от страха и отчаяния, пленив мгновение и обратив его на службу сладострастию; где каждый новый день был очевидцем новых ярких зрелищ; в Риме, слава которого гремела и куда словно на сцену устремлялся всякий, кто думал завладеть вниманием толпы и, опьянившись самим собой, вкусить немногих мгновений славы, столь завидных и счастливых, – жил в заключении апостол Павел, и там он написал читавшееся нами послание. Он был привезен сюда без шума, безвестным пленником, но он принес с собой учение, о котором свидетельствовал, что оно – явленная ему в особом откровении божественная истина, и несокрушимую уверенность в том, что это учение победит весь мир. Если бы он был бунтарем, подстрекавшим народ и приводившим в трепет тиранов и вот теперь привезенным в Рим, дабы правитель мог насытиться местью, упиваясь его страданиями, изощряясь в изобретении ему тягчайших мук – да! тогда, наверное, его судьба потрясла бы всякого, в чьей груди еще не угасло человеческое чувство, и на мгновение возбудила бы своим ужасом любопытство сладострастной толпы, – и тогда, может быть, даже и трон тирана был бы опрокинут! Но с Павлом так не обходились. Он был слишком незначителен для того, чтобы устрашить собой Рим, его сумасбродство было слишком невинным для того, чтобы возбудить против себя власть. Ведь кто он был? Человек, происходивший из презренного народа; человек, который уже и этому народу не принадлежал, но был им отброшен как сор – еврей, ставший христианином, самый одинокий и отверженный и самый безобидный человек в целом Риме. Как с таковым с ним и обходились. Его заключение было мягким, он лишь должен был оставаться под стражей; и ему, принесшему с собой несокрушимую уверенность, было отведено для действия одиночество заточения и воин, приставленный для охраны. – В столице мира, в шумном Риме, где ничто не было властно противиться необузданной силе времени, в Риме, поглощавшем все, что только попадалось ему на глаза, стиравшем все вместе с самым забвением – там жил апостол Павел, маленький человек, в одиночном заключении, тихо и безвестно, не будучи даже предан забвению – ведь никто во всем этом огромном городе и не знал о его существовании, и он всем был безразличен. Но тогда как все вокруг него неслось в никуда быстрее облака, в нем твердо зиждилось убеждение, что учение, которое он исповедовал, победит весь мир – весь этот мир, от которого он был теперь отделен, так что единственным человеком, кого он мог видеть, был воин, стерегший его. Если человек, страдая виновно, с терпением несет наказание, ему нет в этом похвалы; но, если он являет терпение, страдая невинно, он имеет похвалу [90]. Об этом хорошо говорить, это приятно слышать, это легко признать, но только трудно поступать так. Однако тот, в чьем сердце обитают страх Божий и благочестие, устрояет и в таких обстоятельствах свою душу к смирению, к новой радости о Боге и к миру в Господе, и спасается в терпении даже тогда, когда это очень трудно, когда все, чего ждал он, исчезло, как сон, когда он, кто желал победить весь мир, оказался в итоге под стражей, когда ему не дано было даже пасть в бою, но приходится безгодно чахнуть. И поскольку были те, кто верил ему и надеялся на него, он, наверное, вспоминал о них, и его душа могла болеть о том, не хотят ли и они его оставить, и он мог бы из своего заключения написать им: «Не оставляйте меня, когда я оставлен всеми, сохраните ваше доверие ко мне, не забывайте меня, когда я всеми забыт». И тогда, быть может, он тронул бы их сердца, быть может, к нему пришел бы единственный и, будь это позволено, посетил бы узника, разделил его скорбь, утешил бы его и воспринял бы от него наставление. Об этом хорошо говорить, и одна мысль об этом трогает сердце всякого доброго человека. Но Павел был апостолом. Он и в скорбях был радостен; и в бедности многих обогащал; и ничего не имея, всем обладал [91]. Из заключения он пишет далекой общине: «Посему прошу вас не унывать при моих ради вас скорбях, которые суть ваша слава». Он, кто сам, казалось бы, нуждался в утешении, оказывается, скажем так, скор в благом ведении Господа, радостен в беде, мужествен в опасности; он не занят своим страданием, но заботится об общине и размышляет о своих скорбях лишь потому, что они могли дать общине повод отречься.
Если бы некий человек нашел покой и мир среди своих невзгод, то забота о том, не потеряют ли другие веру и дерзновение, видя его беды и тяготы, пробудила бы в нем новое беспокойство. Но тогда страх Божий должен был бы в нем победить, и он с доверием предал бы тех, кого любит, в крепкую руку Божию. Речь об этом трогает сердце, всякий добрый человек определенно чувствует, что такая тихая верность достойна того, чтобы к ней стремиться. Но Павел был апостолом, и он пишет из заключения: «Мои скорби, которые я терплю ради вас, суть ваша слава».
Тот, кто несет людям некое учение и желает убедить их, имеет и свидетельство в его пользу, которое он дерзновенно предлагает единственному. Но если это свидетельство его подводит, он сознает себя лишенным былой силы, и, хотя это и тяжко, примиряется в своем сердце с Богом; и предается иным заботам как тот, кого оставил жених [92] и кого покинула радость, но в то же время как тот, кто не бежит на неверное [93] и кто не забывает, что спасти свою душу, покорить мятущийся дух в послушание веры, удерживать силой убежденности непокорные мысли в узах любви, это выше, чем спасать других. Об этом полезно напоминать, и любой порядочный человек признает за благо устроить так свою жизнь, когда окончатся дни его служения при большом деле, и он будет поставлен над меньшим. – Но что же Павел?! Покровительствовал ли ему кто из сильных, кто мог бы представить людям его учение? Нет! он был заключенным. Было ли его учение почтено мудрецами, чья слава служила бы порукой в его истинности? Нет, оно было для них безумием. Обещало ли его учение даровать единственному обладание сверхъестественной силой, заявляло ли оно о себе в сопровождении фокусов? Нет! В нем было нужно долго назидаться, учась ему в испытаниях, первое из которых состояло в том, чтобы оставить все. Но тогда имеет ли Павел свидетельство в пользу своего учения?
