Сиддхаттха Готама был инакомыслящим, радикалом, бунтарем. Он не хотел иметь ничего общего со священнической религией брахманов. Он отвергал ее богословие из-за его запутанности, ее ритуалы – из-за их бессмысленности, общественное устройство и законы – из-за их несправедливости. Но он прекрасно понимал ее внутреннюю привлекательность для людей, ее влияние на человеческие разум и сердце. Он отказывался играть роль пробужденного гуру, который требует некритического поклонения, прежде чем приобщить своих учеников к учениям, предназначенным для духовной элиты. Но он не мог молчать. Наступил момент, когда он должен был действовать. Он понял, что должны быть люди, «у которых не так засорены глаза», кто поймет его. Поэтому он оставил свое дерево в Урувеле и пошел в Варанаси, где, как он знал, некоторые из его бывших товарищей, пять брахманов из племени сакьев, оставались в Оленьем парке [5] возле деревни Исипатана.
ОСЕНЬЮ 1989 года, пока мы с Мартиной временно не вели ретриты в Гайя-хаусе, медитационном центре возле Шарпхэма, я от скуки просматривал небольшую коллекцию книг, пожертвованных библиотеке центра. Я натолкнулся на почти шестисотстраничную книгу в тканевом переплете под названием Очищая путь, написанную неким Ньянавира Тхерой, о котором я никогда не слышал, отпечатанную на частном печатном станке в Коломбо на Шри-Ланке и изданную в Бангкоке издательством Фанни паблишинг лимитед партнершип.
Я открыл толстый том наугад и начал читать письмо, написанное Роберту Брэйди, молодому библиотекарю Британского посольства в Коломбо, от 3 декабря 1964. «Как иногда раздражает учение Будды! – писал Ньянавира. – Вот вы побывали в ашраме и выучили или познали Великую Истину, что “реальность есть сознание”, а вот я теперь должен вас разочаровать, потому что Будда говорит (я немного упрощаю) “Без материи, без чувства, без восприятия, без импульсов невозможно, чтобы существовало сознание”». Ньянавира затем подкрепляет эти слова из палийского канона цитатой из Жан-Поля Сартра, в которой аналогичным образом утверждается, что сознание всегда есть сознание чего-то. «Из этого вы можете видеть, – пишет он далее, – почему я настроен чрезвычайно антимистически. И это объясняет, почему, с западной точки зрения, я не религиозный человек».
Я самостоятельно пришел к тому же выводу, что практика буддийской медитации не является поисками мистического опыта. Я также понимал, что чувствую себя «религиозным человеком» всё меньше и меньше. Ибо Готама не допускал никакой трансцендентной реальности – независимо от того, называете ли вы ее
Богом, самостью или сознанием – и призывал вместо этого созерцательно исследовать сложный, изменчивый и конкретный мир, который присутствует в наших чувствах здесь и сейчас. «Я не отрицаю, что у нас может быть “опыт присутствия Бога”, – писал Ньянави-ра Брэйди пятью днями позже. – Сегодня очень модно считать, что современная наука доказывает учение Будды. Это грубая ошибка. При этом предполагается, что Будда окончательно решил вопрос трансцендентности (самости) или Трансцендентности (Бога), став предтечей безличного научного метода. Но это полная чушь, а главное, это превращает Дхамму в своего рода логический позитивизм, а меня самого – в своего рода Бертрана Рассела в рясе. Нет – сверхъестественный опыт столь же реален, как сексуальная или романтическая любовь или эстетический опыт; и вопрос, на который нужно ответить, состоит в том, указывают ли эти явления на некую трансцендентную реальность или та вечность, свидетельством которой они служат, есть заблуждение».
...
Я самостоятельно пришел к выводу, что практика буддийской медитации не была поисками мистического опыта
Кем бы ни был Ньянавира Тхера, я находил в нем родственную душу. Я взял книгу Очищая путь домой и прочитал ее от корки до корки. Я был очарован стилем письма – сардоническим тоном, всесторонней эрудицией, почти черным чувством юмора – и, прежде всего, мятежной искренностью автора. До того ни одна буддийская книга на английском языке не вызывала во мне такую бурю эмоций.
Я хотел больше узнать о Ньянавира Тхере. Я наводил справки у монахов Шри-Ланки, рылся в библиотеках и архивах буддийских центров в Англии, связывался с людьми, которые могли бы знать его, и даже отыскал его внучатую племянницу в Лондоне. Я узнал, что Нья-навира Тхера был англичанином. Он родился в 1920 году под именем Гарольд Массон в аристократической военной семье. Единственный ребенок, склонный к перепадам настроения и самоанализу, он рос в каменном особняке в Гемпшире. В 1938 году его приняли в Колледж Магдалины в Кембридже, где он изучал математику, а затем – современные языки. Он поступил на военную службу в начале второй мировой войны и в 1941 году стал офицером разведки. Первоначально он нес службу в Алжире, а позже – в Италии. В его обязанности входил допрос военнопленных. В 1945 году он был госпитализирован в Сорренто, где увлекся недавно опубликованной книгой по буддизму под названием La dottrina del risveglio (Доктрина пробуждения ) итальянца Юлиуса Эволы.
На первый взгляд, Юлиус Эвола был самым невероятным защитником буддизма. Когда двадцатипятилетний капитан Массон читал La dottrina del risveglio на своей больничной койке в Сорренто, он еще не знал, что Эвола был в Вене – он бежал из Италии после падения Муссолини – и переводил масонские тексты для гиммлеровского общества Аненербе, нацистской организации, занимающейся установлением исторического превосходства арийской расы. Члены Аненербе предполагали, что Сиддхаттха Готама мог иметь арийское происхождение, и в 1938 году организация отправила в Тибет экспедицию под руководством хауптштурмфюрера СС Эрнста Шефера с целью обнаружения новых доказательств. Немцы провели два месяца в Лхасе в начале 1939 года, измеряя черепа и черты лица тибетцев и собирая буддийские тексты. Они не встретили недавно обнаруженного четырехгодовалого Далай-ламу, который все еще жил в деревне у своих родителей возле китайской границы, готовясь к своему отъезду для возведения на престол в Лхасе. Интерес Эволы к буддизму, однако, был вызван его убеждением, что учение палийского канона сохранило истинный арийский дух аскетической самодисциплины, который был «чрезвычайно аристократичным», «анти-мистичным», «антиэволюционистским» и «мужественным». По мнению Эволы, эта арийская традиция была в значительной степени потеряна на Западе из-за «влияния на европейские религии понятий семитского и азиатско-средиземноморского происхождения».
После службы пехотинцем во время первой мировой войны Эволой, как многими из его поколения, завладело «чувство несостоятельности и тщетности целей, которыми обычно движима человеческая деятельность». В результате он стал абстрактным художником, членом дадаистского движения и другом его основателя, румына Тристана Цары. К 1921 году он разочаровывается в дадаизме и отвергает изобразительное искусство, потому что оно не способно разрешить его душевные муки. Он экспериментировал с наркотиками, которые позволяли ему достичь «состояний сознания, частично выходящих за пределы физических чувств… часто приближающихся к сфере визионерских галлюцинаций и возможно, даже безумия». Эти опыты только ухудшали его затруднительное положение, усиливая чувство распада личности и хаоса, пока он не дошел до того, что решил в возрасте двадцати трех лет совершить самоубийство.
От этого шага его спасло чтение отрывка из Собрания средних наставлений палийского канона, в котором Будда говорит: «Кто думает об угасании: «Это мое угасание», и радуется угасанию, тот, говорю я, не ведает угасания». Для Эволы это было «как внезапное пробуждение»: «Я понял, что мое желание покончить со всем этим, убить себя, было одной из цепей – “неведением” в противоположность истинной свободе». Эвола, однако, не стал буддистом. Он считал написание La dottrina del risveglio расплатой за «долг» перед Буддой за свое спасение от самоубийства.
Как напишет Гарольд Массон три года спустя в предисловии к своему английскому переводу, в книге Эволы его привлекло то, что она «воскресила первоначальный дух буддизма» и прояснила «некоторые из неясных представлений, которые скопились вокруг центральной фигуры, принца Сиддхартхи, и вокруг его учения». Ее «подлинное значение», по его мнению, однако, состоит в «ее поощрении практического применения учения, которое в ней описывается».
Гарольд Массон не был одинок в своей любви к книге Эволы. Осберт «Берти» Мур, такой же капитан разведки, только пятнадцатью годами его старше, также был очарован этой работой. В письме своему другу Берти писал, что La dottrina del risveglio была «лучшим исследованием о буддизме, из тех, с которыми он до сих пор встречался, удивительно ясным, объективным и полным.
