Если мы правильно охарактеризовали допасхальное ученичество, то обращает на себя внимание, что после Пасхи мотив сыновства возникает вновь как важный способ описания отношений верующего с Богом (Мф 23:8–9, Рим 8:14–17, 29, Гал 4:6–7, Кол 1:18, Евр 2:11–17,1 Ин 3:1–2, Откр 1:6) — постоянное использование арамейского "Авва" в грекоязычных церквах (Рим 8:15, Гал 4:6) показывает, сколь глубоко коренились такой опыт и переживание в первоначальной общине. Более существенно, что переживаемое таким образом сыновство понималось как определяемое сыновством Иисуса: подобно Ему они взывали "Авва", сознательно желая принять Дух Христов (Рим 8:9,15–17, Гал 4:6–7). Ясная аллюзия на сыновство Иисуса (вследствие этого они выказывают себя "наследниками Христовыми" — Рим 8:17; именно "Дух Сына" взывает "Авва, Отче!" — Гал 4:6) подразумевает, что молившиеся таким образом возводили опыт и его выражение к способу молитвы и опыту Иисуса, когда Тот жил на земле.
Здесь перед нами немаловажный момент: такое широко распространенное в раннем христианстве выражение молитвенного опыта показывает явное единство и преемственность между земным Иисусом и прославленным Христом, причем связь эта одинаково крепка с обеих сторон. С одной стороны — молитва, вдохновенная Духом прославленного Христа, молитва, которая была столь характерна для Иисуса из Назарета. С другой — молитва, которой Иисус научил Своих учеников во время Своего служения. Дело в том, что с обеих сторон молитва и выражаемое ею взаимоотношение мыслятся как единственно возможные только в связи с Иисусом и проистекающие из Его сыновства. Мы говорим, конечно, не об общественных проповедях Иисуса или первых христиан, а скорее об их основе — взаимоотношении, из которого эти проповеди выросли в том виде, как они разъяснялись в кругу учеников. Но мы можем утверждать, что на этом, более глубоком, уровне самосознания (Иисуса и ранних христиан) роль Иисуса была в равной мере центральной и до и после Пасхи. Таким образом, мы находим еще одну линию преемственности между допасхальным призывом к ученичеству и послепасхальным призывом к вере.
50.5. Переживание Иисусом Царства и Духа Божьего или, точнее говоря, Его понимание Царства и Его переживание Духа, дает нам другой момент истории Иисуса, который стал исходным для одного из элементов христианства I в. Ибо несомненно, что Иисус переживал и понимал Царство, как эсхатологическое напряжение — между уже наличной эсхатологической реальностью и Царством грядущим и желаемым, которое пока еще не наступило (ср., напр., Мф 11:5/Лк 7:22, Мф 13:16–17/Лк 10:23–24 с Мф 6:10/Лк 11:2, Мк 14:25 и пар. — см. выше, § 3.1,2). Более того, это эсхатологическое напряжение было следствием проявления Духа: именно потому, что Он переживал полноту Духа, считая Свою способность изгонять бесов проявлением в Нем и через Него божественной силы, Он заключил, что это является проявлением вмешательства Божьего последних времен, проявлением Царства (Мф 12:28, см. выше, § 45.3), а поскольку Дух последних времен уже действует, Конец не может надолго задержаться, поражение сатаны уже близко, хотя пока еще не совершено (Лк 10:18, Мк 3:27). Это также означает, что Иисус считал Свое переживание Духа и служение в силе Духа чем‑то уникальным: не просто пророческим вдохновением, но помазанием Духа последних времен (Ис 61:1–2 — см. выше, § 45.3); лишь в изгнании Им бесов проявлялось Царство, ибо Его способность это делать была от эсхатологического Духа, то есть силы, которую переживал только Он один (Мф 12:27–28). Но это в свою очередь устанавливает определенную взаимозависимость и взаимосвязь между Иисусом и эсхатологической силой Его миссии: противление этому служению было противлением Духу (Мк 3:28–29 и пар.); Он Сам в Своей миссии являлся частью эсхатологического действия (Мф 11:5–61/Лк 7:22–23, ср. Лк 12:8–9 и пар.). Считая себя в уникальной степени наделенным Духом, он также считал Дух исключительно Своим.
В христианстве I века, наиболее ясно представленном у Павла, мы видим то же эсхатологическое напряжение — между "уже" полученной благодатью, и "еще не" унаследованного, но пока не осуществленного в полной мере Царства. Послепасхальное эсхатологическое напряжение также понимается как следствие проявления Духа: в церквах, основанных Павлом, Дух мыслится именно как первая часть наследия Царства, которая служит залогом его полного осуществления в воскресении тела (Рим 8:10–11,15–23,1 Кор 6:9–11,15:45–50, 2 Кор 4:16–5:5, Гал 4:6–7, 5:16–24, Еф 1:13–14). Более существенно, что Дух переживался как Дух Иисусов — сила распятого и воскресшего, которая проявляется так же, как и в Нем, как сила в немощи, жизнь через смерть (см. выше, § 46.6). Происходит слияние, совмещение роли Духа с вознесенным Христом (1 Кор 15:45), так что присутствие и действие Духа определяется через Его отношение ко Христу: соответствует ли Его суть сути служения Иисуса[385].
Опять мы видим параллель между тем, как понимал Себя Иисус, и тем, как себя понимали первые христиане. Более того, видение своего опыта первыми христианами вырастает из видения Своего опыта Иисусом. Уникальная взаимосвязь между Иисусом и Духом, лежащая в основе евангельской проповеди первых христиан, есть не что иное, как переработка и разработка (в свете Его воскресения) понимания Иисусом уникального вдохновения эсхатологическим Духом. Конечно, у нас нет ясных свидетельств, что Иисус ожидал излияния Духа на Своих учеников, источником чего Он станет, — хотя, возможно, именно такое предание лежит в основе отрывков о Параклете (Ин 14–16), имеющих параллель по крайней мере в завещательном распоряжении о Царстве в Лк 22:29; по–видимому, Он включал и другой аспект предсказания Крестителя о служении Грядущего (см. выше, § 50.3)[386]. Как бы то ни было, перед нами опять линия преемства, проходящая герез Пасху, — опыт, приписываемый прославленному Христу, который подобен опыту Иисуса (в Его собственном истолковании) и отличительные черты которого предопределены характером миссии Иисуса (в Его собственном понимании).
Я должен также коротко добавить, что подобную вещь мы увидим, сравнивая отношение к закону Иисуса и Павла[387]. Взгляд Павла на Иисуса как на "конец закона" (Рим 10:4) коренится не только в его понимании смерти и воскресения Иисуса, но также в убежденности в свободном отношении Иисуса к закону и высшем авторитете истолкования Иисусом закона (см. выше, §§ 24.5 и 45.1. в; ср. особенно Мк 7:196), отметим также главенство заповеди о любви у обоих (Мк 12:31 и пар., Рим 13:8–10, Гал 5:14)[388]. То есть суверенное истолкование Иисусом Закона в свете грядущего Царства и как выражение Его эсхатологического (само) сознания дает нам другую опорную точку в служении исторического Иисуса для учения Павла о праведности Божьей в свете Страстной пятницы и Пасхи.
50.6. В итоге получается, что, по–видимому, правомерно говорить о единстве и преемственности между историческим Иисусом и керигматическим Христом. Единство и преемственность не являются исключительно плодом послепасхального богословского творчества. Они обусловлены целым рядом важных моментов в допасхальной истории Иисуса. Это не означает, что проповедь Иисуса и керигмы первохристианства суть одно и то же или что их предпосылки одинаковы. Это не означает, что послепасхальные ученики просто возродили и повторили учение Самого Иисуса, не внеся в него существенных изменений (см. выше, § 50.2). Ничто из вышесказанного не умаляет центральной значимости Пасхи в определении и формировании послепасхальной керигмы. Оправдание, которое получил Иисус, было не совсем таким, которого Он ожидал (общее воскресение и последующий суд), — хотя Его чаяния и не были четко сформулированы. Что же касается двух других моментов преемственности, то первые христиане были убеждены: их опыт не только походил на опыт отношений с Богом Иисуса, их опыт не только был предопределен служением земного Иисуса, но он и возможен стал лишь благодаря воскресшему Иисусу и непосредственно проистекает из Его воскресения.
Другими словами, единство и преемственность, которые мы обнаружили между историческим Иисусом и керигматическим Христом, не устраняют значимости Пасхи в формировании керигмы и самоощущения раннего христианства. Но подобным образом важность Пасхи не умаляет центральной роли, исполненной Иисусом еще до Пасхи, в Его проповеди и самопонимании. Уже до Пасхи эсхатологическая близость Бога как Отца считалась в некотором роде зависящей от Иисуса. Уже до Пасхи близкое завершение ставилось в зависимость от Него. Уже до Пасхи эсхатологический Дух и напряжение между "уже" и "еще" не мыслились как связанные с Ним. Уже до Пасхи свободное отношение к закону считалось отличительной чертой и следствием Его служения. Короче говоря, в самопонимании Иисуса мы видим достаточно ясные предзнаменования центрального положения керигматического Христа, позволяющие утверждать: керигма ранних церквей является разработкой провозвестия Самого Иисуса в свете Его воскресения. Подобно тому как христианство возглашает свое право истолковывать Ветхий Завет в свете Иисуса, керигматического Христа можно по праву считать законным истолкованием исторического Иисуса в свете воскресения Иисуса.
