Иаков Ицхак передал своему спутнику слова равви Элимелека, и рав понял, что это так. В тот самый час он обратился к Богу, зарыдал и побежал к учителю; наставник оказал ему помощь, и благодаря ей рав обрел истинный путь.
Рассказывают.
Пришел однажды к равви Элимелеку Сатана и говорит: «Я больше не могу терпеть то, что ты со своими хасидим преследуешь меня! Но не думай, что сможешь одержать надо мной верх. Я наполню весь мир своими хасидим, и у тебя больше не будет прежнего влияния».
Некоторое время после этого равви Элимелек пошел в Дом Учения с розгами и выгнал оттуда некоторых хасидим. Никто не знает, почему он сделал это. Думаю, так он отделил посланцев Сатаны от своих хасидим.
Равви Элимелек рассказывал однажды о человеке, которому явился пророк Илия*[233]. Кто–то засомневался, могло ли это быть, ибо даже наставник Ибн–Эзра, обладавший духом, обитавшим в высочайшей из сфер, не был – по его собственным словам – удостоен такого видения. «То, что ты говоришь, правильно, – сказал цадик. – Но правильно и то, что говорю я. Вам известно, что после того, как Илия вознесся и преобразился, он стал Ангелом Завета, присутствующим при обрезании каждого еврейского мальчика. Но как это возможно, ибо обрезание происходит всегда в час после молитвы и в один и тот же час во всех частях мира происходит множество обрезаний? Я скажу вам как! Илия движет всех сынов Израиля духом обращения, чтобы они опускали свои глаза и восклицали Имя Божие. Таким образом, Илия явлен во всеобщей душе Израиля. Когда же мальчик вводится в завет, в него входит часть души Илии – большая часть или малая часть, в соответствии с качествами ребенка и корнем его бытия. И если растущий мальчик полностью развивает в себе заложенную в нем часть души Илии, то он удостаивается видения Илии, присутствующего в нем частью своей души. Так и человек, о котором я говорю, сумел своими благими делами проявить заложенную в нем маленькую частичку души Илии. А у Ибн–Эзры просто не хватило сил довести до совершенства ту огромную часть души Илии, которой он обладал».
Рассказывают.
Император в Вене издал закон, затруднявший жизнь евреев в Галиции. В это время в Доме Учения равви Элимелека жил ученый и очень праведный человек по имени Фейвел. Как–то ночью этот человек встал, вошел в комнату цадика и сказал: «Равви, у меня иск к Богу». Сказал и испугался собственных слов.
Равви Элимелек ответил ему: «Хорошо, но по ночам суд не заседает».
На следующий день в Лиженск приехали два цадика, равви Израэль из Кожниц и равви Иаков Ицхак из Люблина, и остановились в доме равви Элимелека. После полуденной трапезы равви Элимелек послал за Фейвелом и сказал ему: «Теперь изложи свой иск».
«Нет у меня сил говорить», – тихо произнес Фейвел. «Я даю тебе силу», – сказал равви Элимелек. И Фейвел заговорил: «Почему мы стали слугами этого царства? Разве не говорит Бог в Торе: «Потому что сыны Израилевы – Мои рабы»*[235]. Так что, если даже мы находимся в чужих странах, Он должен дать нам полную свободу служить Ему».
Равви Элимелек произнес: «Ответ Бога мы знаем, ибо он записан в назидании Моисея и у пророков. Теперь обе стороны должны выйти, чтобы судьи могли быть беспристрастны. Так что выйди, равви Фейвел. А Тебя, Владыка мира, мы не в силах удалить, ибо славой Твоей полна вся земли и без присутствия Твоего никто из нас не может прожить и мига. Но знай, что и к Тебе мы будем беспристрастны». После этого сидели трое судей молча с закрытыми глазами. Потом позвали Фейвела и вынесли приговор: «Фейвел прав». В тот же час в Вене был отменен суровый закон.
Рассказывают.
Сидел как–то равви Элимелек за трапезой со своими учениками. Слуга поставил перед ним полную супницу. Равви Элимелек поднял ее и перевернул, так что весь суп разлился по столу. И тут молодой Мендель, ставший позднее Рымановским равви, воскликнул: «Равви, что ты наделал? Они всех нас посадят в тюрьму!» Другие ученики улыбнулись, услышав такие глупые слова. Они громко рассмеялись, не обращая внимания на присутствие учителя. Равви же даже не улыбнулся. Обратившись к молодому Менделю, он сказал: «Не бойся, сын мой!»
Через некоторое время стало известно, что в тот самый день императору на подпись был представлен закон против евреев. Несколько раз брался император за перо, чтобы поставить подпись на документе, но всякий раз что–то его останавливало. Наконец он подписал закон. Когда император хотел присыпать песком, то по ошибке взял чернильницу и вылил ее на документ. Порвав бумагу, он запретил подавать ему этот документ снова.
Рассказывают.
На Новый год к равви Элимелеку обычно приходило пятнадцать хасидим и жена равви давала им еду и питье. Давала, правда, очень немного, потому что в то время у нее было мало денег.
Но однажды – уже к вечеру – вместо ожидаемых пятнадцати пришло не менее сорока человек. «Достаточно ли у нас еды для них?» – спросил равви Элимелек. «Тебе известно, что средства наши ограничены!» – сказала жена.
Перед вечерней молитвой равви снова спросил ее: «Не могли бы мы разделить всю пищу, что у нас есть, между сорока человеками, ибо они пришли «под сень кровли моей»?» – «У нас едва наберется еды и для пятнадцати человек», – сказала жена.
Во время вечерней молитвы равви усердно молился Богу, питающему все свои творения. После молитвы он произнес: «А теперь пусть каждый подойдет и разделит с нами трапезу!» Когда же все сорок человек насытились, блюда и тарелки были все еще полны разнообразных яств.
Рассказывают.
Однажды, во второй вечер праздника Недель, сидели хасидим за столом равви Элимелека и радовались праздничной трапезе.
Равви посмотрел на своих учеников и поклонился каждому из них, возрадовавшись их радостью. Он сказал им: «Вот все у нас есть для радости. Разве нам чего–нибудь недостает?»
И тогда один глуповатый юноша воскликнул: «Не хватает нам разве что вина жизни*[236], которое пьют в раю праведники». Цадик сказал, обращаясь к нему: «Положи на плечи коромысло, повесь на него два ведра и ступай на кладбище к воротам. Придя туда, поставь ведра на землю, повернись к ним спиной и произнеси: «Элимелек послал меня за вином». Затем обернись, возьми ведра, повесь их на коромысло и принеси сюда к нам. Но смотри, ни с кем не разговаривай – кто бы к тебе ни обратился».
Молодого человека охватила дрожь от таких слов, но он сделал все, что ему велели. Он взял вино у ворот кладбища и, трепеща, понес его. В лунной ночи вокруг него раздавались разнообразные голоса, просившие дать им хотя бы каплю, – голоса старые и молодые, они вопили и кричали. Юноша шел и молчал, слыша за собой звуки шагов бесчисленных призраков. Находясь уже почти на пороге дома Элимелека, он обернулся и произнес: «Теперь вы мне ничего не сделаете!» И тут коромысло неожиданно переломилось надвое. Ведра упали и перевернулись, и юноша почувствовал, что кто–то отхлестал его по обеим щекам. Он неуверенно вошел в полураскрытую дверь дома Элимелека. На улице же все стихло. Стояла гробовая тишина. Когда юноша оказался в комнате, цадик сказал ему: «Дурак! Садись и помалкивай».
Рассказывают, что равви Элимелек не справлял должным образом трапезу по окончании субботы, называемую «трапезой царя Давида», и поэтому царь Давид рассердился на него. Рассказывают также.
Как–то в пятницу вечером пришел к равви Элимелеку некий человек, одетый как крестьянин. Он принес корзину с рыбой и предложил равви купить его товар. Говорил незнакомец на местном наречии. Цадик отправил торговца к жене, но та отослала его, сказав, что все уже приготовила для субботы. Но торговец не успокоился и снова подошел к равви. Равви Элимелек стал упрашивать жену купить что–нибудь у этого человека, но жена и слушать не хотела. И тогда торговец, войдя в комнату равви, вывалил свою рыбу из корзины на пол, где та запрыгала по всей комнате, и произнес: «Будет хорошо, если ты используешь эту рыбу для «трапезы царя Давида». Равви Элимелек от удивления широко раскрыл глаза: такая была у него привычка – раскрывать свои и без того большие глаза как можно шире, когда он хотел кого–либо рассмотреть. Помолчав, он сказал таинственному незнакомцу: «У самого у меня уже нет сил праздновать твою трапезу подобающим образом, но я велю своим детям обязательно делать это».
Последние два года своей жизни равви Элимелек ел и пил очень мало, да и эту пищу принимал, только поддавшись уговорам домашних. Однажды, когда его сын Элеазар со слезами упрашивал равви поесть побольше, чтобы сохранить в себе жизнь, равви Элимелек, улыбнувшись, сказал ему: «Что за грубую еду вы мне подаете! О, если бы я только мог скушать тарелку каши, которую я и брат мой Зуся вкушали на маленьком постоялом дворе на Днестре во дни наших странствий!»
