Прежде всего возникает проблема истины. В общих чертах она находит следующее решение. Истинно то, что укладывается в картину должного/сущего и может быть ею ассимилировано. Ложь — все то, что разрушает ее. Мера истинности — сложно формализуемая субстанция, задаваемая следующим: чем легче, с минимальными подвижками, встраивается какое- либо положение в картину должного/сущего, тем безусловнее его истинность. Чем больших подвижек и перестроек сознания требует ассимиляция нового, тем менее очевидна мера его истинности, тем большего давления со стороны внешнего контекста требует усвоение этого.
Если же какое-либо положение в принципе не может быть вставлено в картину должного/сущего, поскольку такая композиция приведет к разрушению последней — оно объявляется безусловной клеветой, табуируется к осознанию, опускается в сферу артефактов, либо обретает метафорические, мифологические и другие трактовки, которые позволят включить настоящее положение в универсум традиционного сознания. Главный критерий истинности — спонтанная реакция адекватного слушателя, которая задана двумя факторами. Во-первых, верностью парадигме должного/сущего. Во-вторых, естественной потребностью человеческого сознания вписать в картину мира весь доступный осознанию континуум фактов.
Для человека традиций объективный факт, проверяемый и удостовериваемый, не обладает онтологической безусловностью. Во всем, что касается сферы должного, реальность как бы сжимается, утрачивает свою безусловность. По отношению к должному она не может притязать на статус верификатора идеологических конструкций, и это одна из самых поразительных особенностей традиционного сознания. Показательно, что в этом вопросе уровень культуры или образования человека не играет роли. Подобное восприятие мира демонстрируют и академики, и плотники74. Сходно воспринимая мир, они будут различаться системой аргументов, оправдывающих и обосновывающих центрирование на должном. Академик скорее будет демонстрировать определенную изощренность, а плотник скорее всего не сможет осознать заявленную проблему. Естествоиспытатель, который в своей профессиональной сфере исходит из идеологии экспериментально устанавливаемого факта как критерия истинности теории, свободно игнорирует горы фактов, противоречащих его построениям, если они противостоят должному.
Подчеркнем, речь не идет о свойственной всем людям психологической и интеллектуальной инерции, не о том, что мы не вполне охотно меняем свои взгляды и делаем это лишь под давлением реальности. Речь о том, что человек проживает целую жизнь, так и не меняя своих установок вопреки любым фактам.
Наша культура несет в себе гигантский потенциал игнорирования объективности. Ассимилировав фрагменты рационального знания, она дала своим адептам иллюзию в научном, а значит объективном характере их убеждений. При этом человек, находящийся внутри традиционного пространства, не может отрефлексировать, где в нем самом кончается рационалист и начинается традиционный субъект.
Итак, реальность переживается и постигается посредством особого конструкта должное/сущее. В этой паре категорий безусловно задающим и определяющим является должное. Оно имеет тысячу наименований. Опонское царство и Русская мечта, Беловодье и Святая Русь, Вся Правда и Коммунизм, Русская идея и Духовность — все это лики должного. Они меняются и мерцают в зависимости от контекста, эпохи, социального слоя, но всегда сохраняют главное, свою глубинную суть. Должное — это российская Шамбала. Должное запредельно «этому», дольнему миру и являет собой полноту Истины и полноту Блага слитые в невыразимом единстве. А потому, должное есть некая абсолютная точка отсчета. Оно сопоставимо с такими понятиями как идеал, образец, норма.
Надо сделать одно общее замечание. Поскольку должное/сущее есть целостный конструкт, разговор о природе должного требует обращения к сущему и наоборот, ибо эти понятия существуют неразрывно и осознаются друг через друга. В социологическом смысле, должное относится к сфере нормативно-ценностных структур. Однако, принятое в общественных науках понятие «норма» сложно сопоставимо с категорией должного. Содержание этих сущностей совпадает частично. Российское должное — особая субстанция, за которой стоит устойчивый спектр культурных смыслов и положенностей. В порядке первоначального схватывания этого явления, должное может быть определено как результат легитимизации высшей сакральной ценности или сакрального идеала.
В своих исходных смыслах понятие социальной нормы отсылает нас к естественному, органичному течению бытия. Иными словами, норма, в том числе и в традиционных обществах, порождается реальностью и при том, что ее источник мистифицируется, служит воспроизводству устойчивого порядка вещей. Должное же — сущность совершенно иного порядка. Прежде всего должное надреально. Оно предшествует реальности, игнорирует ее, занимает сознательную позицию, согласно которой природа должного имеет своим источником высшую сакральную инстанцию и не соотносима с реальным бытием, не корреспондирует с ним и не верифицируется с его помощью. Сознание, в котором жива идея должного, не отделимо от членения мира на два уровня. Уровень сакральной нормативности или должного как единственно подлинной, горней реальности и низменного сущего, понимаемого как ложная, неполноценная, в некотором смысле, эмпирия.
Выше, сущее определялось как сниженная грехами и несовершенствами версия должного. На формально-логическом уровне это противоречит трактовке сущего, как неподлинной эмпирии. Однако, данное противоречие принадлежит уровню аналитического сознания. В синкрезисе традиционной ментальности сущее располагается между этими смысловыми полюсами. Так что в одних контекстах носитель традиционного сознания склонен трактовать сущее как сниженную версию должного, в других — как неподлинную кажимость.
В результате происходит следующее: сущее оказывается неосмысленно, не космизовано, не наделено значимым ценностным статусом, а потому не приобщено к подлинному бытию. В таком не поддающемся осознанию пространстве традиционный субъект и существует, руководствуясь первичными социальными инстинктами. В результате формируется социальная и культурная практика фундаментально противоречащая должному. Однако сфера этой практики как бы не освоена культурой. Объявлена несущественной, артефактом, мнимой реальностью. Культура якобы ориентирует человека на мир высокого должного. Но, и это очень интересно, сохраняя глубочайшее убеждение в верности должному, традиционный субъект хорошо ориентируется и часто неплохо устраивается в мире сущего. Такова логика порождаемого традицией двоемыслия.
Традиционная культура блокирует осознание того фундаментального обстоятельства, что реальное бытие человека традиции проходит в мире сущего, а не в грезах и рассуждениях о должном. И его подлинная жизнь, та которую будут судить «не по словам, а по делам», принадлежит этой, единственно значимой в нравственном отношении реальности. Соответственно, выстраиваются и более частные различия нормы и должного. По своей природе, норма апеллирует к нормальному течению бытия. Исполнение нормы естественно и самоочевидно, в ней есть рациональность здравого смысла и основания вытекающие из того же здравого смысла.
Должное — императивно и это повеление исходит из некоторого нездешнего, внешнего пространства — пространства «должного». Должное возвышается над здравым смыслом, оно не может иметь каких-либо конвенциональных оснований ибо не выводимо, а безусловно и априорно. Можно сказать, что должное априорно истинно и априорно прекрасно. Настоящий носитель традиции не может задаться вопросом: так ли прекрасно должное? Соответствует ли оно человеческой природе? Выполнимо ли? Безусловность и истинность положительных ответов на эти вопросы для него не просто очевидны. Это убеждение имеет глубочайшее эмоциональное наполнение.
Выше мы касались уже понятийно-терминологического соотношения должного и нормы. Напомним, что норма носит конкретно-ситуационный характер. Она соотносима с некоторыми сегментами бытия. Должное — идеальная норма, которая не только сложно соотносится с реальностью, но принципиально невыполнима. Иными словами, в отличии от нормы должное неинструментально относительно реальности, но мыслится как инструментальная сущность в некотором высшем мире. Должное отменяет природу человека (и общества) и диктует иную «высшую» норму.
Корни идеи должного — монофизитская линия в русском сознании. Постоянное и неизбежное следствие вытекающее из идеи должного — хилиастическая ересь или утопическая интенция отечественной культуры.
Итак, должное — чрезвычайно значимая в космосе традиционной культуры сакральная норма, адресованная высшему, нездешнему миру. В привычных для старшего поколения номинациях, сфера должного совпадает с предметом научного коммунизма. Должное призвано конструировать и оформлять область идеального бытия, отстоящую во времени и в пространстве от мира профанной реальности. Разумеется, речь идет не о физическом расстоянии или времени. Беловодье, как и Шамбала, скрывается в мифологическом далеке. Для того, чтобы обрести Беловодье необходим долгий путь, но это движение не в географическом, а в метафизическом пространстве. Оно открывается людям подлинно совершенным, возвысившимся до уровня должного. При этом, должное описывает идеальное бытие в самых общих чертах. Принципиальная эскизность, контурный, размытый рисунок должного — одна из характерных его особенностей. Такая конструкция идеи должного имеет множество оснований. Это происходит и потому, что русский идеал относится к сфере принципиально невыполнимого, и потому, что сколько-нибудь подробная проработка должного вскрывает абсурдность и невыполнимость данной конструкции. Здесь так же срабатывает и апофатическая доминанта культуры.
