из которых, уж конечно, считал своим долгом «обучать народ знанию»!) Но знать конкретного мудреца с конкретным прозвищем «Кох̃е́лет» он не мог, потому что мудреца с этим прозвищем просто не было. Естественно, он вполне мог быть знакомым и слышать настоящего Автора, восхищаться его поучениями. Ну и что? Он-то ведь едва ли мог знать, что это строго анонимная и ложноподписанная Книга создана именно им, – ну разве что предположить в нём, в почитателе таланта Автора, некую недюжинную проницательность. Тем более Кох̃е́лет, если и «учил народ знанию», то, вероятно, отнюдь не тому и не теми словами, которые изложил в своей Книге. (Как можно было «учить народ» сентенциями вроде: «Не будь слишком праведен!» – VII.16, или: «Это Бог – ради сынов человека, чтобы поняли сами, что они – это скот, и только! – III.18) Вряд ли многие могли понять его сокровенное: «Тщета без смысла, – всё тщета!» Для большинства научаемых, обычных малообразованных израильтян, требовалось нечто более приземлённое и религиозно-назидательное – наподобие довольно плоских изречений из V или X главы. Итак, Эпилог, где говорится об известном мудреце Кох̃е́лете, является блефом. Его не мог написать некто другой – какой-то почитатель мудреца Кох̃е́лета – прежде всего потому, что мудреца с прозвищем «Кох̃е́лет» не существовало в природе.
D. Следовательно, Эпилог к Книге, вполне вероятно, написан самим же Автором. В этом Эпилоге он, кстати, в первый и последний раз (после хвастовства из I и II главы: «и золота я собрал, и серебра, и сокровищ от царей и областей подчинённых…») сообщает о себе чистую, бесхитростную правду: о том, что действительно обучал народ знанию, собирал и составлял изречения и пытался записать их красиво.
Е. Ещё один довод в пользу принадлежности Эпилога Автору может дать внимательное прочтение его концовки. Это очень малозаметные детали, но они говорят о многом. Смотри: «Старался Кох̃е́лет подбирать слова нужные, и написаны ВЕРНО [им] слова ИСТИНЫ». Вряд ли какой-то даже горячий поклонник творчества Кох̃е́лета решился бы утверждать, что в Книге ВЕРНО написаны слова ИСТИНЫ. (Уж чего-чего, а спорных вещей там хватает.) И ещё одна малозаметная, но показательная деталь. Смотри: «А что сверх них [сочинений мудреца], того, сын мой, остерегись: составлять много книг – конца не будет, и много читать – утомление телу» (XII.12). Вчитаемся внимательно: тот, кто написал эти строки, не только отнёс Книгу Кох̃е́лет к «словам мудреца», но и предупредил чуть ли не о бесполезности составления (сочинения) прочих книг. («Ла-асо́т» – делать, переносное: сочинять, составлять.) Это, надо прямо сказать, уж очень похоже на Автора: тот свою Книгу, как можно догадываться, считал высоким, если не высшим, достижением мудрости, сверх которой и писать-то, в общем, ничего уж не стоит. (Смотри «программный» у Автора стих: «Всё – одна маята, – и никто не умеет сказать!» – I.18) Эта очень малозаметная фраза («составлять много книг – конца не будет, [а что] сверх них, сын мой, того остерегись») уж очень характерно смыкается с Авторскими самовосхвалениями из I и II главы («Вот, я возвеличился и мудрости умножил более всех…»).
F. А вот ещё один довод, сугубо исторический, не имеющий ничего общего со спекулятивными психологическими рассуждениями. Как известно, Книга Кох̃е́лет практически сразу (а может быть и сразу) после написания была признана безусловным творением Соломона и вслед за тем канонизирована, а об иерусалимской мудреце «Кох̃е́лете», «обучавшем народ знанию», не сохранилось не то что каких-то биографических фактов, но даже легендарных сведений. Ничего! И это – в то время, когда еврейская историография (по крайней мере, устная) достигла уже очень высокого уровня? Как раз в то время началась письменная фиксация Мишны (древнейшей части Талмуда); в Мишне приводится имя законоучителя Антиоха из Сохо (жившего то ли одновременно с Кох̃е́летом, то ли еще раньше), приводится его изречение. В другом месте упоминаются ученики Антиоха – Шемайя и Аталион (безусловные современники Кох̃е́лета), приводятся их изречения, даются детали их биографии. А о мудреце «Кох̃е́лете», «обучавшем народ знанию», выходит, не знали даже его современники, не говоря уж о потомках.
G. Есть только один, по-видимому способ отнести Эпилог не к Автору, а какому-то его почитателю. Этот человек, возможно, и сочинивший Эпилог к Книге, был не просто почитателем или учеником Автора, а таким (единственным?) его учеником, который был наиболее доверенным лицом Автора и был готов разделить с ним смелый замысел: «выпустить в свет» достаточно смелую, достаточно еретическую и ложноподписанную Книгу, сохранив при этом в тайне весь замысел. Ведь был же у пророка Иеремии его верный друг Барух, секретарь и писец, составивший основной текст Книги Иеремии и вообще – деливший все тяготы нелёгкой судьбы пророка? Или это был сын Автора? Внук? Как известно, внук Иисуса, сына Сираха, не только бережно сохранил очень объёмную книгу поучений деда, но и приложил немало труда к её переводу на греческий – он сам об этом говорит в предисловии
(Вообще говоря, подобные предположения уводят нас в область химер: можно предполагать, что Книга Кох̃е́лет и передавалась из поколения в поколение, или что она была написана в Александрии, или в Вавилоне, или пролежала, хранясь, у какой-нибудь неведомой секты, или значительно позднее была найдена в некоей синагоге или в частном собрании и т.п. При подобных предположениях, а их можно придумать множество, анализ Книги Кох̃е́лет теряет всякий смысл.)
H. То есть – Третий редактор? На это косвенно указывает употребление в Эпилоге вместо обычного у Автора слова «Элохи́м» (Бог) эвфемизма: «Единый Пастырь». Кроме этого, очень уж соблазнительным было бы считать изначальную «закольцованность» Книги: Автор начал её с «Тщета и всё пустое, всё тщета!» и заканчивает тем же: «Тщета без смысла, всё тщета!» (I.2, XII.8). В таком «закольцованном» виде поэма, безусловно, смотрится эффектнее, концентрированнее. Однако, то ли Автор не удержался и приписал после XII.8 несколько строк о себе и своих занятиях мудростью (ведь не мог же он в своём главном сочинении ограничиться лишь откровенным враньём из I и II глав?), то ли его ученик, Третий редактор, добавил восхваление учителя (и этим, безусловно, эффектность концовки Книги была ослаблена) – решить совершенно невозможно. Невозможно всё же до конца быть уверенным, что Эпилог вписал сам Автор. Маловероятно, но (всё возможно), что это был Третий редактор. Разница между «Элохи́м» в основном тексте Книги и «Единый Пастырь» в Эпилоге не означает в данном случае почти ничего существенного и легко может быть объяснена в пользу любой версии.
I. И даже если это всё же был Третий редактор, то он, возможно, тоже ничего не мог
