Попытаемся рассмотреть теперь интеллектуальную деятельность со стороны особенностей отражения внешней действительности в психике животных.
В своем внешнем выражении первая, основная фаза интеллектуальной деятельности направлена на подготовление второй ее фазы, т. е. объективно определяется последующей деятельностью самого животного. Значит ли это, однако, что животное и имеет в виду свою последующую операцию, что, следовательно, животное способно отобразить, представить ее себе? Такое предположение является ничем не обоснованным. Первая фаза отвечает объективному отношению между вещами. Это-то отношение вещей и должно быть отражено, обобщено животными. Значит, при переходе к стадии интеллекта форма психического отражения животными окружающей действительности изменяется в том смысле, что возникает отражение не только отдельных вещей, но и их отношений.
Очень ясное доказательство восприятия обезьянами отношений дают многочисленные опыты Гюйома и Меерсона, Харлоу и Сетледжа, у нас опыты Рогинского. Эти опыты показывают, что обезьяна без предварительных проб способна выбрать из нескольких шнурков тот, который ведет к приманке.
Соответственно с этим меняется и характер обобщений животных. Животное обобщает теперь отношения и связи вещей. Эти обобщения животных формируются, конечно, так же, как и обобщенное отражение ими отдельных вещей, т. е. в самом процессе переноса.
Появление на стадии интеллекта возможности восприятия и обобщения отношений не может, в свою очередь, не внести новые черты в деятельность животного в ее целом: это и находит свое выражение в развитии у обезьян так называемой «ориентировочно-исследовательской деятельности» (Н.Ю. Войтонис). <…>
Рассматривая интеллектуальную деятельность, мы отвлеклись от вопроса о том, у каких животных может быть впервые обнаружен интеллект. Теперь нам надлежит специально рассмотреть этот вопрос.
Рис. 7. Опыты Рогинского (по фотографии из Музея Института мозга им. Бехтерева)
Нельзя, разумеется, ожидать, что переход к стадии интеллекта совершается как переход к двухфазной деятельности, которая сразу же становится доминирующей в поведении животного. Скорее, наоборот, можно думать, что интеллектуальная деятельность первоначально обнаруживается у животных далеко не во всех тех случаях, когда она объективно возможна; наличие интеллекта у животного вовсе не исключает преобладания у него поведения, остающегося на стадии перцептивной психики [219] . <…>
* * *
Экспериментальные данные <…> позволяют говорить о том, что нижние ступени стадии интеллекта ограничиваются по одной линии низшими обезьянами, а по другой – собакообразными и кошкообразными; что же касается линии эволюции копытных животных, то недостаточность данных по большинству видов делает какое бы то ни было суждение о них пока весьма затруднительным.
Внутри этой высшей третьей стадии – стадии интеллекта, как и внутри предшествующих стадий, мы равным образом должны констатировать наличие известного развития интеллектуальной деятельности и существование различных ее типов.
Если ограничиться рассмотрением внутристадиального развития лишь по основной эволюционной линии (приматы), то главнейшие изменения, которые могут быть здесь отмечены, заключаются, с одной стороны, во все большем усложнении операций, составляющих фазу подготовления, а с другой стороны – в появлении полифазности, т. е. такой деятельности, в которой фаза подготовления может сама состоять из двух, а может быть и более фаз. Таковы, например, решаемые антропоидами трехфазные задачи, построенные по схеме: достать короткую палку ( 1 ), с помощью ее достать более длинную палку ( 2 ), а этой более длинной палкой достать плод ( 3 ).
Разумеется, описанные изменения не захватывают, однако, ни принципиального строения деятельности животных, ни соответствующей этому строению формы психического отражения. Деятельность даже высших, наиболее развитых представителей приматов, как и свойственная им форма психического отражения внешней действительности, остаются глубоко ограниченными. «Раскол» деятельности, который мы констатируем у животных, стоящих на верхних ступенях биологической эволюции, приводит к выделению «фазы подготовления», но выделение этой фазы никогда не превращается в пределах животного мира в отделение ее от дальнейшего процесса, который представляет собой «фазу осуществления». Только в играх молодых обезьян или обезьян, содержащихся в неволе, можно иногда наблюдать операции подготовления, не отвечающие никакой непосредственно данной возможности осуществить в дальнейшем деятельность по отношению к предмету, удовлетворяющему ту или иную биологическую потребность животного, т. е. имеющему для него тот или иной биологический смысл, – так же точно, как только в играх мы наблюдаем впервые отделение операции от задачи. Это, по-видимому, имеет, как мы уже отмечали, определенное прогенетическое значение, но, конечно, ничего еще не меняет в пределах данной стадии развития; и на этой высшей стадии деятельность животных остается по-прежнему связанной инстинктивным смыслом своего предмета.
Ограниченность интеллектуальной деятельности животных находит свое отражение и в содержании их адаптивных процессов. Именно потому, что «фаза подготовления» подчиняется вместе с деятельностью в целом, в которую она входит как ее неотделимая часть, инстинктивному смыслу, она не может иметь своим содержанием задачу, лежащую в самих условиях; приспосабливаясь к сложным предметным (вещным) ситуациям и используя наличные предметные условия, животные, однако, не способны активно изменять их. Это объясняет целый ряд экспериментальных фактов, указывающих на парадоксальную, на первый взгляд, трудность, которую представляют для обезьян некоторые относительно простые задачи. <…>
Каков же предельно доступный животным уровень развития их интеллекта и не появляются ли при переходе к человекоподобным обезьянам качественно новые особенности интеллектуальной деятельности? Нет, разумеется, никакого сомнения в том, что именно у человекоподобных мы встречаем самую высокую ступень развития психики, но эта ступень, вопреки часто высказываемому мнению, все же остается в пределах описанной нами стадии. Внимательный анализ весьма многочисленных теперь данных о поведении этих наиболее высокоорганизованных животных показывает, что принципиальное строение их деятельности, как и свойственная им форма отражения внешней действительности, сохраняются теми же, что и у остальных приматов, хотя и усложняются чрезвычайно.
Иногда качественное отличие поведения антропоидов от низших обезьян пытаются увидеть в способности употребления последними так называемых «орудий», что якобы сближает их деятельность скорее с человеческой деятельностью, чем с деятельностью настоящих животных. Это – глубокое заблуждение. В его основе лежат, насколько мы могли это установить, судя по приводимым аргументам, три главных момента.
Первый из них составляет фактически неточное указание на то, что употребление «орудий» свойственно исключительно антропоидам. Как показано И. Биеренс-де-Хааном (1931) и Г. Клювером (1933), а у нас – В.П. Протопоповым (1935) и Р.С. Рогинским (1939), использование, например, палки у низших обезьян лишь затруднено, но отнюдь не невозможно [220] . О том, что эта деятельность действительно свойственна им, а не является для них случайной, искусственно построенной в эксперименте – подозрение, которое не лишено оснований, если присмотреться к деталям опытов, – совершенно категорически подтверждено исследованием Клювера (1937). В цитируемом исследовании различные опыты, проведенные прежде с низшими обезьянами, были затем повторены с ними через большой промежуток времени (2–3 года), на протяжении которого животные вовсе не упражнялись в решении соответствующих задач. Полученные данные показали, что в то время как некоторые приобретенные прежде навыки у них утратились, операция доставания плода с помощью палки осуществлялась сразу же, не требуя восстановительного периода [221] . Этот факт запоминания употребления палки «раз и навсегда» с совершенной очевидностью показывает, что оно не является у этих животных результатом образования простого навыка, но что оно формируется у них так же, как у антропоидных обезьян.
Второй момент, на который опирается идея общности «орудийного» (в действительности – квазиорудийного) поведения антропоидов и человеческой, подлинно орудийной деятельности, это – описанные у антропоидов факты «изготовления орудий». Знаменитое определение человека как tool-making animal*, данное Франклином, укрепляет в нашем сознании значение этих фактов. Однако именно эти факты являются наименее неясными. Для доказательства того, что обезьяны действительно изготавливают свои «орудия», охотнее всего поверхностно цитируют данные Кёлера; однако при этом отвлекаются от целого ряда весьма важных обстоятельств, которые резко ограничивают этот вывод. Сам Кёлер действительно рассматривал процессы изготовления орудий как процессы того же рода и вида, что и другие изучавшиеся у обезьян интеллектуальные процессы, но при этом термин «изготовление орудий» (Werkzeugherstellung) употреблялся им весьма широко, что он специально и оговаривает. Если же принять этот термин в его более точном и узком значении, то оказывается, что те факты, к которым он может быть отнесен в этом случае (например, составление длинной палки из более коротких), как раз свидетельствуют о совершенно своеобразном протекании процесса изготовления «орудий», совсем ином, чем доставание плода палкой и т. п. Приведем точное описание опыта с Султаном: 1) животное начинает с «плохих» ошибок, пробуя доставать ящиком; 2) пытается достать приманку одной тростинкой, далее подталкивает ее второй тростинкой, причем это повторяется много раз; 3) наблюдатель оказывает помощь животному, вдвигая на глазах последнего указательный палец в отверстие одной из тростинок; 4) животное теперь небрежно играет тростинками, не обращая более внимания на приманку; «при этом случайно получается, что оно держит перед собой в каждой руке по тростинке и именно так, что они лежат на одной линии; 5) животное, наконец, соединяет тростинки и начинает действовать ими по отношению к приманке; 6) на следующий день оно снова начинает с подталкивания одной тростинки с помощью другой, как во втором случае; 7) наконец, воспроизводит правильное решение. Совершенно очевидно, что процесс этот идет существенно иначе, чем, например, нахождение обходного пути или простое употребление палки. Он гораздо больше зависит от случайности, главное же – процесс первого складывания тростинок происходит, как это ясно указывает и сам автор, вне всякого отношения к дальнейшей деятельности и, следовательно, не возникает в качестве одной из ее фаз («фазы подготовления»). Поэтому мы отнюдь не склонны переоценивать значение этих фактов, а тем более видеть в них доказательство качественного своеобразия поведения антропоидов; пристальный анализ этих фактов говорит о том, что так называемый процесс «изготовления орудий» обнаруживает черты, которые, наоборот, сближают его с протеканием сложной приспособительной деятельности у более низкостоящих животных.
