Весьма вероятно, что Сиддхаттха, будучи сыном и преемником правителя, сопровождал своего отца по государственным или торговым делам в город Саваттхи, находящийся в 130 километрах к западу от Капилаваттху. Суддходана не видел великого будущего для своего одаренного сына, если бы тот продолжал прозябать в их сельской глуши. Продвижение для любого молодого дворянина в Косальском царстве зависело от связей и протекции в царском дворе в Саваттхи. Поэтому возможно, что, прежде чем стать Буддой, Сиддхаттха уже входил в круг общения молодого косальского принца Пасенади, в котором вращались такие люди, как Бандхула, честолюбивый сын главы другой отдаленной провинции.
В палийском каноне поразительным образом ничего не говорится о молодых годах Сиддхаттхи Готамы. У нас нет, практически, никакой информации о времени, предшествовавшем его драматическому уходу из дома в возрасте двадцати девяти лет, когда он решил стать странствующим аскетом. В одном из немногих рассказов о событиях своего детства, о которых он хоть что-то сообщает, он говорит, что однажды вошел в медитативное состояние, когда сидел в тени миртового дерева, пока его отец занимался какими-то делами в поле. Нам ничего не известно о его воспитании, образовании, знакомых, первых желаниях и страстях или деятельности, которой он был занят. Весь период с юности до двадцати девяти лет представляет собой одно большое белое пятно.
Гораздо больше, однако, известно о некоторых из его ровесников. В особенности можно выделить пять фигур: Пасенади, будущий царь Косалы; Бандхула, сын правителя маллов, ставший затем командующим армией Пасенади; Ангулимала, сын брахмана из Саваттхи, ставший ритуальным убийцей; Махали, знатный представитель народа личчхавов из города Весали; и Дживака, сын куртизанки из Раджагахи, который возвысился до должности придворного врача Магадхи. Все эти мужчины принадлежали к тому же поколению, что и Сиддхаттха Готама, и все они оставались близки с ним в течение всей своей жизни, хотя никто из них, кроме Ангулималы, не стал монахом. Помимо того, что у них был этот общий знаменитый друг, их связывало также то, что они учились вместе в университете Таккасилы (Таксилы).
Город Таккасила, столица Гандхары, был выдающимся центром учености в своем регионе. Молодых людей из новых городов Северной Индии посылали туда изучать искусство управления и ведения войны, врачевания и хирургии, религию и философию, магию и ритуалы. Живя в городе ахеменидской империи, стоящем на перекрестке главных торговых маршрутов, они знакомились с более космополитичной культурой, чем та, что они видели в своих провинциальных городах долины Ганга. В Таккасиле они встречали персов, греков и других граждан огромной империи. Послать своего сына в Таккасилу для знатного индийца того времени означало то же самое, что для богатого индийского промышленника сегодня отправить своих одаренных детей в Оксфорд или Гарвард. Учитывая его происхождение, можно предположить, что Сиддхаттха Готама, вероятно, также обучался в Таккасиле. И даже если бы это было не так, то он все равно взрослел и мужал в компании тех, кто там учился. [4]
В палийском каноне также сообщается, что у Сиддхаттхи родился на его родине сын, Рахула, когда ему было двадцать семь или двадцать восемь лет. Так как среди знати того времени было принято жениться в подростковом возрасте, то по меркам своей культуры он был довольно старым человеком, когда произвел на свет своего первого ребенка. Одна из возможных причин этого могла заключаться в том, что он отсутствовал в своем государстве в течение всей своей юности, возможно, учась в это время в Таккасиле или занимая какую-то военную или административную должность в царстве Косала. Затем он вернулся на свою родину, когда ему было уже почти тридцать лет, чтобы жениться и исполнить свой семейный долг, родив преемника. О его жене мало что известно. Ее звали Бхаддакаччана, или, возможно, Бимба, она была двоюродной сестрой Сиддхаттхи по материнской линии и сестрой Дэвадатты, его будущего конкурента. Вскоре после рождения Рахулы Сиддхаттха решил покинуть Косалу.
Что могло заставить его так поступить? Его собственный рассказ в Каноне проливает мало света на эту проблему. Он говорит, что решил уйти из дома, чтобы искать «вечную полную свободу от рабства», а не утешение в смертных и преходящих вещах. Но это всего лишь повторение формулы отказа от мирской жизни, распространенной в индийской аскетической традиции того времени. Кажется, что он испытывал некий глубокий личный кризис и задавался «экзистенциальными» вопросами: Для чего эта жизнь? Есть ли в ней какой-нибудь смысл? Почему я родился только для того, чтобы умереть? Возможно, он понял: все, что он делал вплоть до этого момента, приводило его к тупику. Поэтому он хотел оставить все, что было ему знакомо: своего царя и страну, обязанности принца, свой род, жену и новорожденного сына. Этот очевидно отчаянный шаг, возможно, был единственным способом решить его проблемы. И он вынужден был ухватиться за эту возможность, хотя у него и не было никаких гарантий благоприятного исхода.
«Хотя мачеха и отец хотели другого, – вспоминал он, – и плакали и причитали, я сбрил волосы и бороду, одел желтое одеяние и покинул дом ради бездомной жизни». И вот так, с бритой головой, в рясе, сшитой из кусков грубой ткани, с миской под рукой и, скорее всего, босиком он двинулся по Северному пути. Размышляя над причинами его ухода из дома, нельзя судить его поступки с точки зрения нашего времени и культуры. Отказ от жены и сына, возможно, не так беспокоил его – в конце концов, его большая семья прекрасно могла о них позаботиться, больше всего его тяготили обязанности перед родом Готама и государством Сакия. Его ночной побег из дома должен был вызвать в нем чувство огромного облегчения и свободы. Позже он скажет: «Дома жизнь – пыльная клетка. Но за порогом – широкий простор».
Он мог присоединиться к медленно движущемуся каравану быков, впряженных в телеги, который покрывал приблизительно пятнадцать километров в день, проходя через леса, населенные носорогами, тиграми, львами, медведями и местными народами, и редкие торговые города, окруженные деревнями и полями. В сезон муссонных дождей, с июня по сентябрь, дороги становились непроходимыми болотами. И он проводил это время в парках и рощах, принимая участие в диспутах, размышляя и медитируя. Эта схема медленного перемещения из одного места в другое с трехмесячным перерывом на время сезона дождей, сохранялась до конца его жизни.
Покидая косальскую провинцию Малла, он мог посетить Ваджжи, последнюю из древних республик, по-прежнему управляемую не царем, а скорее аналогом современного парламента, располагавшегося в столичном городе Весали. Дойдя до Ганга, естественной границы, которая отделяет Ваджжи и Косалу от могущественного царства Магадха, он мог переправиться на другой берег на пароме. Он, наверное, сошел на южном берегу в деревне Патали и следовал по Северному пути до его окончания в Раджагахе, столице Магадхи, которая находится в ста километрах южнее, окруженная рядами холмов.
Сегодня леса почти исчезли, земля интенсивно возделывается, а дороги забиты грузовиками, автобусами, телегами, волами и людьми. Вместо парома пятикилометровый мост Махатмы Ганди переносит вас через Ганг в Патну, как теперь называют Патали. С высоты модернизированной бетонной переправы можно видеть, почему эта большая, широкая река служила таким пугающим барьером между враждующими царствами Древней Индии. На северном берегу широкая полоса глины и песочных отмелей отделяет густые банановые плантации, стоящие на твердой земле, от коричневых, вялых вод реки. Напротив, вдоль южного берега, плотной стеной стоят здания.
С моста, который не сильно – для Индии – забит машинами, г-н Хан и я погружаемся в хаос столицы штата Бихар, расстраивающийся, переполненный город с населением почти в два миллиона человек. Смог из дыма и пыли висит над грязными бетонными зданиями. Улицы наполнены гудками автомобилей и грузовиков, непрекращающимся треньканьем велосипедов и звоном колокольчиков рикш.
Мы останавливаемся у Джаду-Гхара, разрушающегося музея в колониальном стиле, который здесь построили британцы в 1917 году. Я приехал увидеть урну с останками Готамы. Во время раскопок 1958 года, в расположенном неподалеку Весали, она была найдена в ступе, которую идентифицировали благодаря описанию, составленному китайским паломником седьмого века. Пожилой работник музея трясущимися руками открывает дверь, пропускает меня в небольшое круглое помещение с заплесневелым ковром, включает жесткий флуоресцентный свет. За толстым стеклом на красном бархате одиноко стоит потрескавшаяся сферическая шкатулка, приблизительно пяти сантиметров высотой, сделанная из мыльного камня кремового цвета. Рядом стоит фотография в рамке, на которой можно увидеть все содержимое открытой шкатулки: небольшую горстку пыли, медную чеканную монету, фрагмент золотого листа, крошечную раковину и два стекляруса.
