтернатива — погрязнуть в своих страданиях и сидеть дома. Тебе необязательно участвовать в моем поиске пути, но ты могла бы задуматься, что мне еще остается.
— Мама, я хочу, чтобы ты была
