Эсхатологический оптимизм. Философские размышления - Дарья Александровна Дугина

На втором этапе начинается систематизация, что приводит к выявлению узловых моментов в его учении — в том числе нащупыванию противоречий, проблематичных сегментов и конфликтующих интерпретаций. Здесь для нас чрезвычайно важным является то, что учение Платона впервые подвергается соотнесению с богословским знанием, то есть теологизируется. Это видно, в первую очередь, в творчестве Филона Александрийского, который попытался соотнести платоновскую философию и космологию «Тимея» и «Государства» с ветхозаветной религией и ее догматическими постулатами — в частности, о Боге Творце, монотеизме и т. д. Здесь впервые ставится проблема о том, как соотносятся между собой платоновские идеи и платоновский демиург, а также, как можно связать их с личным Богом иудейского монотеизма. Филон позднее оказал огромное влияние на оформление христианской догматики, а следовательно, соотношение платонизма и теологии в его философии имело для всего последующего ключевое значение.

После Филона важным звеном в развитии платонизма становятся христианские гностики (в первую очередь, Василид). На многих из них Платон оказал решающее влияние, о чем подробно говорит Плотин в «Эннеаде» II.9. Но гностики читали Платона уже через призму среднего платонизма и, в частности, трудов Филона, а также в контексте раннего христианства с его обостренным осмыслением того, как Новый Завет и эра благодати соотносится с Ветхим Заветом и эрой закона. У гностиков это соотношение приобрело антагонистическое выражение, которое привело к дуализму. Для нас важно, что данный дуализм был оформлен с помощью платонической философии. Поэтому можно сказать, что христианский гностицизм представляет собой особую версию платонизма — дуалистическую.

Школы Плотина и Оригена, то есть собственно, неоплатонизм, как третья фаза становления этого направления, ведущая непосредственно к автору Ареопагитик, были результатом развития среднего платонизма и в значительной мере ответом на дуалистический платонизм гностиков. С гностиками полемизировали не только Климент Александрийский и Ориген, но и Плотин. Причем отвержение гностицизма толкало их на разработку диалектического и систематизированного платонизма, принимающего вызов теологизации и дуальности, составляющих характерные черты средних платоников и гностиков, но дающего на них решительно недуальный ответ. Если заимствовать термин из индуистской философии, можно было бы назвать неоплатонизм «адвайто-платонизмом».

Мистическое богословие Ареопагитик целиком и полностью вписывается в контекст именно такого недуального платонизма и представляет собой его яркий образец, хотя менее систематизированный и развитый, чем системы Оригена или Прокла. Вместе с тем, V век представлял собой эпоху затухания догматического порыва, оживлявшего предшествующие века греко-римской патристики, предвосхищая следующую за этим эпоху христианского Средневековья. Стиль и концептуальный аппарат «Ареопагитик» как нельзя лучше соответствовал именно такому переходному периоду: они завершали эпоху неоплатонизма, с одной стороны, и греко-римской патристики — с другой, но вместе с тем, оформляли один из важнейших векторов будущего развития христианской мысли — в том числе и западноевропейской схоластики, на становление которой — от Иоанна Скота Эриугены до Фомы Аквинского — они оказали столь важное влияние.

В Ареопагитиках мы видим переход развернутого неоплатонизма эпохи его высшего расцвета в христианскую традицию, которая подхватила наиболее ценные вектора платонизма и сочетала их с главными догматическими положениями. «Неведомый бог» платоников открылся как Бог христианства, в своей сущности остающийся непостижимым, недостижимым и апофатическим. Если под «бытием» понимать то бытие, с которым мы имеем дело в творении, то Бог выше его радикально: общей меры с ним у Него нет. И любое движение человеческой души к Богу — это обращение к неведомому, к неизреченному. Только так, сохраняя недоступность природы Божества, его мистичность, сокрытость, можно уберечь богословие от профанации и рационализации, разрушающих его истинные пропорции.

Так же и с неоплатоническим «возвращением» (ἐπιστροφή). У святого Максима Исповедника [260], самого известного комментатарора Ареопагитик, аналогичным термином является μεταστροφή, то есть «обращение», «поворот», а также близкое по смыслу — μετάνοια, дословно «поворот ума», «обращение ума», что на русский принято переводить как «покаяние». Так Максим Исповедник говорит о том, чтов процессе познания на вершине ума лишается всякого вида и формы, становится ἄμορφος, «безформенным», ἀσχημάτιστος, «не имеющим облика», то есть «апофатическим» и тем самым подобным самому Богу.

Христианин в своем религиозном пути призван «обратиться», поменять ориентацию: вместо исключительного попечения о земном двинуться в направлении небесного. Это — «возвращение блудного сына». Неоплатонизм чрезвычайно полезен для детального описания этапов этого возвращения. Но с самого начала оно будет действенным, если мы смиренно осознаем, что без помощи Бога нам ничего не добиться на этом пути. Мы приблизимся к Нему только тогда, когда Он соблаговолит приблизиться к нам. Но этот момент непостижим и чудесен.

Тит Лукреций Кар (Lucretius Carus ок. 99–55 до н. э.) является продолжателем философского течения эпикурейства, довольно распространенного и популярного в эпоху греко-римской Античности. Красота поэтического слога, убедительные экзистенциальные иллюстрации базовых философских положений — обращение к смерти и борьба со страхом, который она внушает, диалектический характер описания динамики космических процессов — все это придало идеям и текстам Лукреция особую притягательность, заставило изучать его труды многие поколения интеллектуалов Античности. В Новое время атомизм и эпикурейство Лукреция стали настолько популярными, что легли в основу современной научной «картины мира» — через Галилея и Гассенди. Поэтому будет совершенно правомочно считать Лукреция Кара одним из главных архитекторов Модерна.

Как и у Эпикура, у Лукреция вся философия основана на гедонизме, на идее примата личного благополучия, наслаждения и счастья, обретаемых в процессе вращения в мире чувственных вещей, ощущений и образов. Вселенная Лукреция самодостаточна и прекрасна, а поэтому гармонична. Будучи гармоничной, она вечна. В отличие от проблематичной платоновской топики, Лукреций отрицает «второй мир», мир идей, мир долженствования, ноэтическую Вселенную, находящуюся «где-то там». Есть только этот мир, и никакого другого. Такое признание является стартовой аксиомой поэмы «О Природе вещей» [262] (De Rerum Natura) и предопределяет весь строй этого полноценного и законченного имманентизма. Можно заметить, что, если Платон и платоники еще два тысячелетия назад создали по сути законченную картину философского дуализма с двойной топикой (как писал М. Хайдеггер), т. е. классическую онтологию, и мало кто из последующих философов смог что-то в ней радикально поменять, если, конечно, он соглашался с идеализмом и нооцентризмом, то картина мира Лукреция предвосхитила в основных чертах физику Нового времени, остающуюся в своих философских предпосылках неизменной со времен изящной поэтической аргументации Лукреция.