Убийство Люта, сына Свенельда, охотившегося в Древлянской земле, положило начало грандиозной междоусобице, в которую оказались втянуты сыновья князя Святослава. Ярополк, похоже, вынужден был уступить давлению варяжской партии, во главе которой стоял Свенельд. Труднее понять Олега, убившего Люта. Не исключаю, что причиной тому была странная смерть князя Святослава, оставленного, чтобы не сказать подставленного, большей частью своей дружины. Вина Свенельда могла быть косвенной – недосмотрел, а могла быть и прямой – предал. Видимо, в окружении Олега были люди, настаивавшие на второй версии. Да и старший сын Святослава великий князь Киевский Ярополк колебался три года, прежде чем под давлением все того же Свенельда учинить спрос с брата за это убийство. В результате Олег Древлянский погиб во время столкновения с киевлянами, а у Владимира появилась возможность обвинить в его гибели старшего брата. Чем он в конце концов и воспользовался, разорив попутно союзный Киеву Полоцк. Имя полоцкого князя – Рогволд – долгое время служило яблоком раздора между норманнистами и антинорманнистами, несмотря на его очевидные славянские корни. Но для меня в данном случае важнее другое: Рогволд был сторонником варяжской партии и поддерживал Ярополка. Расправа с ним должна была напугать окружение великого князя, отсюда, видимо, и жестокость, с которой действовал Владимир. И, надо признать, его расчет оправдался. Свенельд, «светлый лэд», бывший соратником еще Игоря и Святослава, к этому времени уже умер, и в варяжской партии не нашлось человека, который смог бы организовать сопротивление сторонникам младшего сына Святослава в Киеве. После убийства великого князя Ярополка по приказу Владимира обратного хода у потомков варягов Рюрика и Олега уже не было. Пантеон языческих богов, выстроенный Владимиром на киевском холме, являлся, скорее всего, жестом примирения в отношении именно варяжской партии, почувствовавшей себя ущемленной. Отсюда присутствие среди старых славянских богов и нового персонажа, известного как Семя Ярилы. Между прочим отсутствие в пантеоне Велеса объясняется вовсе не тем, что он якобы был богом простонародья и «врагом» Перуна, а как раз его родством с Ярилиным семенем. Дело в том, что Велес, это, кроме всего прочего, вступивший в пору зрелости Ярила. Он просто становится лишним в триаде Сварог (Саваот) – Ярила (оплодотворяющая энергия Создателя) – и новый бог (Деус), он же обожествленный Драгобер. Собственно, имя Иисус – производное от слова, звучавшего по-латыни как «Деус» («бог»). Так пришлые франки, скорее всего, называли своего обожествленного короля. Впрочем, его связь с Меровингами для обрусевших, если так можно выразиться, варягов и франков гораздо менее существенна, чем связь с Ярилой, чьим символом является крест. Скорее всего, сходные процессы идут и в Западной Европе – давно утратившая власть династия Меровингов забывается. А вот культ Деуса Кристоса набирает силу. Прозоров, цитату из книги которого я приводил выше, прав в том, что слово «Кристос» пришло в Византию из Рима, поскольку на греческом языке оно ровным счетом ничего не означает. А вот римляне, точнее католики, позаимствовали его у славян, где этот символ всегда означал небесную защиту. Прав Уве Топпер, именно соперничество с иудаизмом, набиравшим силу как в Западной Европе, так и в Византии, заставило Рим и Константинополь обратить внимание на новый культ, становящийся все более популярным как в народе, так и среди знати. Народ обрел в новом Деусе своего небесного защитника, а знать – «своего человека в верхах». Но если первое, Деус – Защитник – Спаситель, вполне устраивало значительную часть служителей церкви, то обожествление Меровингов – нет. Причем Рим и Константинополь в этом неприятии Драгобера были единодушны. Что, разумеется, не мешало спорам и ссорам по этому поводу. Скорее всего, именно в это сложное время выбора патриарх Фотий и папа Николай обменялись «любезностями», предав друг друга анафеме. Однако примирение, как пишет Вернадский, Константинополя и Рима состоялось еще при жизни Фотия. Видимо, тогда же возникла версия о распятом на кресте боге, которая должна была оправдать имя нового Деуса – Кристос. Евангелия, опирающиеся на эту версию, скорее всего, были написаны позднее, а на начальном этапе обходились устным преданием, потихоньку встраивая новый культ в уже утвердившую себя и в Риме, и в Константинополе монотеистическую сиро-палестинскую религию. Что же касается большей части Европы, то здесь формирование по сути новой религии принимало формы так называемого «двоеверия». Сюда же можно отнести и арианство, не липовое, во главе с сирийским проповедником Арием, а самое что ни на есть реальное, восходящее к обожествляемым вождям. Отсюда и спор о подобосущности и единосущности нового Деуса – Иисуса. Прозоров по этому поводу пишет: «Именно для борьбы с их (ариан) учением враги готов, франкские короли, ввели в Символ веры знаменитое «филиокве» (принцип равного исхождения Духа Святого и от Бога-Отца, и от Бога-Сына)»» («Язычество христианской Руси»).
От себя добавлю, что этот символ веры, не признанный Константинополем, был введен Римом для того, чтобы оторвать нового Деуса от Ярилы, потомком которого он являлся. Теперь Ярила заменялся Богом Святым Духом, исходящим не только от Саваота, но и от Кристоса. Это обстоятельство было важным именно для Рима, боровшегося со сторонниками культа Драгобера, который был теснейшим образом связан именно с Ярилой, числившимся его отцом, но совершенно не волновал Константинополь, поскольку о Меровингах здесь если и знали, то давно забыли. Главной опасностью для них являлся иудаизм, обретший «базу» в Хазарском каганате и породивший «талмудизм», новую разновидность старой монотеистической религии. От былой дружбы между Византией и Хазарией ко времени княжения Святослава не осталась и следа. Надо полагать, что в Константинополе не без удовольствия наблюдали, как русский каган громит кагана хазарского. Спохватились в Византии только после того, когда Святослав ввел свои войска в Болгарию. Скорее всего, целью его предприятия было навязать Константинополю, а заодно и болгарам христианство в его варяжском варианте: Сварог – Ярила – Деус Кристос. И если многим болгарам этот вариант пришелся по душе, то для Византийской империи он был абсолютно неприемлем, поскольку означал зависимость Константинополя от Киева. У Святослава была возможность поставить эффектную точку в затяжной борьбе между цивилизациями скифской и римской. Однако этого не случилось. Я не буду здесь передавать подробности этой борьбы, они описаны в моем романе «Каган русов», остановлюсь лишь на одном эпизоде, на мой взгляд, весьма характерном, да к тому же взятом у Льва Диакона, которого если можно обвинить в пристрастности, то уж никак не к русам, коих он совершенно справедливо называет скифами. Во время встречи победителя Иоанна Цимисхия и побежденного, но не сдавшегося Святослава первый скромно стоит на берегу, а второй сидит в ладье. Кто мало-мальски знаком с обычаями константинопольского двора, будет поражен этим обстоятельством не меньше византийского летописца. Конечно, Цимисхий самозванец, прорвавшийся на трон в результате дворцового переворота, но он ведь глава не только Византийской империи, но и христианской церкви. Мог бы, кажется, сесть на коня… Увы для Цимисхия, не мог. Ибо есть разница, и очень существенная, между наместником Бога на земле и его потомком, живым олицетворением Деуса Кристоса, коим наверняка считал себя Святослав. А у императора Иоанна не хватило смелости оспорить претензию русского кагана. Цимисхий, кстати, был храбрым воином и опытным полководцем, что он доказал в войне со Святославом. Но это дела земные, а вот о делах небесных старый вояка судить не рискнул. А потому и отдал почести человеку, ведшему свой род от Бога, того самого Кристоса, которому еще предстояло стать Христом, царем Иудейским, как в Византии, так и на Руси. Святой Руси, между прочим. Можно, конечно, поспорить, кто кого породил, Сварог-Свет Святую Русь или Святая Русь Сварога-Света. Важно другое: два этих понятия неразрывны, и об этом должны помнить как верующие, так и неверующие. Конечно, православные верующие будут ссылаться на традицию, на Новый Завет, на сонм святых и праведников, которые прямо указывают на Палестину как родину Христа. Что можно сказать в ответ на это: явление Бога – это событие вселенского масштаба, оно не может быть одномоментным и сводиться к впечатлениям четырех не шибко грамотных людей, о которых мы не знаем практически ничего. Судьбу новой религии решали не евангелисты Лука, Марк, Матфей и Иоанн. Ее решали иерархи церкви, жрецы новой религии, съезжавшиеся на соборы со всей Европы и поднятием рук определявшие, подобосущен новый Деус старому или единосущен с ним. Они же редактировали «Благую весть», определяя, в какой форме она будет удобна именно для них, и не в далеком будущем, а в данный отрезок времени, заполненный интригами, властолюбием, тщеславием особ, мнящих себя властителями дум. Наших с вами дум. И я, честно говоря, не совсем понимаю, почему эти люди, давно истлевшие в гробах, продолжают навязывать свое понимание божественных, вселенских процессов мне и моим современникам. Это же абсурд. Мертвые не должны хватать за полы живых!
