Об особом пристрастии русских государей к древним христианским реликвиям было хорошо известно не только на Востоке, но и при европейских дворах. Так, австрийский посол, принятый Алексеем Михайловичем после его возвращения из похода в декабре 1655 г., привез царю от цесаря Фердинанда «маленькую шкатулку с драгоценными каменьями и в великолепном сосуде миро от мощей св. Николая Мирликийского, коего мощи… находятся в стране немцев»[703].
В русской книжности XVI в. после утраты государственности Византийской империей распространились представления о том, что Христос отнял всю чудесную силу икон и храмов и взял их к себе на небо, «но на время, не до веку»[704]. Схожую мысль позднее выразил Арсений Суханов, связав ее напрямую с перенесением в Россию многочисленных реликвий[705]. Однако его высказывания не следует смешивать с позицией русских властей, для которых восточнохристианские святыни служили важным фактором в деле сближения русской и греческой церквей, обоснованием ведущего положения московского царя в православном мире. Еще более безосновательно отождествлять взгляды А. Суханова и деятелей греческого просвещения, которые отстаивали идею возрождения Нового Рима. Подобное смешение двух тенденций в русской политической мысли отмечается у некоторых современных авторов[706].
Царь, московский патриарх, а также лидеры греческой православной общины, ориентированные на Россию как главного партнера в борьбе против османов, мечтали об освобождении Константинополя «из агарянских рук» и о возрождении Греческой империи. Официально мысль о спасении реликвий от «нечестивых» впервые сформулировал Алексей Михайлович в связи с Крестом царя Константина, остававшимся в Москве вопреки настояниям афонитов[707]. Его преемники и наследники Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич позднее подтвердили решение отца.
Византийские образы власти в России
В середине XVII в. в России наряду с литературной традицией существовала иконографическая программа, которая воссоздавала образ Константина Великого и проводила параллели между византийским императором и самодержцем российским. Примером могут служить иконы, написанные для покоев московского патриарха, к большому кипарисному кресту, где на одной доске помещались изображения императора Константина, царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, а на другой – императрицы Елены, царицы Марии Ильиничны и государя-наследника. Образ Кийского креста с царем, царицей, их сыном и московским патриархом, поклоняющимися ему, повторялся неоднократно на протяжении XVII–XIX вв.[708] [709]
В 60—70-е гг. XVII в. и даже после кончины Алексея Михайловича в Кремле поновлялся и создавался вновь ряд произведений изобразительного искусства с аналогичной идеино-художественнои концепцией. Среди них следует отметить живописное полотно «Видение царя Константина, когда ему явися крест на небеси» работы Ивана (Богдана) Салтанова[710]. Оно было поставлено в царских покоях, «у Золотого крыльца на площади у деревянной преграды»[711]. Образ Константина Великого был написан на стенах и в других теремных помещениях, например, в покоях правительницы Софьи Алексеевны[712].
К тому же ряду художественных произведений принадлежат несколько парадных портретов царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, созданных, по мнению исследователей, в 1670—1680-х гг. Конные изображения первых Романовых с крестом в руках, особенно образ Алексея Михайловича, воздевшего к небу руку с распятием Христовым, трактуется специалистами как символ защитника вселенского православия или как отклик на борьбу между царем и патриархом Никоном[713]. По всей видимости, портреты царственных героев создавали облик Нового Константина, с именем которого в православном мире связывали царей Михаила и Алексея.
Рис. 16. Конный портрет царя Алексея Михайловича. Россия, 1670–1680 гг.
Музеи Московского Кремля.
Новая концепция царской власти нашла также отражение в появлении «византийской» золотой монеты. В начале 50-х гг. XVII столетия на монетном дворе был выпущен уникальный «византийский золотой» Алексея Михайловича. В это время в Московском государстве из-за дефицита драгоценных металлов золотые монеты не имели хождения в качестве денег. Они играли роль царской награды и жаловались в особых случаях. «Византийский золотой» был единственным «парсунным» типом монеты, на которой, с одной стороны изображался царь в виде святого с нимбом вокруг головы, на другой – Христос Пантократор. На монете привлекает внимание вид царского венца, который существенно отличался от традиционных шапок-корон русских царей[714]. Возможно, именно так в Москве представляли «венец царя Константина». Эта монета подражала византийским золотым X–XI вв. и представляла собой явление ярко выраженного идеологического характера[715]. Облик Константина возникает на царских знаменах.[716]
Константинопольские регалии русских царей
Новые тенденции в политической мысли вызвали видоизменение символов высшей власти в России. Еще в 1627 г. по приказу отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, был изготовлен царский головной убор, который в отличие от шапок назывался венцом. Венец имел завершение, подобное коронам, использовавшимся в Европе с XI в. Возникновение такого рода царской короны исследователи справедливо объясняют необходимостью укрепить международный престиж русских государей после длительного периода политической смуты[717]. Возможно также, что придание царским шапкам сходства с коронами западноевропейских правителей имело целью подчеркнуть символический характер головного убора царей, имевшего непривычный для иноземцев вид.
В 1672 г. был сделан заказ на царский венец в византийском стиле[718]. Среди литературных произведений газского митрополита ЕІаисия Лигарида, написанных в России, сохранились стихи, воспевающие Московскую державу и ее главу:
«Московия царица, Мосох град, град царей ромейских
Надежде, радуйся ж, здравствуй вельми…
Гряди, иди, великосердый Алексее, сыне Михайлов,
Крепоствуй, мужайся, буди победоносен,
Исполни отцев богоречения, яко ты носиши
Венец самодержавцев, знамя Палеулогов»[719].
Было ли упоминание венца Палеологов только поэтическим образом, или Паисий подразумевал конкретные царские регалии, пока остается неясным.
Рис. 17. Держава и скипетр царя Алексея Михайловича. Константинополь, 1662,1658 гг. Музеи Московского Кремля.
Как уже отмечалось, в 50-х гг. XVII в. «византийскую идею» развивал валашский господарь Михня (Михаил) III. Отстранив от власти воеводу Константина Щербана, он был коронован Макарием Антиохийским, возвращавшимся из России на родину. Венчание происходило, «согласно чину, изложенному в великом царском Евхологии, и с обычным, положенным для государей благословением»[720]. Для своего коронования Михаил III специально приобрел в Константинополе венец особенной формы. Корона была расшита золотом и украшена султаном из больших великолепных перьев наподобие цветущей ветви из хрусталя и драгоценных камней[721]. Она заменила соболью шапку, которую носили прежние господари, и, по всей вероятности, символизировала венец царя Константина. Подражая византийским императорам, валашский господарь следовал в то же время и примеру русского царя. Павел Алеппский сообщал, как в Вербное воскресенье Михаил с особой точностью и тщанием выполнил все обряды, которые совершались в этот день царем в Москве[722].
Рис. 18. Бармы царя Алексея Михайловича. Константинополь, 1662 г. Музеи Московского Кремля.
Главные византийские регалии царской власти: скипетр, держава и бармы (венцы, привезенные из Константинов) – ля в 1630 и 1672 гг., до наших дней не дошли) – сохранились в собрании Оружейной палаты.
Эти замечательные памятники исследовались историками XIX–XX вв. и в самое последнее время. Они демонстрируются в постоянной экспозиции Музеев Московского Кремля и на специальных выставках.
Однако до сих пор история византийских инсигний первых Романовых хранит неразгаданные тайны, оставляя место для дальнейшего исследования.
Примером тому могут служить бармы, специально заказанные в Константинополе Алексеем Михайловичем в 1660 г. Единственное на сегодня обобщающее исследование барм, по терминологии документов диадимы, выполнено М. В. Мартыновой.[723] Однако автор использует не все архивные материалы, связанные с историей появления диадимы в Москве, но и в приведенных документах опускает важные, на наш взгляд, сведения.
