Обстоятельства появления первого списка Иверской иконы у царицы Марии Ильиничны сделали ее семейной реликвией, которую бесконечно почитали и копировали для государя, его сестер, жены и детей[679]. Она меньше всего подходила для роли воительницы и, скорее всего, не покидала Кремля. Идеалу воеводы и амбициозным политическим планам отвечал Иверский образ патриарха Никона, который был предназначен для создания святых мест на русской земле.
Подлинная запись в Дворцовых разрядах о том, что 15 мая 1654 г. из Успенского собора в Вязьму отпустили икону Богородицы Иверской, «которая принесена в царствующий град Москву из Царяграда от Парфения, патриарха цареградского»[680], требует специального исследования. По-видимому, в Разрядном приказе были плохо осведомлены о событиях, связанных с иконой, из-за отсутствия информации о ней в приказных бумагах. В.Г. Ченцова справедливо отмечает, что не существует никаких документальных свидетельств о торжественной встрече первого списка Портаитиссы в Москве[681].
Осуществив миссию главной покровительницы русского воинства в 1654 г., икона Иверской Богоматери вернулась в Москву. Дворцовые разряды не содержат подробных сведений по этому поводу. В феврале 1655 г. столица переживала последствия опустошительной эпидемии, которая поколебала основания города, «привела в смятение жителей и обезлюдела большинство его домов и улиц»[682]. Возможно, в то время записи в Дворцовые разряды велись не очень подробно. Другой наш источник, Павел Алеппский, также не упоминает Иверский образ, хотя детально описывает царские знамена, бывшие в походе. Павел, как и сам антиохийский патриарх Макарий, мог наблюдать за торжественной процессией только из окон своих келий на Кирилловском подворье в Кремле. Согласно существовавшим в ту эпоху правилам Посольского приказа, иностранцы не имели права покидать место своего пребывания в Москве до аудиенции у государя[683].
Патриаршая Иверская икона могла вернуться из похода до того, как в город вступили царские войска. Она упоминается в источниках вновь в связи с торжественным богослужением в Успенском соборе 10 декабря 1655 г. по случаю возвращения Алексея Михайловича «ис польския земли», когда «государь святейший патриарх из Крестовыя полаты шел в соборную церковь со властьми и з боляры, а пред ним, государем (несли. – Н. Ч.), образ пречистыя Богородицы Иверския Иверскаго монастыря священницы и диаконы»[684]. Павел Алеппский уточняет, что это были греческие святогорские монахи и монахи строящегося подворья Валдайского Иверского монастыря в Москве[685]. По окончании встречи царя и отпуста в Успенском соборе икону снова отнесли в патриаршие палаты[686].
Источники показывают, что почитание Иверской иконы Богоматери в России утверждалось, с одной стороны, благодаря ее прославлению и созданию многочисленных копий для царской семьи, с другой – вместе с сооружением Валдайского Иверского монастыря, обустройством его московского подворья, освящением там новой церкви[687]. На валдайском подворье в Москве Портаитисса патриарха Никона находилась вплоть до ее отправки на Валдай[688]. Архидиакон Павел свидетельствует, что в конце 1655 г. икона уже имела драгоценный оклад ценою в 60 000 динаров[689]. Может быть, поэтому образ, предназначенный для Валдайской обители и украшенный золотом, серебром и драгоценными камнями, патриарх Никон не отпустил из Москвы снова в поход. Косвенным подтверждением тому служит указ Никона старцам Валдайского монастыря, в случае опасного приближения к ним военных действий, отправить икону в Новоиерусалимский Воскресенский монастырь. История создания второго списка Портаитиссы, его дальнейшее прославление и бытование в Московском царстве не позволяют усомниться в том, что инициатором заказа первой копии иконы Иверской Богоматери мог выступить кто-либо, кроме будущего патриарха Никона. По архивным документам известно, что Никон, будучи еще архимандритом Новоспасского монастыря, стал собирать греческие иконы, привезенные в Москву с христианского Востока, в том числе и из Ивирона[690].
Появление Влахернской иконы Божией Матери и главы Григория Богослова в русской столице отмечалось как всенародное торжество. 17 октября 1653 г. реликвии были торжественно встречены царем и патриархом «на Лобном месте со кресты»[691]. На следующий день состоялось празднование принесения чудотворного константинопольского образа. Икона Богоматери Влахернской не выписывалась русским правительством с Востока специально. О ней стало известно в Москве благодаря представителям греческого клира, в частности, вселенскому экс-патриарху Афанасию Пателару, который находился в столице с апреля по декабрь 1653 г.[692] В «Слове понуждаемом» бывший константинопольский предстоятель особо отмечал роль иконы Влахернской Богоматери и других реликвий, подающих помощь русскому государю в борьбе с врагами православной веры. По всей вероятности, Афанасий Пателар имел доверительные беседы с царем и патриархом, во время которых мог привлечь их внимание к константинопольской святыне. Как пишет Павел Алеппский, Влахернская икона участвовала в литургии Успенского собора в воскресенье перед мясопустной неделей 1655 г.[693] Кажется, это первое упоминание об использовании образа во время богослужения в Кремле. Весной того же года (во вторую неделю Великого поста) икона, поставленная в санях напротив царя, была отправлена в ставку государя[694].
В поход 1656 г. царские войска шли в бой под сенью не только Влахернской иконы Божией Матери, но и Креста царя Константина, принесенного к Алексею Михайловичу летом 1655 г. вместе с главой Иоанна Златоуста, когда царь находился в военном стане под Шкловом[695]. Во время победоносного возвращения в декабре того же года его встречали видные представители знати и духовенства во главе с московским патриархом Никоном и антиохийским предстоятелем Макарием. Павел Алеппский писал, что, когда государь вышел из саней и пошел с непокрытой головой навстречу патриархам, архиепископ Тверской держал крест царя Константина в киоте с серебряно-вызолоченными дверцами, один из архимандритов нес главу Иоанна Златоуста в серебряно-вызолоченном ковчеге, другой архимандрит нес Влахернскую икону Владычицы[696]. Перед началом военной кампании 1656 г. в войска были снова отосланы Влахернская икона Богоматери и Крест царя Константина под присмотром митрополита Крутицкого Иосифа[697].
Крест царя Константина сопровождал русские войска во главе с князем
B. В. Голицыным в Крымских походах. Неудачные с точки зрения официальной историографии войны с крымским ханом оценивались современниками не столь однозначно. Участников второго похода (февраль-июль 1689 г.), в результате которого удалось отвоевать Перекоп, встречали в Москве как победителей. По указу правительницы Софьи на подходах к столице Крест и иконы, находившиеся в войсках («образы всемилостиваго Спаса и пресвятые Богородицы, нарицаемые Донские, и пресвятые же Богородицы Знамения и преподобнаго отца Сергия Радонежскаго чюдотворца»), было приказано отправить вперед и поставить в Донском монастыре. На следующий день царевна вышла навстречу священным реликвиям и вместе с ними направилась к Успенскому собору. В Кремле Крест и иконы встретил патриарх Иоаким. После торжественного богослужения цари Иоанн, Петр и государыня Софья святыни «изволили проводить к себе великим государем в верх»[698].
В сентябре 1687 г. Крест царя Константина выносили в Успенский собор по случаю именин правительницы Софьи[699]. Таким образом, в последней трети XVII в. Крест царя Константина хранился в царских палатах, был включен не только в политическую жизнь страны, но едва ли не в повседневный обиход государей.
Образ Богоматери Влахернской и Животворящий крест Господень оказались не только оберегом русского оружия на поле брани, но и одним из главных аргументов в пользу условий мира, предложенных Россией на переговорах с Речью Посполитой летом-осенью 1656 г.[700] В тайном наказе великому посольству во главе с Н. И. Одоевским говорилось: «Изволением всесильного и всемогущего Бога и заступлением крепкие помощницы Пречистые его матери Пресвятые владычицы нашея Богородицы честнаго ея образа, иже (в) Влахерне и пришествием непобедимаго оружия Честнаго и Животворящего креста Господня к нам, великому государю, во ополчение и в поможение, сопостатом же нашим в победу и одоление… та брань наша с полским королем прекращается и к миру обращается»[701]. Далее в 1-й статье было еще раз подчеркнуто упование русского государя на Животворящий крест в борьбе за восстановление позиций православия, подорванных польской короной: «Послом великим объявлять упования нашего непобедимаго Честнаго и Животворящего креста Господня доброе и крепкосильное военство и победу на них за их многое поругание ко святым Божиим церквам и ко всем православным християном за многие их неправды»[702].
