Возможно, Ньянавира обманывал сам себя. К самоубийству его могли подталкивать бессознательные страхи и желания, в которых он не отдавал себе отчета или с которыми он не мог справиться. В письме от 16 мая 1963 года он признался: «Не думайте, что я считаю самоубийство похвальным поступком, я готов первым признать, что в нем есть элемент слабости… но я, конечно, предпочитаю его многим другим возможностям. (Я лучше сто раз повторю, что автор Записок убил себя, будучи бхиккху (монахом), чем то, что он снял с себя свой сан; потому что бхиккху становились архантами, то есть освобожденными от перерождений, совершив самоубийство, но нет свидетельств, что кто-то стал архантом, перестав быть бхиккху)».
Большую часть 1963 года он потратил на подготовку своих Заметок о Дхамме к публикации. Он не считал бы, что эта работа была «невыносимой помехой», если бы дело было не в его слабом здоровье. К концу года при поддержке ланкийского судьи Лайонела Самара-тунги издание вышло лимитированным тиражом в 250 экземпляров и разошлось по рукам главных буддийских фигур того времени, а также по различным библиотекам и институтам. Читательская реакция в основном проявлялась в форме вежливого непонимания. В течение следующих двух лет он продолжал исправлять Заметки, ведя простую размеренную жизнь, заполненную медитациями, личной перепиской и ежедневной работой по дому.
В 1972 году Юлиус Эвола закончил автобиографию II cammino del cinabro (Путь Киновари), в которой он рассказал, как писал La dottrina del risveglio (книгу, побудившую Гарольда и Берти стать монахами), чтобы отплатить Будде за то, что он спас его от самоубийства. Эвола, однако, считал буддизм «“сухим” и интеллектуалистским путем чистой отрешенности» в противоположность тем индийским тантрам, которые учили «утверждению, привлечению, использованию и преобразованию имманентных сил, освобождаемых посредством пробуждения Шакти, то есть основного источника всякой жизненной энергии, особенно сексуальной». Он добавил: «Человек, который перевел мою работу, некий Массон, нашел в ней вдохновение для того, чтобы оставить Европу и отправиться на Восток в надежде отыскать там центр, где все еще сохраняются те практики, которые я рекомендовал; к сожалению, у меня нет о нем больше никаких сведений».
Только в 1987 году Заметки о Дхамме Ньянавиры вместе с перепиской, охватывающей период с 1960 года и до самой его смерти, были опубликованы вместе под названием Очищая путь.
Что такое буддизм?
8 января 1965 года Ньянавиру посетил Робин Моэм, племянник писателя Сомерсета Моэма, по профессии – журналист; в том году он зимовал на Цейлоне. Лорда Моэма сопровождал Питер Мэддок, его восемнадцатилетний помощник и секретарь. Ньянавира в своей убогой хижине в Бундале произвел на Мэддока впечатление «истощенного эдвардианского джентльмена, одетого в дхоти, но остававшегося все тем же, каким он был прежде. Я не думаю, что в его личности что-то изменилось, как у многих тех, кто становится британскими гуру и строит ашрамы». Он вспоминал, что интонации Ньяна-виры «были по-британски ироничными, и он воспринимал все сквозь призму мировоззрения английского высшего сословия. Он был очень спокоен, но не счастлив. Счастью там не было места. И при этом он не выказывал никаких признаков отчаяния. Я думаю, скорее всего, его убивали скука и болезнь… Он изъяснялся изящно, с чувством юмора, но взгляд на жизнь у него был совершенно противоположным».
Днем 7 июля 1965 года Ньянавира Тхера покончил жизнь самоубийством, засунув голову в целлофановый пакет с хлорэтилом, завязанный таким образом, чтобы самому не суметь развязать узел. Всего за месяц до этого его письма были полны юмора. Ему было сорок пять лет. 11 ноября его молодой партнер по переписке Роберт Брэйди написал письмо, в котором он изо всех сил пытался как христианин смириться со смертью Ньянавиры. «Человек никогда не должен прекращать преодолевать свои границы, – утверждал он. – Мое «я» ничтожно и банально, но и в нем есть искра Божья. Мы никогда не должны забывать этого. Но, в согласии со своей теорией, Ньянавира отрицал это и считал, что его интерпретация была подлинным смыслом учения Будды. Труп самоубийцы не очень хорошая реклама какой-либо теории, не так ли?».
ПОВСЮДУ, где бы я ни был – в Индии, Китае, Юго-Восточной Азии или Тибете, – буддийским идеалом считалась жизнь безмятежного, отрешенного от мира монаха. Миряне же считаются буддистами людьми второго сорта, потому что их полная мирских хлопот жизнь мешает высокооктановой духовной карьере. И те исключительные случаи, когда мирянин действительно достигал выдающегося положения в какой-либо традиции, изображаются так, как будто это случилось вопреки их мирскому статусу.
Неявная посылка состоит в следующем: действительно, имеет значение только внутренний духовный опыт, который, по определению, состоит из исключительно личных состояний сознания. Сегодня буддийские медитативные практики широко рекламируются как методы, которые при правильном применении могут помочь человеку обрести внутренний покой, счастье и удовлетворенность. Независимо от того, что происходит в мире вокруг него, хороший буддист изображается как невозмутимый столп радушного спокойствия, готовый в любой момент ответить любезностью или несколькими меткими словами мудрости. Чтобы справиться с напряженным темпом и стрессами современной жизни, домохозяйкам и офисным служащим советуют стать монахами в мирской одежде.
...
Действительно, имеет значение только внутренний духовный опыт, который состоит из исключительно личных состояний сознания
Но как культура и цивилизация буддизм – это нечто большее, чем внутренний опыт. Буддизм известен своей архитектурой, садово-парковым искусством, скульптурой, живописью, каллиграфией, поэзией и народными промыслами. Он присутствует в каждом штрихе, сделанном художниками и ремесленниками на скалах, глиняных вотивных штамповках, хрупких пальмовых листьях, грунтованных полотнах, вручную отпечатанной бумаге, деревянных клише; в каменных садах и бумажных фонариках. Когда я посещал монастыри в Тибете, горные тропы, отполированные ногами паломников, волновали мои чувства намного больше, чем святыни, к которым они вели. Кто протоптал их? Кем были те люди, которые вырезали витиеватые каменные ворота в Санчи или черные базальтовые храмы в Аджанте, возвели гигантскую ступу в Борободуре, построили храм Кумбум в Гьянце и взмывающие ввысь храмы в Пагане, спланировали каменные сады в Рёандзи или создали статуи Будды в Бамиане? Мы не знаем.
Эти преданные забвению люди – мои товарищи. Они молчат, и я хочу говорить от их имени. Я ничего не знаю об их религиозных убеждениях или духовных достижениях. Глубина их понимания тонкостей буддийского учения не имеет значения. Они оставили после себя материальные объекты, созданные их собственными руками: немые вещи, которые говорят со мной через столетия на языке, который не может воспроизвести никакой письменный текст. Не важно, какая буддийская икона может быть изображена на свитке, в ней воплощаются ум и воображение, страсть и любовь ее творца. Я чувствую родство с создателями этих вещей. Дзэнский сад может рассказать об учении Будды не хуже самого сложного трактата о пустоте.
«Подобно тому, как земледельцы орошают свои поля, – говорил Готама в Дхаммападе, – лучники заостряют стрелу, плотники формируют дерево, подобно же мудрецы укрощают Я». Странное утверждение. Вместо того, чтобы говорить об отречении от самости, здесь, если мы правильно понимаем эти метафоры, Будда, кажется, поощряет создание самости. «Укрощать» в этом контексте означает смирять эгоистичные и необузданные стороны своей личности, чтобы стать более заботливым, сосредоточенным и целостным человеком. В качестве примера он использует рабочий люд: земледельцев, лучников, плотников. Ранее он сравнивал практику внимательности с мастерством плотника, теперь он восхищается работой тех, кто возделывает землю, изготовляет стрелы и обрабатывает древесину. Их изделия служат иллюстрацией того, как следует заботиться, формировать и управлять грубой материей – чувствами, эмоциями, восприятием, намерениями – своей самости.
Готама не отказывается от самости как от иллюзии, скорее он воспринимает ее как проект, который еще предстоит реализовать. «Самость» в его понимании не имеет ничего общего с трансцендентным Атманом брахманов, который, по определению, не может не быть тем, что он вечно есть. Для Готамы Я – это действующий, нравственный субъект, который дышит и действует в этом мире. Он сравнивал эту самость с полем: потенциально плодородной почвой, которая, когда ее орошают и возделывают, приносит богатый урожай. Он сравнивал ее и со стрелой: когда деревянное древко, металлический наконечник и оперение собираются вместе, она может быть пущена по безошибочной траектории точно в цель. Наконец, он сравнивал самость с куском дерева, из которого можно создать и кухонные принадлежности и кровельную балку. Во всех примерах простые вещи обрабатываются и изменяются в соответствии с интересами человека.
