Так как сновидение относится к 1898 году, то ясно, что счет неверен; математические способности грезящего оставляли бы желать большего, если бы ошибка его не разъяснилась совершенно иначе. Мой пациент из числа тех, кто не пропускает равнодушно ни одной женщины. Во время его визитов ко мне в течение нескольких месяцев его очередь была всегда за одной молодой дамой; он интересовался ею и спрашивал меня о ней. Ей-то он и давал на вид 28 лет. Таково вполне вероятное объяснение арифметической ошибки, допущенной им в сновидении. 1882 год – год его женитьбы.
IV. Еще одно «математическое» сновидение, отличающееся чрезвычайно прозрачным детерминированием, сообщено мне вместе с его толкованием г. Б. Даттнером.
«Моему хозяину, шутцману, снится, что он стоит на посту. К нему подходит инспектор, на воротнике мундира которого имеется цифра 2262 или 2226, во всяком случае, в этой цифре несколько двоек. Разложение числа 2262 при передаче сновидения указывает на то, что составные его части имеют каждая свое особое значение. Грезивший вспоминает, что вчера вместе с коллегами он беседовал о продолжительности их службы. Поводом к разговору послужил их бывший инспектор, вышедший на 62-м году в отставку с полной пенсией. Сам он служит 22 года и ему остается 2 года и 2 мес. до получения 90 % пенсии. Сновидение содержит осуществление его желания получить чин инспектора. Начальник с цифрой 2262 – он сам, он отслужил 2 года и 2 мес. и теперь, как его 62-летний инспектор, может выйти в отставку с полной пенсией».
Сопоставив эти и аналогичные (см. ниже) примеры, мы имеем основание сказать: сновидение не занимается математическими выкладками, оно не считает – ни правильно, ни неправильно; оно располагает лишь в форме арифметических действий числа, которые имеются в мыслях, скрывающихся за ним, и могут служить намеками и указаниями на неподдающийся изображению материал. Оно пользуется при этом числами, как материалом для осуществления своих намерений точно таким же образом, как всеми другими представлениями, как собственными именами и даже диалогами.
Сновидение не может создавать новых диалогов, поскольку последние встречаются в сновидениях, безразлично, осмысленных или абсурдных, анализ всякий раз показывает нам, что сновидение заимствует из мыслей, скрывающихся за ним, лишь отрывки действительно бывших или слышанных разговоров и поступает с ними по своему произволу. Оно не только вырывает их из общей связи, дробит на более мелкие части, берет одну часть и отстраняет другую, но и создает новые соединения их, так что на первый взгляд вполне связный диалог в сновидении распадается при анализе на три-четыре отрывка. При этом преобразовании сновидение часто отбрасывает смысл, который имели слова в мыслях, лежащих в его основе, и придает им совершенно другой; при более близком рассмотрении диалога в сновидении можно различить ясные, отчетливые отрывки, которые служат для связи, и, по всей вероятности, были заполнены, все равно как при чтении мы заполняем пропущенные слоги или буквы. Диалог в сновидении имеет структуру брекчии, в которой крупные обломки различного материала связуются окаменевшей промежуточной массой.
Вполне справедливо это, впрочем, лишь по отношению к тем разговорам в сновидении, которые носят известный чувственный характер диалога и описываются именно как «разговоры». Другие же, с которыми не связано ощущение «сказанного» или «слышанного» (которые не сопровождаются акустическими или моторными ощущениями в сновидении), представляют собой попросту мысли, содержащиеся в нашем бодрствующем мышлении и переходящие в неизмененном виде во многие сновидения. Для индифферентного разговорного материала в сновидении обильным источником служит, по-видимому, также и чтение; проследить это, однако, довольно трудно. Все, однако, имеющее в сновидении вполне отчетливые формы речи, диалога, разговора, поддается сведению к реальной, произнесенной или слышанной речи.
С примерами этого мы уже сталкивались при анализе сновидений, сообщенных нами по другим поводам. Так, в «невинном» сновидении о покупке на базаре, в котором фраза «Этого нет больше» служит для отождествления с мясником, между тем как отрывок другой фразы «Этого я не знаю и не возьму!» – выполняет задачу придания сновидению «невинного» характера. Грезившая накануне ответила кухарке, на какую-то дерзость с ее стороны: «этого я не знаю, – ведите себя прилично» – и перенесла из этой фразы в сновидение первую индифферентную часть, чтобы намекнуть ею на последующую, которая хотя и вполне соответствовала фантазии, лежавшей в основе сновидения, но тотчас же разоблачила бы ее.
Вот еще один пример, вместо целого ряда, которые дали бы все равно тождественные результаты.
«Большой двор, на котором сжигаются трупы. Он говорит: „Я уйду, я не могу на это смотреть“. (Эта фраза запомнилась неотчетливо). Вслед за этим он встречает двух мальчиков из мясной лавки и спрашивает: „Ну что, было вкусно?“ – Один отвечает: „Ну, не особенно. Как будто это было человеческое мясо“.
Невинный повод к этому сновидению следующий. Накануне вечером после ужина он вместе с женой был в гостях у своих симпатичных, но очень нечистоплотных («неаппетитных») соседей. Гостеприимная хозяйка сидела как раз за ужином и стала настаивать, чтобы он тоже что-нибудь скушал. Он отказывался, он уже сыт. «Ах, идите, немножко вы можете съесть!» Он должен был попробовать блюдо и из вежливости похвалил его: «Ах, как вкусно!» Оставшись наедине с женой, он стал возмущаться навязчивостью соседки, а также и тем, что блюдо было очень невкусно. «Я не могу этого видеть» – фраза чрезвычайно смутная и в сновидении представляет собою попросту мысль, относящуюся к внешности надоедливой хозяйки.
Более поучителен анализ другого сновидения, которое я сообщаю здесь ввиду чрезвычайно отчетливого разговора, образующего его центральный пункт, но которое я подвергну детальному толкованию лишь при выяснении роли аффектов в сновидении.
Мне снится очень отчетливо:
«Я отправляюсь ночью в лабораторию проф. Брюкке и в ответ на легкий стук открываю дверь (покойному) профессору Флейшлю, который входит с несколькими незнакомыми мне людьми и, сказав что-то, садится за свой стол».
За этим сновидением непосредственно последовало другое:
«Мой друг Ф. приехал случайно в июле в Вену; я встречаю его на улице вместе с моим (покойным) другом П. и иду с ними куда-то, где они садятся за маленький столик друг против друга; я же сижу посредине за узкой сторонкой столика. Ф. рассказывает о своей сестре и говорит: „Через три четверти часа ее не стало“. – и потом добавляет что-то вроде: „Вот предел“. Так как П. его понимает, то Ф. обращается ко мне и спрашивает, что именно рассказал о нем П. В ответ на это я, охваченный каким-то странным аффектом, хочу сказать Ф., что П. (не может знать ничего, потому что его вообще) нет в живых. Но говорю, сам замечая свою ошибку: „Non vixit“. Я смотрю при этом пристально на П.; он бледнеет, глаза становятся болезненно синими, наконец он исчезает. Я бесконечно рад этому и понимаю, что и Эрнст Флейшлъ был лишь видением; мне кажется вполне возможным, что такое лицо существует лишь до тех пор, пока этого хочешь; и что оно может быть устранено произвольным желанием другого».
Это любопытное сновидение содержит в себе чрезвычайно загадочные черты: критику во время сновидения; то, что я сам замечаю свою ошибку, говоря вместо «non vivit» – «non vixit»;[102] непосредственное общение с умершими – я сам сознаю в сновидении, что их нет в живых; абсурдность конечного вывода и, наконец, чувство удовлетворения, которое вызывает во мне последний. Мне очень хотелось бы сообщить разгадку всех этих таинственных элементов. Я не могу, однако, этого сделать, хотя в сновидении и делаю это, и в жертву своему честолюбию принести память столь дорогих мне людей. Всякая маскировка показала бы, однако, действительный смысл этого сновидения. Поэтому я ограничусь сперва здесь, а потом и впоследствии истолкованием лишь отдельных элементов сновидения.
Центром сновидения служит та сцена, когда я своим взглядом уничтожаю своего друга П. Его глаза отливают при этом какой-то странной, жуткой синевой; потом он исчезает. Эта сцена представляет собою весьма отчетливую копию пережитого мною в действительности. Я был демонстратором в физиологическом институте и должен был являться туда рано утром к началу занятий. Узнав, что я несколько раз опоздал в лабораторию, Брюкке явился туда пунктуально и подождал меня. Когда я явился, он холодно и строго прочел мне нотацию. Дело не в словах, а в том взгляде, с которым были обращены на меня его страшные синие глаза и пред которым я «стушевался» – исчез, как в сновидении П., с которым я поменялся ролями. Кто помнит изумительные глаза великого ученого, силу которых он сохранил до глубокой старости, и кто видел его когда-нибудь раздраженным, тот легко поймет чувство, охватившее меня, молодого человека.
