Один из богатых студентов передал белый Альфа Ромео в исключительное пользование геше Келсанга (который не умел управлять машиной). По выходным я брал его в путешествия по Озерному краю, вьющемуся вдоль берега Уиндермира до Эмблсайда, где мы останавливались выпить чаю с булочками с маслом. Иногда мы ездили в депрессивный промышленный город Барроуин-Фёрнесс на побережье, где мы в наших красных рясах бродили по мрачным улицам, наполненным мужчинами в матерчатых кепках и плащах, которые, казалось, не обращали на нас никакого внимания.
Недели в Камбрии дали мне возможность отвлечься и вновь обдумать свое монашеское призвание и приверженность к тибетской традиции буддизма. Мои записи в дневнике показывают, как сильно я колебался, раздираясь между противоположными желаниями, не в состоянии решить, что же мне нужно. Время от времени я задавался вопросом, не должен ли я стать христианским монахом. Иногда я волновался, что монашеская жизнь могла способствовать тому, что мужчины станут сексуально привлекательными для меня. В некоторые вечера я не мог уснуть допоздна, говоря с другими жителями, и в такие моменты мне очень хотелось снова жить в Англии. А иногда я избегал всех и закрывался в своей комнате, перечитывая Смерть в душе Жан-Поля Сартра, Чуму Альбера Камю и Экзистенциализм Джона Маккуарри. Тогда же меня попросили прочитать для общины ряд лекций по буддийской логике и эпистемологии, что воскресило мое страстное желание признания и славы.
Я возвратился в Черч-Стреттон, чтобы провести Рождество с матерью и братом Дэвидом, который изучал изобразительное искусство в колледже Трент в Ноттингеме. Искусство, как его тогда понимал Дэвид, не имело ничего общего с такими буржуазными занятиями, как рисование и живопись. Он и его друзья с отделения гуманитарных наук, казалось, проводили большую часть своего времени, составляя подрывные политические листовки, подстрекающие к революции. Он слушал мои неуклюжие разъяснения буддийского взгляда на жизнь, определяемого всеобщим состраданием и философией пустоты, с едва скрываемым презрением. Наши представления о мире расходились настолько, что скоро мы уже сидели, храня тяжелое и неловкое молчание. Сейчас я понимаю, что между нами, возможно, было больше общего, чем нам тогда казалось: мы оба посвящали себя благородным идеям, но никто не подсказывал нам, как их понимать. Моя мать хотела сохранить дух Рождества, украсив дом веточками остролиста и мишурой. Тем вечером мы собрались перед телевизором, чтобы посмотреть рождественское шоу Эрика и Эрни, праздничную феерию с ее любимыми комиками; в том году показывали Гарольда Уилсона, бывшего премьер-министра, вечно смолящего трубку, который добровольно выступал объектом забавных шуточек Эрика и Эрни. К концу моего пребывания в Англии мои внутренние противоречия не стали слабее, чем когда я только приехал. Если честно, они только усилились.
МЕНЯ ОБУЧИЛИ основам. Несмотря на видимость поощрения открытого, критического исследования, геше Рабтен в действительности не допускал возможности, что его студенты признают какие-либо буддийские представления, хоть в чем-либо серьезно отличающимися от ортодоксального учения школы Гелуг. Я понял, что продолжать свою практику под его руководством означает – придерживаться «линии партии». Я чувствовал себя как в смирительной рубашке. Я не мог принять того, что одна единственная доктрина буддизма, сформулированная Цонкапой в четырнадцатом веке в Тибете, может быть определяющим истолкованием Дхармы, истинным для всех эпох и культур. Кроме того, прийти к выводам, которые противоречат традиции, было, для геше, не только недопустимо, но и безнравственно. Вера в то, что не существует перерождения и нравственого закона причинности, – это пагубное состояние ума, которое ведет к заблуждениям и страданию в этой жизни и адскому огню в последующей. И вам не нужно что-то говорить или делать для того, чтобы попасть в ад. Все, что нужно, – иметь неправильное мнение в своем собственном уме. Такое «неправильное представление» является преступлением мысли, перечисляемым в классических текстах рядом с убийством, грабежом и насилием. На самом же деле, как часто говорят, оно является самым тяжелым из всех пагубных деяний, так как оно порождает все остальные преступления.
9 июня 1978 года – мне двадцать пять лет – я написал в дневнике: «Вновь кризис, бренность и суета в этой общине проявляют себя [sic], Я должен признать тот факт, что мое доверие геше становится все слабее – я вижу все больше противоречий. Я здесь ради подлинных духовных поисков, но, честно говоря, здесь поощряется совсем другое. Меня беспокоит отсутствие альтернативы и моя вовлеченность во все это. Я должен стоять на своих собственных ногах». При этом я не был одинок в своих сомнениях относительно этой попытки пересадить традиции монастыря Сэра Дже на почву швейцарского кантона Во. Постоянное изучение логики и эпистемологии на тибетском языке, долгие часы тантрических ритуалов, чтения заучиваемых текстов и содержание буддийского центра оказывалось трудным для многих из нас. 12 сентября я написал: «Настал момент, когда мое нынешнее решение окажет влияние на мою будущую жизнь: либо встать на позицию относительной независимости и попытаться выработать собственный «синтез» на основе изучения практик различных традиций; либо участвовать в развитии этого места в главный центр буддизма в Европе – а в нем, конечно же, есть этот потенциал. Интуитивно я нахожу более правильной первую альтернативу; стремление к стабильности и уверенности в будущем склоняет меня к последней».
...
Я не мог принять того, что одна единственная доктрина буддизма, сформулированная Цонкапой в четырнадцатом веке в Тибете, может быть определяющим истолкованием Дхармы, истинным для всех эпох и культур
В 1979 году мой кризис достиг апогея. После возвращения из Камбрии в начале года геше Рабтен попросил, чтобы я помог организовать намеченный на июль приезд Далай-ламы во франкоговорящую часть Швейцарии. Тхарпа Чолинг должен был стать первой остановкой на пути Его Святейшества, впервые в истории посещающего Европу. Для этой сложной административной задачи я подходил благодаря моим языковым навыкам (знание английского, французского и тибетского языков) и способности водить автомобиль. Объем работы был чудовищным, и, естественно, мои буддийские занятия были приостановлены. До некоторой степени это приносило облегчение. На многие месяцы я был избавлен от ежедневной борьбы за внутреннее примирение с тонкостями буддийской метафизики. Я также радовался, как и многие другие, появившейся возможности обсудить с Далай-ламой свои разногласия с традиционным и (как многим казалось) чрезмерно догматичным учением.
До некоторой степени я уже взял все в свои руки. В течение нескольких месяцев после приезда в Швейцарию я начал юнговский анализ с Дорой Калфф, психотерапевтом в Цолликоне, около Цюриха. Фрау Калфф училась у жены Карла Юнга, Эммы Юнг, и затем продолжила разрабатывать свой собственный метод анализа, названного ею «песочным». Он состоял в создании воображаемых сцен в песочнице, которые позже анализировались почти таким же способом, как и сны. Несмотря на сомнительное отношение Карла Юнга к западным жителям, практикующим восточные религии, Дора Калфф была буддисткой. Она встретила японского исследователя дзэн-буддизма Д. Т. Судзуки на одном из вдохновленных юнговскими исследованиями собраний «Эранос» в Асконе; когда же она побывала в гостях у Судзуки в Японии в 1960-х, ученый побудил ее посетить Далай-ламу в Индии. Далай-лама же, в свою очередь, посоветовал ей учиться у геше Рабтена; таким образом, она стала первым западным жителем, получившим наставления Далай-ламы в его хижине в Дхарамсале. Дора Калфф полагала, что юнговская психология могла служить важным мостом между западной культурой и буддизмом, и стремилась познакомить тибетских лам и их западных учеников с «песочной» терапией. Мой собственный интерес к психоанализу, однако, в большей степени определялся потребностью найти способ решения части моих внутренних противоречий.
...
Мой собственный интерес к психоанализу, однако, в большей степени, определялся потребностью найти способ решения части моих внутренних противоречий
В частности, меня волновало, что моя монашеская подготовка не давала никаких дельных советов по поводу того, как справляться с сексуальным влечением. Когда я поднял этот вопрос в разговоре с геше Рабтеном, он посоветовал медитировать на мерзость человеческого тела, визуализируя его как объект, состоящий из крови, органов, гноя, экскрементов и кишок. Эта традиционная буддийская медитация, как предполагалось, производит отталкивающий эффект, помогающий преодолеть любое половое влечение. Мало того, что это казалось мне грубым упрощением, на практике я обнаружил, что эта медитация действует лишь короткое время. Если картины пишут противными масляными красками, это никоим образом не отражается на их красоте. Аналогичным образом, независимо от того, насколько усердно я практикую эту медитацию, она не могла полностью оградить меня от несчастной влюбленности в красивых девушек, которые посещали занятия в Тхарпа Чолинг.
