Наставником равви Шеломо из Карлина был Аарон из Карлина, учившийся вместе с Шеломо у Великого Маггида. Позднее Шеломо стал в Карлине преемником Аарона. У равви Шеломо молитвенное рвение было гораздо более строгим, чем у Леви Ицхака, поскольку Леви Ицхак молился ради людей, а Шеломо – ради самой молитвы. Равви Шеломо, как никто другой, воспринял всем сердцем учение Баал Шема о том, что перед началом молитвы человек должен быть готов умереть, потому что само существо молитвы требует от молящегося полной самоотдачи. Молитва была для него грандиозным и рискованным предприятием, которому необходимо отдаваться целиком, так, чтобы невозможно было думать ни о чем другом, чтобы невозможно было даже представить, что после молитвы что–либо будет. С юных лет эта способность к самоотречению сделала молитву равви Шеломо необычайно сильной. Перед тем как представить его Великому Маггиду, равви Аарон рассказал учителю о том, как накануне Иом–Кипура молодой Шеломо произносил слова «Сколь славно Имя Твое по всей земле!» так, что ни одна из падших искр Божиих не осталась невознесенной. Существует замечательная история о том, что некоторые из хасидим Тании пришли к Шеломо и впали в продолжительный экстаз, пока он произносил псалом перед тем, как благословить их. Таниа и сам высоко отзывался о Шеломо, говоря, что он «на ладонь выше мира». Но также рассказывают, что после того, как равви Мендель из Витебска уехал в Палестину и некоторые его хасидим думали присоединиться к равви Шеломо, Таниа отговорил их теми же самыми словами: «Как же вы можете отправиться к нему? Ведь вы знаете, что он – на ладонь выше мира!» – подразумевая, что, хотя экстазы Шеломо весьма похвальны, они не имеют для людей большой пользы. В этих словах кроется ключ к разгадке того, что произошло между этими двумя равви позже. В период кризиса хасидской школы в Карлине, вызванного главным образом растущим влиянием Тании, равви Шеломо решает поселиться в районе Витебска, который ранее был областью равви Менделя, но к тому времени уже попал в сферу влияния Тании; поэтому равви Шеломо пошел к нему, прося о согласии на переселение. Рав выдвинул три условия, глубоко характеризующих и Шеломо, и его самого: равви Шеломо не должен с пренебрежением относиться к книжникам; он не должен пренебрегать «естественным благочестием» (то есть благочестием без экстаза); он не должен впредь говорить, что цадику следует в первую очередь пасти свою паству (этой фразой Шеломо выражал мысль, что главная функция цадика – быть посредником). Шеломо принял два первых условия, но отказался принять третье и поэтому не стал переселяться. Позднее он снова приезжал к раву, и между ними была продолжительная дискуссия, о которой – как считают хасидим – последователи Хабада – и говорить–то не стоит из–за ее скандального характера. В период трагической для Польши войны 1792 года, во время которой Шеломо умер, он молился за Польшу, а Таниа, как и двадцать лет спутя во время войны с Наполеоном, – за Россию. Согласно традиции, считающей Шеломо из Карлина реинкарнацией первого, страдающего Мессии, который возрождается «из поколения в поколение», равви Шеломо был убит казачьей пулей во время молитвы, но и после смерти он продолжает свой молитвенный подвиг.
Самый младший из учеников Великого Маггида, равви Израэль, маггид из Кожниц, явил более благородную и более цельную форму молитвенной способности, отличавшей равви Шеломо. Легенды повествуют о том, что Баал Шем обещал одному переплетчику и его жене, что в преклонном возрасте у них родится сын, потому что в субботу они обрадовали его сердце своей радостью. Их сын, равви Израэль, был очень слабым, в течение всей жизни много болел и часто был на пороге смерти, но его молитвы обладали такой силой, что целые толпы верующих на молитве завороженно смотрели на его тщедушное тело, словно бы перед ними был прославленный генерал. Когда Великий Маггид умер, равви Израэль стал учеником равви Шмелке, затем, после смерти Шмелке, – учеником равви Элимелека, затем – учеником равви Леви Ицхака. В самом расцвете своей жизни и деятельности он все равно еще желал оставаться учеником. Когда равви Израэль цитировал слова талмудических или более поздних учителей, он произносил их имена со страхом и трепетом. Накануне Йом–Кипура к дверям его дома обычно собирались все члены общины: мужчины, женщины, дети; они стояли и со слезами и рыданиями молили об искуплении. Равви Израэль выходил к ним; плача, он падал на землю и восклицал: «Я гораздо больший грешник, чем вы все!» Так они плакали вместе, а затем вместе шли в синагогу, чтобы произнести молитву «Кол Нидре»*[39]. Сила живой молитвы равви Израэля (о которой он однажды сказал, что ее назначение – пробуждать и возвышать «мертвые» молитвы) постоянно исходила даже от его кровати, на которой он лежал во время своих частых болезней. Люди стекались к нему отовсюду: иудеи, и простые крестьяне, и богачи, приходили к нему за благословением, заступничеством или просто чтобы взглянуть на него. Ни один цадик со времен Баал Шема не исцелил столько бесноватых, доверившихся ему, сколько равви Израэль. Легенды сообщают даже о том, что он сыграл важную роль в истории: говорят, что он предсказал триумф Наполеона, а затем и его падение; причины же победы России в войне легенды видят в силе молитв равви Израэля.
Равви Иаков Ицхак из Люблина, друг равви Израэля и его товарищ сначала по школе Великого Маггида, а затем – по школам равви Шмелке и равви Элимелека, также принимал активное участие в космической борьбе. Он прозван Ясновидцем, поскольку обладал интуицией, гораздо более сильной, чем его учитель равви Элимелек. Один из учеников Иакова Ицхака говорил: «Если мне позволено будет сказать, то замечу, что даже у равви Реб Мелека не было таких глаз, как у Люблинского Ясновидца». Иаков Ицхак был единственным цадиком, удостоенным людьми прозвища Ясновидец, которое в данном случае, правда, имеет несколько иной смысл, чем эпитет, употреблявшийся по отношению к библейским пророкам. Пророк – это уста воли Божьей. Будущую реальность он ни видит, ни предсказывает. Будущее интересует его лишь постольку, поскольку его нельзя ухватить и постичь как реальность, поскольку оно всегда сокрыто в воле Бога и также в свободных отношениях человека с божественной волей и поэтому некоторым образом зависит от внутреннего решения человека. Ясновидец же в хасидском понимании этого слова, напротив, видит будущее, видит постольку, поскольку оно присутствует как реальность в пространстве и времени; это видение выходит за рамки того, что воспринимают органы чувств, за пределы того, что может постичь разум в процессе становления на основании своего обращения к прошлому и познания настоящего через познание прошлого. Таким образом, Люблинский равви мог узнавать не только будущие события и судьбы людей, но и происхождение душ своих посетителей (которые, согласно учению о генеалогии душ, обладают своими собственными законами размножения) и их миграции. И узнавал он это, читая то, что было запечатлено у них на лбах, или даже то, что они писали ему в записках с прошениями. Бесчисленное количество людей приходило к равви Иакову Ицхаку, чтобы просветить свои души и озарить их светом его глаз. Ученики же чувствовали себя под покровом исходившего от Ясновидца обаяния в полной безопасности, настолько, что, когда сидели внутри ограды его дома, забывали об изгнании и ощущали себя словно в Иерусалимском Храме. Но сам равви никогда не забывал об изгнании. Он был полон непрерывного ожидания часа искупления; наконец. Ясновидец организовал тайные ритуалы, в которых сыграл основную роль и которые он и несколько других цадиким – среди них были Израэль из Кожниц, противник Наполеона, и Мендель из Рыманова, сторонник Наполеона, – провели с целью превращения наполеоновских войн в последнюю предмессианскую битву Гога и Магога. Все три руководителя этой мистической процедуры скончались в течение следующего года[40]. Они хотели «ускорить наступление конца» и умерли при его приближении. Магия, которую Баал Шем всегда держал в узде, вырвалась здесь на свободу и сделала свое разрушительное дело.
Барух из Мезбижа (ум. 1811) рос и воспитывался у Великого Маггида, но большую часть жизни провел, держась в отдалении от остальных его учеников. Он был младшим из двух сыновей Одели, дочери Баал Шема. Старший брат Баруха, Эфраим, которого дед успел обучить сам, был тихим и болезненным человеком. Нам он известен только своей книгой, где цитирует и толкует поучения Баал Шема и излагает легендарные анекдоты о нем, которые – вместе с похожими записками равви Иакова Иосифа из Польного – образуют ядро легендарной биографической традиции. Помимо этого в своей книге Эфраим приводит описание собственных снов, в которых ему часто являлся Баал Шем.
Совсем иным человеком был равви Барух: полным противоречий и тем не менее необычайно цельным. Существует множество достоверных сведений о свойственных Баруху интересе к богатству и власти, гордости и любви к роскоши, но и того, что нам известно, достаточно, чтобы понять причины его столкновений с большинством видных цадиким его времени, хотя почти всегда не он был их инициатором. Но было бы ошибкой причислять его к категории позднейших, выродившихся цадиким. Многое из того, что говорил он сам и говорили о нем, доказывает, что равви Барух жил как подлинный мистик. Но форма его мистической жизни не слишком гармонировала с миром людей. Это заставило Баруха относиться к здешнему миру как к чужой стране, в которой он находится в изгнании, и считать своей обязанностью бросать этому миру постоянный вызов и все время противостоять ему. Предпочтение, отдаваемое равви Барухом Песни Песней, которую он читал с невероятным рвением и легкостью, помогает нам пролить свет на его душу. Не менее важен и тот факт, что однажды равви Барух назвал Бога и себя двумя чужаками в неведомой стране, двумя отверженными, ставшими вследствие этого близкими друзьями. Но портрет его души, проступающий из всего сказанного, будет неполным, если не сказать о том, что Барух любил интерпретировать события и случаи из собственной жизни (порой кажущиеся довольно тривиальными) как символы небесных событий и хотел, чтобы и другие люди понимали их так же. Тем не менее при более глубоком анализе становится ясно, что его намерения были далеки от того, чтобы просто прославиться. По–видимому, на самом деле равви Барух стремился к тому, о чем однажды сказал, что скорее согласится быть немым, нежели «греметь прекраснозвучием», то есть говорить для одного удовольствия слушателя, а не стремиться открыть перед ним врата истины. Нам следует согласиться с равви Израэлем из Рижина, правнуком Великого Маггида, как–то сказавшем о равви Барухе следующее: «Когда к равви Реб Баруху приходил мудрец, то мог черпать из него ковшом страх Божий, а когда к нему приходил дурак, то становился чем–то большим, чем просто дурак». И это уже не позволяет относиться к равви Баруху как к цадику, далекому от людей.
