сил терпеть это враньё и хвастовство, – сказала она, обращаясь к своим подругам. – Без порки крапивой здесь никак не обойтись. Как наши предки лечили эту болезнь, так и мы поступать будем. Продержитесь тут без меня, пока я за крапивой сбегаю?
– Продержимся! – хором отозвались подруги.
Я принимала всё происходящее за какую-то галлюцинацию до тех пор, пока не услышала грохот. Обернулась и увидела, как та женщина, которая говорила, спрыгнула со своего места на мостовую и помчалась куда-то по улице. Удивительнее всего было не то, что каменная женщина может разговаривать и двигаться, а то, что этого кроме меня никто не видел и не слышал. Я смотрела на ребят и понимала, что они ничего этого не замечают, и это было странно. Мы пошли дальше, и я перестала обращать внимание на удалявший грохот, который производила убегающая женщина. То, что разговор женщины не был галлюцинацией, я поняла только тогда, когда затихший грохот возник снова. Я обернулась и увидела в квартале от нас каменную женщину, которая неслась в нашу сторону, подпрыгивала на бегу и потрясала вытянутой вверх рукой, в которой держала крапиву. Как я поняла, что это крапива? Так и поняла. Крапиву разве с чем-нибудь можно спутать? Я поняла, что ничего хорошего мне это не сулит, особенно тому месту, на котором мы сидим. Ожидать, когда кариатида приступит к лечению, я не стала. Не в моих это правилах! Извиняться перед зарубежными гостями времени не было, поэтому я молча бросилась наутёк. Бежала, не разбирая дороги, и не обращая внимания на людей. Мне казалось, что замерло само время, так как я вдруг обнаружила, что бегу уже по проселочной дороге. Я не могла позволить себе остановиться, потому что топот гнавшейся за мной кариатиды не утихал. Но то, что он не становился громче, ободряло и вселяло в меня новые силы, хотя пот не застилал мои глаза, и усталости я, почему-то, не чувствовала совсем. Может от страха? Наверное. Куда я бегу, я не знала. Куда люди бегут от страха? Куда глаза глядят. Туда же бежала и я. У меня не было времени остановиться и подумать об этом, а думать на бегу неудобно, так как мысли трясутся, стукаются от тряски и рассыпаются. Каша в голове какая-то образуется. Самая большая опасность этого состояния заключалась в том, что мысли могли к этому привыкнуть, и потом рассыпаться просто так, в состоянии покоя. В общем, бегу, да и всё тут. Куда? Зачем? Какая разница? Бегу, а топот кариатиды гонит меня всё дальше и дальше. Какое-то время спустя я увидела впереди погранпереход и пограничников, охранявших его, и проверявших документы у граждан, которые хотят пересечь границу. Какая я всё-таки, оказывается, хорошая бегунья. Э-эх! Знал бы об этом наш учитель физкультуры. Вот удивился бы. Пограничники, увидев меня, стали отодвигать скопившихся граждан, очищая мне путь. Кто бы знал, как я им была благодарна за это! Граждане начали возмущаться, но успокоились, когда услышали, что им сказали пограничники:
– Успокойтесь, граждане! Это новая чемпионка мира по хвастовству. А поскольку для лжи границ не существует, поэтому просьба не препятствовать. Пусть себе бежит! Сами знаете, что хвастунов и вралей у нас в стране и так предостаточно. Зачем нам ещё чемпионка мира?
– То, что для лжи границ не существует, давно известно, но она ведь чемпионка мира по хвастовству. – возразил какой-то юноша. – Зачем же нам разбрасываться чемпионами мира? – недоуменно спросил он.
– Разница между ложью и хвастовством только в том, что ложь искажает любую действительность, а хвастовство чаще всего является искажением действительности относительно самого человека, когда он приписывает себе какие-то заслуги, возможности, преувеличивает свои умственные способности и так далее. Но суть хвастовства и лжи одна – искажение действительности. Ты понял? – пояснил пограничник удивлённому мальчику. Мальчик согласно кивнул головой.
Услышав это, граждане моментально успокоились и расступились, а одна сердобольная женщина передала мне даже бутылочку с водой со словами:
– Беги, милая, беги! Нечего тебе у нас делать!
Ей вторила другая:
– Смотри ты на неё! Такая молодая и красивая, а, поди ж ты, уже чемпионка по хвастовству, – качая головой из стороны в сторону, горестно говорила какая-то бабушка.
– Ложь всегда кажется прекрасной и убедительной, пока её не настигнет правда! – заметил какой-то дядька. Это были последние слова, которые я услышала, но не обратила на них никакого внимания. Не до того мне было.
«Какие замечательные люди живут в нашей стране! И пожалели меня, и дорогу уступили, и водички дали!» – с благодарностью подумала я. Но больше всего мне понравилось, что меня назвали красивой. Об остальном думать было некогда, но слова о том, что меня всё-таки могут догнать, подстегнули, и я решила удвоить свои усилия, потому что топот каменной женщины раздавался где-то совсем рядом. Скорость моего бега увеличилась настолько, что мимо меня, как в кино, стали мелькать города и деревни, леса и поля, пока я не увидела впереди большой аэропорт. Я перепрыгнула через двухметровый забор и побежала по взлётной полосе к самолёту, который уже готовился к вылету. Трап убрали, так как посадка была закончена, но дверь в самолёт была ещё открыта. Я понимала, что мне надо во чтобы-то ни стало попасть в самолёт, иначе кариатида настигнет меня и экзекуция станет неотвратимой. Такое развитие событий меня никак не устраивало. Когда я подбегала к самолёту, я увидела на том месте, где обычно находится трап, гимнастический трамплин. Недолго думая, я подбежала и прыгнула на него. Трамплин спружинил, и я, словно снаряд, выпущенный из пращи, влетела в дверь самолёта. Я в очередной раз пожалела, что этого не видел наш учитель физкультуры. Во время полёта, кувыркаясь в воздухе, я увидела, как на трамплин прыгнула кариатида. Трамплин не выдержал её веса, сломался, и она покатилась по взлётному полю. Моей радости не было конца. Между тем самолёт взлетел, и я подумала, что, наконец-то, кариатида отстала от меня навсегда. Всё было прекрасно, кроме одного – самого полёта, потому что он был какой-то необычный. Самолёт, как метроном, раскачивался из стороны в сторону и иногда его так заносило, что казалось, что летит он не прямо вперёд, как обычно это делают все самолёты, а в сторону, то в левую, то в правую. Но это не беспокоило меня в данный момент. Я лежала на полу, закрыв глаза, и ликовала до тех пор, пока не открыла их и не обнаружила, что надо мной склонились лица людей. Почти все взгляды были суровы и непреклонны. Только в некоторых из них можно было увидеть какое-то нездоровое
