свои оковы, он забывает и оковы, и несправедливость мира по отношению к нему, он забывает все, кроме Истины, свидетелем которой он является, и он желает даже этому негодному царю, чтобы тот стал таким, как он, и это его желание столь мирно, что он добавляет: кроме этих оков.
Также и по отношению к христианам из язычников Павел имел достаточно силы для того, чтобы оградить вверенное ему учение от всякого колеблющего его поветрия; однако, излагая это учение, стараясь его донести, он умело использовал всякое дуновение для того, чтобы сердце тех или иных людей смогло принять неизменное слово Истины. Он не бросался опрокидывать алтари язычников, не насмехался над их мудростью, не искал такими деяниями напечатлеть в их памяти свое усердие. Он использовал стихи их поэтов, бывшие у всех на устах, чтобы учение, которое он проповедовал, сумело достичь их се́рдца; он останавливается перед их алтарем с загадочной надписью, которая была высшей истиной язычества, чтобы поведать им истину своего учения. Но когда эту его самоотверженность, эту терпеливую любовь к людям, это искание их блага желали истолковать превратно; когда мирская мудрость желала на полпути перехватить то, что он объяснял, и подменить собою; когда роскошная и бездумная городская жизнь желала сделать христианство своим, присвоить его, подобно всему прочему, как одно из благ среди многих других; – Павел опять же был верен себе, своему учению, своей власти, своей ответственности перед грядущими поколениями. Он не вступал в торговлю, не заключал сомнительных сделок, не позволял учению искажаться и вырождаться в пространных словопрениях и компромиссах с языческой мудростью; он пресекал обсуждения долгих родословий, желавших помочь ему словно бы ввести Истину в мир иным образом, чем Она пришла в него, иным образом, чем он Ее принял. Он не колебался; он открыто признавал, что учение, которое он возвещал, было для иудеев соблазном, а для эллинов безумием. Если бы одна часть мира стала насмехаться над ним, а другая малая его часть скрежетать на него зубами, он ничуть не изменил бы это учение, даже если бы ему пришлось унести это учение в могилу, не обратив ни одного человека. Он не занимался подстрекательством, он не искал доказательства истинности учения в том, что оно для иудеев соблазн, а для эллинов безумие; он ведь знал, что это учение – Истина. Для него это главное; он знает, что прочему надлежит прийти через это безумие проповеди, тогда как иудеи требуют знамения, а греки ищут мудрости (1 Кор 1:22) В нем нет злорадства самоистязателя, желающего найти подтверждение истинности учения в том, что оно постоянно вызывает злобу или насмешки, и ищущего таким образом оставить о себе память в мире, – как будто только так он мог бы этого достичь. О! Ложь и безумие, конечно, тоже способны вызвать злобу и смех. Но Павел знает, что это учение – истина; и его убежденность в этом не возрастет, если это учение примет весь мир, – о чем он от всего сердца просит в молитвах; и его убежденность, его энтузиазм не ослабеют, его горение духа не угаснет, даже если это учение не примет никто.
Павлу стоило особых усилий отстоять чистоту проповедуемого им учения в общине, основанной в Коринфе. В этом цветущем торговом городе, который благодаря своему расположению и благодаря мореплаванию поддерживал живую связь между Востоком и Западом, постоянно тек огромный поток людей из множества стран – людей, говоривших на разных языках, имевших разное образование, которые, смешиваясь с местными жителями, соприкасаясь друг с другом и друг от друга отталкиваясь, производили все новые и новые многоразличные союзы. И в общине это многоразличие желало заявить о себе, раздробив ее на секты и партии; но прежде всего искала языческая мудрость выступить как учитель истины. В своем первом послании к этой общине, из которого взят прочитанный нами текст, Павел усиленно борется против этого и не идет ни на какие компромиссы с языческой мудростью, с которой он не имел и не хотел иметь ничего общего. Мы слышали его слово. Ревностный в том, что ему поручено, он не желает, чтобы учение Истины преклоняло колена перед чужими божествами, или чтобы оно как милостыни просило в свою поддержку пышных слов, он прямо заявляет, что, пусть и будучи невеждой в слове, он возвещает мудрость не века сего и не властей века сего, которые должны быть посрамлены, но премудрость тайную, сокровенную от сложения мира, которая была сокрыта от глаз властей века сего, распявших Господа славы.
Если бы Павел жил в наши дни! Да! Его заботливое отношение к людям, наверное, помогло бы ему найти множество неведомых нам целебных средств, – но разве же он изменил бы, поддавшись давлению необходимости, вверенное ему решительное, неподкупное слово, нарушавшее покой; разве пришлось бы тому, кто был его современником и знал его в те времена, лишиться не только учения, но и Павла? Конечно нет. Но какие выводы должен сделать сегодня из этого тот, кому надлежит проповедовать общине христиан? Быть может, ему следует увести тебя, мой слушатель, прочь из этого святого дома в переулки и улицы, <или хотя бы выйти во двор храма, чтобы> базарить и торговаться с мирской мудростью – не ради твоей пользы, ведь какая тебе от этого польза; не ради Истины, ведь она желает, чтобы ее возвещали неискаженно и чисто; но ради тщеславия, ради того, чтобы выглядеть в глазах мира кем-то замечательным? Или, быть может, ему прямо в этом святом месте – при том, что ты знаешь, что эта премудрость является и остается сокровенной и тайной, и потому неизменно открывается втайне – следует развести болтовню вслед за сильным словом апостола [389], своим скверным словесным шумом позоря апостола и себя самого? Хвала человеку, который умел бороться за истину, который не позволял распинать Истину, сам умывая руки; хвала человеку, который на протяжении 40 лет пребывал день и ночь в постоянной опасности, в голоде и наготе, не имея где главу приклонить, отказавшись от всего, терпя поношения и преследования, будучи хулим и проклинаем; но безумием было бы, если бы так пожелал бороться и тот, для кого опасность совсем в другом – не в том, что он не исполнит то, что призван исполнить апостол, а в том, что он сам не спасется. Пусть апостол хранит воинствующее сильное слово, разделяющее до составов и мозгов; но если мы вслед за ним повторим это слово, мы будем подобны ребенку, который надевает на себя доспехи
