который, можно сказать, изначально, с самых первых мгновений ни к чему не приспособлен. Например, утверждает Сенека, у всех живых существ имеются естественные механизмы защиты. У одних есть пушистый мех, оберегающий их от холода, у других — чешуя, у некоторых — липкий покров или колючки, спасающие от хищников, у иных тело спрятано в прочную раковину. У человека нет ничего. Он рождается
dejectus, он лежит беcпомощный, неспособный передвигаться, в то время как птенцы уже умеют добывать себе пищу, а насекомые, едва появившись на свет, знают, куда нужно двигаться, чтобы подняться в воздух. Человек не знает ничего. Его, можно сказать, обделила природа. Он вынужден всему учиться с нуля, долгие годы он живёт на попечении у родителей, пока не начнёт самостоятельно зарабатывать на жизнь и преодолевать подстерегающие его опасности. Но взамен ему дан разум, человек — единственное живое существо, которое может стоять в полный рост и смотреть на небо.
Здесь налицо преувеличение, своего рода ораторский прием, однако данное преувеличение подкрепляется мыслью о фундаментальном расхождении между природой и человеком. Источником этого фундаментального расхождения являются, по-видимому, некие отправные тезисы, некие пифагорейские или орфические учения, или те учения, которые возникли из орфизма и пифагорейства. Эти доктрины провозглашали уникальность человеческого предназначения: все остальные творения — и мир, и природа — замкнуты на себе, а человек имеет другую природу, и своё истинное предназначение он находит в ином мире. Возможно, у стоиков мы впервые обнаруживаем то невероятно масштабное устремление за пределы этого мира, которое характеризует конец античного периода; как бы то ни было, здесь очевидна мысль о том, что природы — наличной природы недостаточно и что человеческий порядок есть иной порядок. Стоики ввели понятие инстинкта, чтобы подчеркнуть решающее различие между человеческим и животным поведением. При этом цель у них была чисто этическая.
Итак, подводя итоги, в философии античного периода можно выделить три этапа: во-первых, это теории преимущественно этического содержания, то есть доктрины доплатоновских мыслителей и платоников. Далее — теории, выдвинутые Аристотелем или основанные на аристотелевском учении (их мы видим, например, у Теофраста {10}): прежде всего они рассматривают функциональную взаимосвязь между основными психическими процессами и жизнедеятельностью животных и даже растений, что в известной мере соответствует натуралистической теории психических функций. И наконец, третий этап — стоицизм, ознаменовавший возврат к этическим доктринам через понятие инстинкта, в основе которого, по сути, лежит автоматизм. Животное подчиняется инстинкту. Как бы оно своим поведением ни напоминало человека, оно всегда действует инстинктивно, человек же действует, исходя из разума; следовательно, человек по природе своей отличается от животного и от растения.
В прошлый раз мы закончили на том, что в конце античного периода стоики отказывают животному в наличии разума и разрабатывают теорию инстинктивной деятельности, то есть деятельности, приводящей почти к тем же результатам, что и разумная деятельность, но основанной на совершенно иных внутренних механизмах. В частности, животное не связано — или, по крайней мере связано не так сильно, как человек — с космическим огнём, с pur technikon, с созидательным огнём, который рассекает вещи, соединяет их и наделяет их смыслом. Тем не менее, античность сформировала и закрепила противопоставление между натуралистическими, физиологическими в своей основе теориями и такими теориями, которые, наоборот, скорее рассматривают человека как существо, обособленное от мира. Однако несмотря на противопоставление между человеческим разумом и природными моделями поведения, то есть прежде всего телесными процессами, для античной мысли особенно характерно понятие градации, постепенного перехода животной действительности в человеческую: это либо градация по восходящей, которую мы наблюдаем в трудах натурфилософов ионийской школы, либо деградация, как у Платона. Но независимо от того, трактуется ли этот переход как градация или как деградация, и независимо от того, сколь велико, на наш взгляд, первоначальное расстояние между животным и человеком, даже если мы рассматриваем мир человека и мир животных как диаметрально противоположные точки, мы так или иначе постепенно приходим к выводу о возможной преемственности. Сам принцип деградации от человека к животным и градации — восходящей линии, которая начинается с простейших организмов, вроде рыб, рождённых в море, в воде, и постепенно достигает человека — предполагает, что, каким бы ни было расстояние между животной и человеческой действительностью, человеку и животному свойственны, в общем-то, идентичные по своей природе модели поведения, функции, качества и умственные характеристики. Как мы уже видели, наиболее ясно, логично и подробно эта неразрывная последовательность, эта функциональная эквивалентность выражена у Аристотеля, и именно у него она наиболее приближена к настоящей научной теории. На основе учения Аристотеля в античности формируется своеобразная картина отношений между человеческой и животной реальностями; это интеллектуальный, обширный, бессистемный (по крайней мере, поначалу) подход, в котором — если не в самом принципе, то уж точно в последующих выводах — нет выраженной дихотомии, а значит, он допускает сравнение, соотнесение, иерархические отношения между какими-нибудь двумя видами природных реалий, хотя подобная иерархия не нацелена на нормативное противопоставление как таковое. Соответственно, из античной доктрины следует, что происходящее в человеке сравнимо с тем, что происходит в животном. Сравнимо. Сравнимо, но не тождественно: именно одинаковые ментальные категории, те же регулятивные концепты, те же схемы позволяют расширить и прояснить понятия человеческой и животной жизни в рамках общей теории существования, взаимоотношений с миром, реинкарнации, палингенеза (palingenesis) и градации или деградации живых существ.
Напротив (и в этом мы сегодня убедимся), теория духовной деятельности, возникшая в христианстве и особенно ярко выраженная в картезианстве, приводит к дихотомическому противопоставлению; это противопоставление утверждает существование двух самостоятельных природ, а не просто двух уровней, и проводит чёткую границу между животным естеством, лишённым разума (быть может, даже сознания и, очевидно, внутреннего содержания), и человеческим естеством, наделённым самосознанием и нравственностью, способным осознавать свои действия и их значимость.
В этой связи необходимо отметить — и это очень важный момент — что самая последовательная система выстроена вовсе не в античном учениии, как можно было бы подумать, а во-первых, в трудах некоторых Святых Отцов (эта теория отражена, надо сказать, в весьма смягчённой форме, у Фомы Аквинского, который, отчасти вернувшись к тезисам Аристотеля, проявляет, пожалуй, наибольшую умеренность среди всех средневековых мыслителей) и во-вторых, — в картезианской доктрине, представляющей собой полностью систематизированный и абсолютно дихотомический подход.
Рассмотрим сначала первые учения, учения преимущественно этические: метафизические теории, имеющие религиозное и этическое происхождение, — а затем исследуем картезианскую систему,
