H. Т. Райт - Воскресение Сына Божьего

Приветствую… всех, каждого порознь и вместе, именем Иисуса Христа, его плотью и кровью, страданием и воскресением, как телесным так и духовным (sarkike te kai pneumatike), единением между Богом и вами[1521].

Поликарп (69–155 гг. н.э.) был епископом Смирны, на западном побережье Малой Азии. Его Послание к Филиппийцам короткое, но содержит достаточно полный взгляд по нашему предмету. Он совершенно созвучен Новому Завету. Иисус был воздвигнут из мертвых Богом и будет судьей живых и умерших. Воздвигший его из мертвых воздвигнет и тех, кто исполняет Его волю[1522]. При этом он говорит о настоящем веке и веке грядущем:

…Если угодим Ему в нынешнем веке, получим и будущий, так как он обещал нам, что воскресит нас из мертвых и что если будем жить достойно Его и в Него веровать, будем и царствовать с Ним[1523].

Это грозное предупреждение, что отрицающие и воскресение, и суд окажутся среди самых грешных, очень близко не только к Павлу, но и к фарисейско–раввинистической мысли. Рядом с этим заявлением (7:1) стоит цитата из 1 Ин 4:2–3 как предупреждение против ереси докетизма, утверждающей, что человеческая природа Иисуса была нереальной. Согласно Иринею, Поликарп позже говорил подобными словами о Маркионе[1524].

Поликарп также, в стиле Климента, говорит о промежуточном состоянии мучеников. Верующие должны твердо знать, что Игнатий, Зосима и Руф, другие члены их церкви и, конечно, сам Павел с прочими апостолами не «тщетно подвизались» (Поликарп вновь цитирует Павлово Послание к Филиппийцам, теперь уже 2:16), но в вере и праведности, и что они теперь находятся рядом с Владыкой (para to kyrio), с которым они страдали, т. е. пребывают «в подобающем им месте» (eis ton opheilomenon autois topon). Мы видим здесь очень осторожные попытки первых христиан описать жизнь сразу после смерти словами, похожими на слова Павла в Флп 1, подчеркивая также важность окончательного состояния, жизни воскресения, которая будет дана после состояния «жизни после смерти».

Вместе с посланием Поликарпа мы можем также окинуть взором его «Мученичество»[1525]. Здесь мы попадаем в иной мир мышления. Введением к повествованию служит описание мучеников прошлого, которые за единым часом испытания обретают вечную жизнь. Быстро проходящий огонь жгущего их костра сравнивается с огнем преисподней, который вечен и неугасим; они устремляют взор к прекрасным вещам, обещанным тому, кто все перенесет, — вещам, которые Владыка показал «тем, которые уже не были более людьми, но ангелами»[1526]. Такое отождествление христианских умерших с ангелами — мысль новая, хотя тут и слышен отзвук Деян 12:15 и 23:9; она разрабатывается в Пастыре Ерма[1527]. Порой неясно, что хочет подчеркнуть автор: грядущее воскресение или нынешнее, уже достигнутое состояние славы мучеников. Так Поликарп, идя на огонь, молится:

Благословляю Тебя, что Ты удостоил меня в день сей и час стать причастным числу мучеников Твоих и чаше Христа Твоего, для воскресения в жизнь вечную души и тела в нетлении Святого Духа[1528].

В то же самое время автор, — возможно, чтобы ободрить современников, потенциальных мучеников, — воспевает прославленную жизнь, которой уже наслаждается Поликарп:

Ибо он, терпением победив беззаконного начальника и таким образом восприняв венец нетления и веселясь ныне с Апостолами и всеми праведниками, славит Бога Отца Вседержителя и благословляет Владыку нашего, Спасителя душ и телес наших и пастыря вселенской кафолической Церкви[1529].

Сопоставляя оба эти отрывка, мы можем усомниться, четко ли различает писатель нынешнее состояние умерших и их грядущее воскресение, как это делали его предшественники и не в последнюю очередь — сам Поликарп. Повествование также содержит замечательную деталь: видя, что огонь не так быстро пожирает тело мученика, солдат ударяет Поликарпа кинжалом, и из его тела появляется голубь, — это представление имеет много классических параллелей, полных или частичных[1530]. Наконец, это одно из первых свидетельств о христианском почитании гробниц мучеников. Автор настаивает, перед лицом обвинений со стороны иудеев и язычников, на том, что между отношением христиан к самому Христу, которому поклонялись как Сыну Божьему, и христианской любовью к мученикам как его ученикам и подражателям существует огромная разница[1531]. Он также дает понять, что на могиле Поликарпа будут регулярно происходить торжества:

И так мы взяли затем кости его, которые драгоценнее дорогих камней и благороднее золота, и положили, где следовало. Там по возможности Господь даст и нам, собравшимся в веселии и радости, отпраздновать день рождения мученика, в память подвизавшихся до нас и в наставление и приготовление для будущих [подвижников][1532].

Хотя из текста не вполне понятно, что же именно происходит с мучениками после смерти, он свидетельствует о делах тех, кто остался. Интересно, как разительно это контрастирует с отношением первых христиан к гробнице Иисуса[1533].

Вопрос о том, когда и где были написаны Дидахе, до сих пор остается предметом жарких споров[1534]. Из большей части содержания этого памятника не видно, что раннее христианство было чем–то большим, нежели благочестивой жизнью, наполненной добрыми делами; хотя вступление указывает на конечную отдаленную цель, говоря о двух путях, пути жизни и пути смерти[1535]. Детальные этические наставления не содержат упоминания о грядущем наказании или награде после смерти. Лишь когда мы подходим к указаниям относительно евхаристии, мы обнаруживаем в двух молитвах упоминание об окончательной цели:

Как был этот [Хлеб] преломленный рассеян по горам и, собранный, стал един, так да соберется и Церковь Твоя от концов земли в Твое Царствие. Ибо Твоя есть слава и сила чрез Иисуса Христа во веки.

Помни, Господи, Церковь Твою, [чтобы] избавить Ее от всякого лукавого, и усовершенствовать Ее в любви Твоей, И собери Ее от четырех ветров, освященную, в Царствие Твое, которое Ты уготовал Ей. Ибо Твоя есть сила и слава во веки[1536].

Упоминание «Царства», установленного божественной властью, видимо, отражает раннюю эсхатологию, которую мы изучали. А евхаристию следует совершать «в день Владыки, принадлежащий Владыке» (kata kynaken kyriou), празднуя, — не в последнюю очередь на основании этой тавтологичной фразы! — то, что Иисус — истинный царь[1537].

В последней главе этого небольшого текста автор приводит подборку из цитат, большею частью из Мф 24, для того чтобы сообщить о приближающемся конце. Церковь должна бодрствовать ввиду пришествия Владыки; явятся лжепророки, и наконец «обманщик», но затем придут знамения истины:

…Сперва знамение, распростертое на небе, затем знамение гласа трубного, и, в–третьих, воскресение мертвых; не всех, однако, но как сказано: придет Господь и все святые с Ним. Тогда увидит мир Господа, грядущего на облаках небесных…[1538]

По–видимому, автор опирается не только на апокалиптические рассуждения Матфея и ветхозаветные пророчества (в данном случае Зах 14:5 и Дан 7:13), но и на предсказание–описание воскресения в 1 Кор 15:52 и 1 Фес 4:16[1539]. Как именно в Дидахе грядущее воскресение включается в целостную эсхатологическую схему, нас сейчас не интересует[1540]. Поскольку тут воскресение входит в состав богословия грядущего Царства Божьего, это значит, что, хотя эта доктрина не занимает в документе центрального места (в отличие от Павла, воскресение не связывается тут с основным предметом — мелкими практическими деталями, касающимися жизни церкви и нравственности), это еще одно свидетельство о том же богословии, которое мы видели у Климента, Игнатия, Поликарпа и, конечно, в самом Новом Завете.

Послание Варнавы, датируемое разными исследователями либо последними десятилетиями I века, либо первыми десятилетиями II, представляет собой пространное изложение христианской веры, большею частью как осуществления прообразов (прототипов) Ветхого Завета. Среди центральных его тем можно выделить тему нового Завета и нового творения. Во введении говорится, что первые из трех dogmata, которые автор изложит, — это zoes elpis, «надежда жизни», которая, как там написано, «есть начало и конец нашей веры»[1541].