Когда Маллика, жена Бандхулы, услышала эти новости, она готовила пищу для Готамы и его монахов. Она держалась спокойно и сказала своим невесткам, чтобы они не упрекали Пасенади, который, как она правильно предполагала, вскоре раскается в том, что убил своего лучшего друга и союзника. Пасенади сохранил жизнь женщинам и позволил им безопасно вернуться в имение Бандхулы в Кусинаре. В знак дополнительного искупления он назначил Дигха Караяну, племянника Бандхулы, на место «Любезного» в качестве главнокомандующего армией, о чем позже он будет горько сожалеть.
Реакция Готамы на это зверское убийство, совершенное его главным последователем, не засвидетельствована. Так как он, скорее всего, не мог себе позволить пожертвовать своей безопасностью в Саваттхи, маловероятно, чтобы он открыто критиковал царя за его поступки. Смерть Бандхулы служила предупреждением. Неважно, как ценит и уважает тебя Пасенади сегодня; если завтра настроение тирана внезапно изменится, то можно не прожить и одного дня. Мы можем предположить, что Готама хорошо знал Бандхулу: они были сыновьями правителей соседних провинций в восточной Косале: Готама в княжестве сакьев и Бандхула в Малле, оба занимали видное положение в Саваттхи под покровительством царя. Четыре десятилетия спустя Готама умрет, лежа между двумя стволами дерева сал возле города Кусинара в Малле, и Маллика, престарелая вдова Бандхулы, накроет его тело своей украшенной самыми дорогими камнями накидкой.
Этот рассказ об интригах, предательствах и убийствах показывает, в каком мире жил и проповедовал Готама. Он зависел от Пасенади. Без поддержки тирана он не смог бы осуществить свои цели. Он не мог просто уйти прочь со всеми своими монахами в горы или леса. Мало того, что на них бы нападали бандиты, каннибалы и звери, им некуда было пойти, чтобы собирать подаяния. Поэтому он был обязан располагать свои основные центры поблизости от больших городов. У него не было другого выбора, кроме как искать поддержку у местных правителей, военачальников и преуспевающих торговцев. Чтобы его учение распространялось, а община росла, нужны были две вещи: гарантия безопасности и финансовая стабильность.
В своем поиске исторического Будды я должен был слой за слоем снимать мифологический материал, который скрывает под собой человеческую личность. Чтобы понять, кем он был, нужно было отбросить идеализированное изображение безмятежного и совершенного учителя, который не способен ошибаться. Готама, как и все мы, жил в опасном и непредсказуемом мире. Он понятия не имел, что могло произойти на следующий день или в следующем месяце. Он не мог предвидеть, какие настроения или подозрения могли возникнуть у его покровителей, из-за которых они могли отказать ему в своей поддержке. Он не мог предсказать, случится ли в Косале стихийное бедствие, война, государственный переворот или эпидемия смертельной болезни, которая внезапно поразит его.
Нужно также отказаться от широко распространенного изображения Готамы как отрешившегося от мира монаха, созерцательного мистика, единственная цель которого состояла в том, чтобы показать своим ученикам путь к конечному освобождению от циклического существования. Этот образ скрывает от нас его роль критика социального неравенства и реформатора, отвергавшего ключевые религиозные и философские идеи своего времени, высмеивавшего касту брахманов и ее теистические убеждения и предлагавшего совершенно новый путь, согласно которому могли жить как отдельные люди, так и целые сообщества.
...
В своем поиске исторического Будды я должен был слой за слоем снимать мифологический материал, который скрывает под собой человеческую личность.
Чтобы понять, кем он был, нужно было отбросить идеализированное изображение безмятежного и совершенного учителя, который не способен ошибаться
...
Я понимаю, что все буддисты во все времена создавали свои собственные портреты Сиддхаттхи Готамы и я не исключение
Сиддхаттха Готама сравнивал себя с человеком, который вошел в лес и обнаружил там «древний путь, по которому путешествовали люди в прошлом». Последовав по этому пути, этот человек приходит к руинам «древнего города с парками, рощами, водоемами и крепостными валами». Затем человек этот идет к местному правителю, чтобы рассказать ему о своем открытии, а затем убеждает царя «восстановить город, чтобы он вновь стал процветающим, богатым и населенным людьми». Готама объяснил, что этот «древний путь» служит метафорой срединного пути, который привел его самого к пробуждению. Но этот путь он изобразил ведущим не к Нирване, а к восстановлению города. Он считал свое учение – Дхамму – основой для цивилизации. Он прекрасно понимал, что для восстановления этого древнего города ему потребуется не только преданность и поддержка монахов и монахинь. Ему нужна была помощь таких людей, как царь Косалы Пасенади.
Конечно, я должен был внимательно следить за тем, чтобы не допустить проекции собственных представлений и ценностей на образ исторического Будды. Я понимаю, что все буддисты во все времена создавали свои собственные портреты Сиддхаттхи Готамы и я не исключение. Должен признать, что большинство буддистов не очень интересует личность человека, который основал их религию; им достаточно почитать возвышенный и идеализированный образ. Безусловно, все, что я сумел узнать об этом загадочном историческом персонаже, в какой-то мере говорит что-то и обо мне самом. И я не могу утверждать, что мой образ исторического Будды в чем-то превосходит ваш собственный. Я могу лишь сказать, что в палийском каноне и в других источниках содержится достаточно информации, чтобы написать еще не одну историю его жизни и учения.
В ФЕВРАЛЕ 2003 года мой друг Аллан Хант Бэдинер дал мне задание совершить путешествие по северным индийским штатам Бихар и Уттар-Прадеш, с кратким заездом в Непал, чтобы посетить исторические места, связанные с жизнью и учением Будды. Мне было сорок девять лет. Мое задание заключалось в сборе фотографий для иллюстраций в книге о буддийском паломничестве в Индию, которую писал Аллан. Это была идеальная возможность для поездки, которую я уже давно намеревался совершить, но, по той или иной причине, все время откладывал.
...
Медитация и фотография, – записал я в дневнике, – освобождают от зацикленности на всем необычном и позволяют заново открывать для себя повседневное
Вернувшись в Европу из Кореи, я не бросил занятия фотографией. Со временем я стал все чаще снимать обыкновенные вещи, в которых открывались такие стороны, которых я до того не замечал. «Медитация и фотография, – записал я в дневнике, – освобождают от зацикленности на всем необычном и позволяют заново открывать для себя повседневное. Как раньше я стремился обрести мистическое трансцендентальное состояние в медитации, так и экзотические места и необычные вещи я считал идеальными объектами для фотографии». Когда лондонский издатель обратился к Мартине с предложением написать книгу по буддийской медитации, меня попросили предоставить восемьдесят черно-белых фотографий, чтобы проиллюстрировать ее текст. Я сделал серию изображений, которые должны были «показать мир с удивительной и неожиданной стороны, подобно ошеломляющему и захватывающему опыту медитации». В 2001 году Медитация для жизни вышла в свет. Увидев именно эти фотографии, Аллан и предложил мне съездить в Индию, чтобы я сделал иллюстрации для его незавершенной работы о буддийском паломничестве.
Я и мой водитель г-н Хан едем сквозь ночную тьму в отель Роял Ретрит возле деревни Шивпати Нагар, расположенной недалеко от руин Капилаваттху, где рос Сиддхаттха Готама. Фонари нашего автомобиля выхватывают из тьмы безупречный газон, затем останавливаются на колоннах побеленного колониального коттеджа. Слуги в ливреях несутся, чтобы встретить нас. В восемнадцатом веке будущий отель был охотничьим домиком местного махараджи, и облезшие тигриные шкуры все еще висели на стенах, книги в кожаных переплетах тихо рассыпались от ветхости в застекленных шкафах, и повсюду ощущался затхлый запах антикварной мебели и заплесневелых ковров. После того, как выключили генератор, я уснул под тоскливый вой шакалов.
Позавтракав, я иду по узкой дорожке, которая исчезает в девственном лесу, обступившем гостиницу. Я сажусь, скрестив ноги, на небольшом участке утрамбованной красноватой земли. Все вокруг меня: тонкие деревца, лианы и побеги, – тянется вверх. Огромные листья, объеденные гусеницами, дрожат и качаются перед моими глазами. Случайная птица вскрикивает на зеленом куполе наверху. Издалека доносятся ритмичные удары мокрой одежды о камни у пруда или реки. Затем я слышу, как сквозь заросли движется какое-то животное. Оно останавливается. Удары моего сердца ускоряются. Я искоса смотрю сквозь плотные заросли подлеска и вижу пару узких, янтарных глаз, уставившихся на меня. Это – шакал. Мы пристально изучаем друг друга, затем он спокойно идет дальше.
