Таким образом, на границе этой новой стадии, так же как и на границе стадии элементарной сенсорной психики, мы наблюдаем появление известного несоответствия, известного противоречия между еще оставшимся относительно простым строением деятельности в целом, с одной стороны, и весьма усложнившимися, весьма развитыми процессами, составляющими ее внутренние компоненты, – с другой. И здесь, так же как при переходе к стадии перцептивной психики, это несоответствие разрешается путем качественного изменения деятельности и связанной с ней формы психического отражения окружающей действительности.
В чем же состоит это качественное изменение строения деятельности при переходе к стадии интеллекта? Для того чтобы ответить на этот вопрос, обратимся вновь к фактическим данным исследований.
Одна из первых попыток систематического психологического исследования интеллекта высших животных принадлежит Л. Гобгаузу [213] , выдвинувшему ряд важных понятий («practical» или «explicit idea», «practical judgement»*) и описавшему многие экспериментальные факты, весьма близкие к тем, что получили затем (главным образом, благодаря работам позднейших авторов) весьма широкую известность.
Большой интерес представляют обширные экспериментальные исследования Н.Н. Ладыгиной-Котс, посвященные образованию навыков и познавательным процессам у обезьян [214] . Однако главные узлы в проблеме интеллекта были завязаны, как мы уже отмечали, работами В. Кёлера (1917) и Р. Йеркса (1916); к анализу этих работ мы и должны будем вновь возвратиться.
Напомним один из наиболее сложных опытов, поставленных Кёлером с шимпанзе. В вольере, где жили обезьяны, ставился ящик, который с одной стороны представлял собой решетчатую клетку, а с другой стороны имел узкую продольную щель. У задней стенки этого ящика клался плод, ясно видимый и через решетку передней его стенки, и через щель сзади. Расстояние от приманки до решетки было таким, что со стороны решетки рука обезьяны непосредственно дотянуться до нее не могла. Со стороны же задней стенки, т. е. через щель, приманку также нельзя было достать, так как рука обезьяны равным образом не дотягивалась до плода. Вблизи задней стенки клетки в землю вбивался прочный кол, к которому с помощью не очень длинной цепи прикреплялась палка.
Единственная возможность решить эту задачу заключается в том, чтобы просунуть палку сквозь щель задней стенки ящика и оттолкнуть от него плод к передней решетке, через которую он может быть потом взят уже просто рукой.
Животное, приблизившись к клетке и заметив плод, раньше пыталось достать его через решетку. Затем оно обходило ящик и пыталось вынуть плод через щель. Следующей попыткой было достать плод через щель с помощью палки. Наконец, животное с помощью палки, просунутой в щель, отталкивало плод от себя и делало обходное движение, чтобы взять его со стороны решетки [215] .
О чем же свидетельствует возможность решения человекоподобными обезьянами задач этого типа? Прежде чем сделать попытку независимого анализа описанного поведения, напомним еще раз о том, как интерпретирует его Кёлер.
Как мы уже указывали, Кёлер полагал, что главный признак, который отличает поведение этих животных от поведения других представителей животного мира и который сближает его с поведением человека, заключается именно в том, что операции формируются у них не постепенно, путем проб и ошибок, но возникают внезапно, независимо от предшествующего опыта, как бы по догадке. Некоторые авторы, занимавшиеся проблемой мышления человека, полностью присоединились к тому, что момент внезапного «открытия» в решении задачи является главной и характернейшей особенностью, общей интеллекту человекоподобных обезьян и мышлению человека.
Вторым, производным от первого, признаком интеллектуального поведения Кёлер считал способность запоминания найденного решения «раз и навсегда» и его широкого переноса в другие, сходные с начальными условия.
Что же касается факта решения обезьянами двухфазных задач, то Кёлер и идущие за ним авторы считают, что в его основе лежит сочетание обоих моментов: «догадки» животного и переноса найденного прежде решения. Таким образом, этот факт обычно рассматривается как не имеющий принципиального значения. С этой точки зрения, для того чтобы понять все своеобразие интеллектуальной деятельности обезьян, достаточно объяснить главный факт: факт внезапного нахождения животным способа решения задачи.
В ходе дальнейших исследований эта проблема была перевернута. Была выдвинута другая и в известном смысле противоположная точка зрения на значение обоих выделенных Кёлером основных фактов.
С этой точки зрения обезьяна не потому способна легко переносить в другие условия раз найденное решение, что она находит его внезапно, как бы по догадке, по «усмотрению», но наоборот: ее поведение потому и имеет иногда вид как бы руководимого внезапной догадкой, что обезьяна способна широко переносить свои видовые или индивидуально приобретенные способы деятельности в изменившиеся условия. Именно потому, что эти новые условия в опытах значительно отличаются от естественных условий, перенос способа действия обычно достаточно затруднителен для обезьян и нужны особо благоприятные условия (например, нахождение плода и палки в едином поле зрения животного), чтобы он мог произойти. Однако, раз совершившись, он обогащает соответствующее обобщение у животного и в дальнейшем перенос данной операции совершается уже гораздо легче. Значит, интеллектуальное «решение» представляет собой не что иное, как применение в измененных условиях прежде выработанного способа действия. Такой перенос способа действия отличается, следовательно, от обычного переноса операций у многих животных только тем, что он происходит в очень широких границах.
Более пристальное наблюдение поведения животных в опытах Кёлера подтверждает это объяснение. Так, например, оказывается, что обезьяна, впервые употребляющая палку для доставания плода, вовсе не с самого начала заводит палку за плод, но ограничивается простым приближением палки к плоду, как бы воспроизводя обычную связь ветки и плода. Остальное определяется случайным успехом движения при повторении этой попытки. Лишь впоследствии обезьяна переходит к уверенным движениям заведения палки за плод, т. е. действительно научается употреблять палку как нечто, не связанное механически с плодом. Другие факты еще более выразительно указывают на этот же самый момент. Так, если обезьяна располагает двумя или тремя палками, но каждая из них недостаточно длинна для того, чтобы достать плод, то животное поступает следующим образом: она толкает сначала одну палку к цели, а затем вторую, пытаясь осуществить зрительно воспринимаемую связь между плодом и своей рукой.
На основании этих фактов было высказано множество соображений, сводившихся к тому, что обезьяна вообще руководствуется в своем поведений зрительными связями, а не механическими отношениями [216] . Это положение хотя и отражает действительные факты, но, однако, не вскрывает сущности самого процесса и отнюдь не противоречит приведенному выше объяснению.
Итак, согласно этому пониманию интеллектуального поведения обезьян, главные его признаки, выделенные Кёлером, должны быть соотнесены друг с другом в обратном порядке. Не факт переноса найденного решения следует объяснять особым его характером (внезапность), но, наоборот, сам факт внезапного решения экспериментальной задачи нужно понять как результат способности этих животных к широкому переносу операций.
Такое понимание интеллектуального поведения обезьяны хорошо согласуется с некоторыми фактами и обладает тем достоинством, что оно не противопоставляет интеллект животного его индивидуальному или видовому опыту, не отделяет интеллект от навыка. Однако это понимание интеллектуального поведения встречается и с серьезными затруднениями. Прежде всего, ясно, что ни формирование операции, ни ее перенос не могут служить отличительными признаками поведения высших обезьян, так как оба этих момента свойственны также животным, стоящим на предшествующей стадии развития. Оба этих момента мы наблюдаем, хотя в менее яркой форме, и у низших млекопитающих животных, и у птиц. Получается, что различие в деятельности и психике между этими животными и человекоподобными обезьянами сводится к чисто количественному различию: более медленное или более быстрое формирование операции, более узкие или более широкие переносы. Но ведь поведение человекоподобных обезьян особенно резко отличается от поведения низших млекопитающих именно в качественном отношении.
Наконец, приведенное выше понимание интеллекта животных оставляет нераскрытым самое главное, а именно, что же представляет собой наблюдаемый у обезьян «широкий» перенос и в чем заключается его психологическое объяснение. Итак, и эта концепция интеллекта не в состоянии удовлетворительно ответить на основные вопросы, поставленные изучением высших животных. Самое же важное заключается в том, что сблизив интеллектуальное поведение антропоидов с поведением нижестоящих животных, она, с другой стороны, вновь «деинтеллектуализировала» его, т. е. затушевала его качественное своеобразие и вырыла этим новую пропасть: пропасть между интеллектом животного и мышлением человека.
