Есть, конечно, один эпизод, который встречается только у Луки, — пример подлинного возвращения к жизни: отрывок про сына наинской вдовы (7:11–17). Толкование Луки не в последнюю очередь показывает реакция толпы (стих 16): «великий пророк восстал между нами; Бог посетил народ свой». Тема «посещения», уже встречавшаяся в 1:68, вновь появляется в 19:44, где неоднозначность 2:34 проясняется: это «посещение» повлечет за собой падение, так же как и восстание многих в Израиле. Это связывает воскрешение наинского юноши с тремя притчами, в которых появляется та же тема. В притче о добром самарянине израильтянин на обочине дороги полумертв, и самарянин восстанавливает его к жизни; множественные отголоски этой притчи важны для понимания служения Иисуса, но сейчас речь не об этом[1382]. Притча о блудном сыне дважды подчеркивает, что это история о воскресении: «этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся», и вслед за тем — «этот брат твой был мертв и ожил, пропадал и нашелся»[1383]. Заметим, тут метафорическое употребление понятия воскресения у Луки приобретает конкретный смысл: Иисус принимает грешников и ест с ними, а для самих грешников это драматичная и яркая форма процесса перехода «от смерти к жизни», настоящее возвращение из изгнания здесь и теперь[1384]. Будущее воскресение самого Иисуса и всего народа Божьего происходит уже сейчас в личности и служении Иисуса. Метафорическое употребление здесь особенно связано с Иез 37, который говорит о возвращении из изгнания, живым образом которого, как я уже показал в другом месте, является блудный сын[1385].
Эта тема становится наиболее яркой в поразительном завершении притчи о богаче и Лазаре. «Если не поверят Моисею и пророкам, не поверят, даже если кто воскреснет из мертвых» (16:31). Это утверждение указывает, в конечном итоге, на воскресение самого Иисуса, предостерегая тех, кто не поверили Писаниям, что их не убедит и это событие, и предзнаменуя настойчивые слова воскресшего Иисуса о том, что значение воскресения надлежит искать в Писаниях[1386]. В настоящем контексте это указание на служение Иисуса, в котором, как явствует из большой притчи предыдущей главы, «воскресение» уже пришло, даже если «старшие братья», книжники и фарисеи, наблюдающие за тем, как Иисус принимает грешников и ест с ними, не могли увидеть, что он воплощает теплое гостеприимство отца по отношению к блудному сыну и таким образом празднует «воскресение» в некоем метафорическом смысле, как оно было явлено в Писаниях[1387].
Я подчеркивал в предыдущей книге, что с притчей о богаче и Лазаре нужно обращаться именно как с притчей, а не как с буквальным описанием посмертной жизни и того, что там происходит[1388]. Поэтому нецелесообразно использовать ее как prima facie[1389] свидетельство описания Иисусом (или этого описания в передаче Луки) стандартного сценария посмертия. Скорее Иисус использует известный народный сюжет, где богатый и бедный перемещаются из настоящего в будущее, чтобы подчеркнуть настоящую ответственность и вину беспечного богача. Однако, хотя притчевая суть рассказа не позволяет нам обращаться с ним как с описанием жизни после смерти словами Иисуса, это не мешает нам сказать, что для самого Иисуса и для тех, кто держался предания, этот рассказ очевидно показывает, в стандартном еврейском стиле, веру в непрерывную связь настоящей жизни с будущей. Пока тут невозможно сказать, относится ли он к «воскресению» в иудаизме Второго Храма или к направлению «бесплотного бессмертия»; тут предполагается возможность для Лазаря вернуться из мертвых, но Авраам это запрещает. Однако тут используется одна из многих метафор, распространенных в иудаизме, — обитания блаженных либо в вечности, либо прежде их потенциального воскресения: Лазарь отошел «на лоно Авраама»[1390]. Цель Луки, поместившего рассказ именно здесь (вскоре после «торжества эсхатологии» 15:24, 32 и незадолго до апокалиптического предостережения 17:22–37), достаточно ясна: то, что сделано и решено сегодня, нужно видеть в свете обетованного будущего. «Воскресение» включено в нынешнее служение Иисуса, но те, кто не в состоянии это увидеть и соответственно изменить свою жизнь, рискуют потерять все. Примечательно, что эта весть о воскресении тесно связана с призывом к справедливости, и эти темы нераздельны у первых христиан. Именно это, как мы можем предположить, вызывало возмущение у обычного саддукея[1391].
Характерный вклад Луки в используемые им тексты, хотя и достойный удивления, не уводит его за рамки общей структуры, которую мы отмечали у синоптиков касательно понимания воскресения. Всем трем евангелистам–синоптикам очевидно, что грядущее воскресение Иисуса–критический момент, к которому устремлены его речи о Царстве и который он воплощал в символических действиях во время своего служения. Им ясно и то, что Иисус бросил вызов своим последователям, содержащий как призыв уже сейчас приобрести жизнь, потеряв ее, так и обетование в будущем нового мира, в котором у них будут новые роли. Иными словами, грядущее воскресение тесно связано с умиранием для себя, которое должно совершиться в настоящем. И все они показывают сцены, когда Иисус действительно воскрешает к жизни недавно умершего, что не только демонстрирует его исцеляющую силу, но и указывает на то, что Бог совершит для Иисуса.
Таким образом, можно суммировать все то, что синоптическое предание (помимо собственно повествований о воскресении) дает нашему настоящему исследованию. На одном уровне оно дает важные свидетельства о том, как понимались смерть и жизнь за ее пределами в иудаизме Второго Храма. На другом — дает, по меньшей мере, некоторое представление о том, что говорил и думал сам Иисус об этом предмете. Еще на одном уровне, — и по этой самой причине данный материал размещен здесь, — дает представление о том, как в некоторых предполагаемых направлениях раннего христианства думали о смерти и жизни за гробом. Иначе говоря, оно отображает разнообразную и сложную картину того, как христиане, приблизительно современники Павла, рассказывали об Иисусе, о том, что он говорил и делал, придавая своим рассказам форму и, наконец, литературные очертания, в которых ясно просматриваются определенные скрытые смыслы.
Прежде чем мы оставим синоптическое предание, попробуем понять его ценность, хотя и ограниченную, для более широкого рассмотрения вопроса, о чем мы говорили раньше. «Воскресение» тут ясно указывает на восстание в теле — и Иисуса, и его последователей. Есть возможность существования переходного состояния, но об этом не часто упоминается. Существуют указания на то, что это воскресение будет едва отличимое от воскресения, как его представляли в рамках основного направления иудаизма, поскольку «воскресение из мертвых», по–видимому, разделено на два отдельных события (вначале Иисус, позднее другие) и в этой жизни воскресения брак и рождение детей останутся в прошлом. Различные смыслы понятия «воскресение» метафорически используются для событий служения Иисуса и не в последнюю очередь касаются его расположения к грешникам; это меняет направление иудейской традиции, где «воскресение» было метафорой, так же как метонимией, для восстановления Израиля.
Все это сложно объяснить наложением, задним числом, богословия Павла на дошедшее предание об учении и служении Иисуса. Относительная бедность материала, остро контрастирующая с великим и ключевым значением воскресения повсюду в ранней Церкви, тем более показывает, что христиане, во всяком случае в этой области, не вложили в уста Иисуса материал, который относился к их более позднему времени[1392]. Рассмотренные нами отрывки отражают, кажется, акценты подобные, хотя и не всегда идентичные, тем, что получили свою жизнь в непрерывном предании первоначальной Церкви. Они показывают, что, несмотря на широкое разветвление раннехристианского предания, вера в воскресение была общим христианским так сказать штампом, принадлежавшим (с точки зрения истории религий) иудаизму и (внутри самого иудаизма) больше всего сходным с представлениями фарисеев. И есть основания думать, что эта значительно усиленная иудейская вера приобретала также некоторые новые очертания благодаря учению Иисуса, а также событиям его жизни.
6. Воскресение в Евангелии от Иоанна
Иоанново евангелие, столь отличное от остальных, согласно, однако, с ними (и с Павлом) в этом вопросе: оно также содержит свидетельство о центральной важности и разнообразии представлений о «воскресении» в отдельном направлении раннего христианства. Подобно Луке, но совершенно по–своему, Иоанн представляет тему «воскресения» в нескольких частях своего евангелия, и мы рассмотрим их подробнее, когда коснемся его повествования о Пасхе в главе 17. Новая жизнь, которую несет в себе воскресение, сама воздействует уже на настоящее и уже присутствует в служении Иисуса[1393].
