Брейер немедленно перешел на роль врача: «Приступ мигрени пытается начаться. На этой стадии мы можем с ним справиться. Лучшее средство — кофеин и эрготамин. Не двигайтесь! Я сейчас же вернусь».
Выбежав из комнаты, он помчался вниз по ступенькам к центральному посту персонала, потом в кухню. Он вернулся через пару минут, неся поднос с чашкой, кувшинчиком крепкого кофе, водой и несколькими таблетками. «Сначала выпейте эти таблетки — спорынья с солями магния для защиты желудка от кофе. Потом выпейте весь этот кофе».
Когда Ницше проглотил таблетки, Брейер спросил его: «Вы не хотите прилечь?»
«Нет, мы должны поговорить об этом!»
«Откиньте голову на спинку стула. Я погашу свет. Чем меньше зрительной стимуляции, тем лучше». — Брейер опустил шторы на всех трех окнах и приготовил холодный влажный компресс, которым прикрыл глаза Ницше.
Несколько минут они молча сидели в полумраке. Затем Ницше заговорил успокаивающим голосом.
«Между нами одни интриги, Йозеф, — все между нами, все так по-макиавеллиевски, так нечестно, вдвойне нечестно!»
«Что мне оставалось? — Брейер говорил тихо и медленно, чтобы не дразнить мигрень. — Может, нужно начать с того, что мне нельзя было соглашаться. Должен ли я был рассказать вам обо всем этом раньше? Вы бы развернулись на каблуках, и больше бы я никогда вас не увидел!»
Ницше молчал.
«Я не прав?» — спросил Брейер.
«Да, я бы сел на первый же поезд из Вены. Но вы лгали мне. Вы же давали мне обещания…»
«И я сдержал каждое, Фридрих. Я обещал сохранить в тайне ваше настоящее имя, и я сдержал это обещание. Когда Лу Саломе расспрашивала о вас — если быть точным, требовала отчета, — я отказался говорить на эту тему. Я даже не сообщил ей о том, что мы видимся. И было еще одно обещание, которое я сдержал, Фридрих. Помните, я говорил вам, что в коматозном состоянии вы сказали несколько фраз?»
Ницше кивнул.
«Еще вы сказали: „Помогите мне!“ Вы повторяли эту фразу снова и снова».
«„Помогите мне!“, — я так говорил?»
«И не раз! Пейте кофе, Фридрих».
Ницше допил чашку, Брейер снова наполнил ее крепким черным кофе.
«Я ничего не помню. Ни „Помогите мне“, ни другой фразы, „Нет гнезда“ — это не я говорил».
«Но это был ваш голос, Фридрих. Со мной говорила какая-то часть вас, и этому „вам“ я дал обещание помочь. И я никогда не предавал эту клятву. Пейте кофе. Я выписываю вам четыре чашки».
Ницше пил горький кофе, Брейер тем временем сменил компресс: «Как ваша голова? Вспышки света? Хотите помолчать какое-то время и передохнуть?»
«Мне лучше, намного лучше, — слабым голосом произнес Ницше. — Нет, я не хочу молчать. Молчание будет волновать меня еще больше, чем разговор. Я привык работать, когда во мне бушуют такие чувства. Но для начала дайте я попробую расслабить мышцы в висках и кожу черепа. — Три-четыре минуты он медленно и глубоко дышал, тихо ведя счет, потом заговорил: — Вот, так значительно лучше. Когда я считаю вдохи, как сейчас, я представляю, что мои мускулы расслабляются с каждой цифрой. Иногда я могу сосредоточиться, только когда концентрируюсь на дыхании. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, что воздух, который вы вдыхаете, всегда прохладнее воздуха, который вы выдыхаете?»
Брейер наблюдал и ждал. Слава господу, пославшему мигрень! — думал он. Она заставляет Ницше, пусть ненадолго, но оставаться на своем месте. Холодный компресс позволяет видеть только его рот. Усы Ницше вздрогнули, как если бы он собирался что-то сказать, а затем, судя по всему, передумал.
Наконец Ницше улыбнулся: «Вы думали, что манипулируете мной, а я все это время думал, что манипулирую вами».
«Но, Фридрих, все, что было зачато во лжи, рождено было сейчас в честности».
«И — ах! — за всем этим стояла Лу Саломе, в любимой своей позе, держа поводья, с кнутом в руке, управляя нами обоими. Вы многое рассказали мне, но одну деталь все же упустили, Йозеф».
Брейер протянул к нему руки, ладонями вверх. «Мне больше нечего скрывать».
«Ваши мотивы! Это все — составление плана, все эти увертки — потребовало потратить много времени, много сил. Вы — врач, человек занятой. Зачем вам это? Зачем вы вообще согласились ввязаться в такую аферу?»
«Я сам часто задавал себе этот вопрос, — сказал Брейер. — Я не знаю, как вам ответить, могу сказать только, что я сделал это, чтобы доставить удовольствие Лу Саломе. Она очаровала меня. Я не мог отказать ей».
«Но вы же отказали ей, когда она последний раз появилась в вашем кабинете».
«Да, но я тогда уже познакомился с вами, дал вам обещания. Поверьте мне, Фридрих, ей это было не по вкусу».
«Я отдаю вам честь — вы сделали то, что мне самому никогда не удавалось. Но расскажите мне, чем в самом начале, в Венеции, она очаровала вас?»
«Я не думаю, что могу ответить на этот вопрос. Я знаю только то, что после получаса общения с ней я понял, что не могу ни в чем ей отказать!»
«Да, то же самое она делала и со мной».
«Видели бы вы, как смело она подошла к моему столику в кафе».
«Я знаю эту походку, — ответил Ницше. — Ее римский имперский марш. Она не утруждает себя заботой о преградах, словно ничто не может стоять на ее пути».
«Да, и этот ореол непоколебимой уверенности! А еще в ней есть что-то от самой свободы — ее одежда, ее волосы, ее платье. Она полностью свободна от условностей».
Ницше кивнул: «Да, ее свобода поразительна — и восхитительна! Этому нам всем можно у нее поучиться. — Он медленно повернул голову, и на лице его появилось довольное выражение — боли не было. — Мне Лу Саломе иногда кажется мутантом, особенно если принять во внимание тот факт, что этот бутон свободы расцвел в самой дремучей чаще буржуазного общества. Вы знаете, ее отец был русским генералом. — Он взглянул Брейеру прямо в глаза. — Сдается мне, она с самого начала перешла с вами на „ты“, не так ли? Предложила вам называть ее по имени?»
«Именно так. Еще, когда мы разговаривали, она смотрела мне прямо в глаза и касалась моей руки».
«Да, и мне это знакомо. Йозеф, когда мы первый раз встретились, я был совершенно обезоружен, когда я собрался уходить, а она взяла меня под руку и предложила проводить меня до отеля».
«Со мной она вела себя точно так же!»
Ницше напрягся, но продолжал: «Она сказала, что не хочет расставаться со мной так скоро, что ей просто необходимо побыть со мной подольше».
«Мне она говорила то же самое, Фридрих. А когда я сказал, что моей жене не понравится видеть меня идущим рука об руку с молодой женщиной, она рассердилась».
Ницше усмехнулся: «Представляю себе, как она среагировала на это. Она с неприязнью относится к конвенциональному брачному союзу — она считает это эвфемизмом для сговора женщин».
«Именно это я от нее и услышал!»
Ницше вжался в стул. «Она ни в грош не ставит все условности, за исключением одной — во всем, что касается мужчин и секса, она целомудренна, словно кармелитка!»
Брейер кивнул: «Да, но мне кажется, что мы можем неверно расценивать ее послания. Эта девушка так молода, почти ребенок, она еще не знает о том, как действует на мужчин ее красота».
«В этом я вынужден с вами не согласиться, Йозеф. Она прекрасно понимает, насколько она красива. Она использует ее для того, чтобы господствовать над мужчинами, она высасывает из тебя все соки, а потом переходит к следующей жертве».
Брейер не отступался: «Есть и еще один момент: она так обаятельно пренебрегает условностями, что не стать ее сообщником просто невозможно. Я и сам удивляюсь, как я мог согласиться прочитать письмо, написанное вам Вагнером, при том, что я предполагал, что она самовольно завладела им!»
«Что?! Письмо Вагнера? Я заметил, что одно куда-то пропало. Наверное, она взяла его, когда гостила в Таутенберге. Она ни перед чем не остановится!»
«Она даже показала мне несколько ваших писем, Фридрих. Я сразу почувствовал, что она полностью мне доверяет», — и тут Брейер почувствовал, что, говоря это, он рискует больше, чем когда бы то ни было.
Ницше вскочил. Холодный компресс слетел с его лица: «Она показывала вам мои письма?! Ах, ведьма!»
«Пожалуйста, Фридрих, не будите мигрень! Вот, выпейте последнюю чашку и сядьте, как сидели, — я сменю компресс».
«Хорошо, доктор, в этом смысле я полностью в ваших руках. Но мне кажется, опасность миновала: вспышки света перед глазами прекратились. Должно быть, ваше лекарство действует».
Ницше прикончил последнюю чашку с чуть теплым кофе одним большим глотком. «Все! Хватит! Я за полгода не выпиваю столько кофе! — Осторожно покрутив головой, он снял компресс и отдал его Брейеру. — Он мне больше не нужен. Судя по всему, приступ закончился, не начавшись. Удивительно! Если бы не вы, это все вылилось бы в несколько дней мучения. Жалко, — он бросил взгляд на Брейера, — что я не могу возить вас с собой!»
